бесконечный страх за него, за нас обоих? И сможем ли мы сохранить наши отношения, не разрушив при этом друг друга окончательно?
И вдруг, как будто внутри щёлкнул какой-то предохранитель, пришло озарение. Мы слишком долго были порознь из-за моего страха. Я позволила тьме – сначала физической, а потом и душевной, – встать между нами. Отталкивала его, боясь своей слабости и его мира. Но что на самом деле было страшнее – опасная жизнь рядом с ним или одиночество без него?
Ответ пришёл сам собой. Жизнь без него больше не имела никакого смысла. Я люблю его и всегда буду. Да, его мир жесток и опасен, и впереди, возможно, нас ждёт ещё много боли и новых потерь. Но разве моя жалкая попытка убежать от него сделала меня счастливее? Нет. Она лишь продлила агонию и причинила боль нам обоим.
Больше я не могла позволять страху брать вверх и диктовать свои условия. Если существует хоть малейшая надежда на то, что мы сможем быть вместе, несмотря ни на что, то я должна попытаться. И я сделаю это, будучи рядом с ним, а не прячась по углам.
Медленно, преодолевая внутреннее сопротивление, я расслабила свои пальцы, позволяя им переплестись с его. Это было почти незаметное движение, но для меня означало целую вселенную – капитуляцию перед собственными чувствами и принятие его мира, каким бы он ни был. Я подняла на него глаза, и в моём взгляде, надеялась, Ник сможет прочитать не только отголоски пережитого ужаса и боли, но и зародившуюся решимость бороться. За него, за нас, за право любить и быть любимой, чего бы это ни стоило.
Любовь, как оказалось, – это вовсе не сладкая сказка с розовыми пони, а настоящее поле боя, где оба истекают кровью, но продолжают отчаянно сражаться за право просто быть вместе.
Словно почувствовав перемену во мне, Ник на мгновенье замер. Его цепкий взгляд просканировал моё лицо, пытаясь уловить малейшие изменения. Затем жёсткие, резкие линии вокруг рта стали чуть менее выраженными, напряжение в мощных плечах немного спало, и в глубине его глаз, затеплился огонёк нежности. Лёгкая улыбка тронула уголки его губ, преображая его лицо и стирая следы усталости и тревог.
– Елена, ты мой свет. И я готов был ждать, сколько потребуется, когда, наконец, поймёшь, что мы всегда должны быть вместе. Потому что даже в самые тёмные времена, твой свет, Лёля, будет сиять ярче всего. Но мне пора, наконец, сделать то, что собирался давным-давно.
– О чём ты? – мой шёпот был едва слышен. Сердце внезапно зачастило, предчувствуя что-то невероятное, что могло изменить всё.
– Я дал тебе время, Елена, но оно закончилось, – Ник сделал едва заметное движение, его плечи расправились, словно собирался с духом для чего-то чрезвычайно важного. Его взгляд стал ещё более пристальным, почти гипнотизирующим. – Каждую грёбаную ночь вдали от тебя я не мог сомкнуть глаз, прокручивая в голове все возможные и невозможные варианты, что с тобой, как ты. Я приходил сюда с одной-единственной надеждой – что это будет тот самый день, когда, наконец, впустишь меня, перестанешь отталкивать, позволишь быть рядом. Но этого так и не происходило. Больше я ждать не намерен.
И прежде чем я успела хоть как-то отреагировать, Ник громко, властно позвал кого-то:
– Марко!
Глава 38. Елена
В ту же секунду дверь палаты бесшумно распахнулась, словно тот, кого он звал, всё это время стоял прямо за ней. В дверном проёме показалась высокая, крепко сложенная фигура хорошо одетого мужчины, которого я смутно припоминала – кажется, это был один из его наиболее доверенных охранников. В руках он держал объёмистый букет нежно-розовых пионов, тугих, ещё не до конца раскрывшихся бутонов. Их тонкий, сладковатый, чуть пряный аромат тут же заполнил стерильный воздух палаты, мгновенно вытесняя запах лекарств. Марко, едва заметно склонив голову в знак уважения, шагнул вперёд и с почтительной услужливостью передал цветы боссу. И также беззвучно скрылся за дверью, аккуратно прикрыв её за собой.
Ник повернулся ко мне, и на его лице снова появилась та самая обезоруживающая улыбка, от которой у меня всегда перехватывало дыхание и подкашивались ноги. Он осторожно вытащил один из самых крупных пионов и, чуть наклонившись ко мне, бережно вложил его мне в руку.
– В этом букете двадцать семь цветов, Лёля, твоих любимых. – тихо сказал он, его взгляд, полный нежности, не отрывался от моего лица. – По одному за каждый чёртов день нашей вынужденной разлуки. Ночи, когда я не мог держать тебя в своих объятиях, чувствовать твоё тепло рядом. Утра, когда я не мог увидеть, какая ты невероятно красивая, чуть растрёпанная после сна. Часы, когда я не мог заботиться о тебе, оберегать, любить тебя так, как ты того заслуживаешь. Елена, это было, блядь, чертовски много! – последние слова он выдохнул с таким надрывом, словно каждый из этих дней действительно был для него персональным адом. – И клянусь тебе, если ты больше не заставишь меня снова переживать этот кошмар, я буду осыпать тебя букетами до самой грёбаной старости. Главное, чёрт возьми, не отталкивай меня больше!
Я медленно опустила взгляд на одинокий, совершённой формы цветок в своей руке, на его нежные, чуть бархатистые на ощупь лепестки, на тонкие прожилки, и внезапно ощутила, как тугой узел напряжения, который так долго сдавливал грудь, начал ослабевать.
– Ну… если сравнить с тем, что мы не виделись семнадцать лет, – я нервно, почти истерически хихикнула, сама удивляясь своему внезапному, неуместному легкомыслию, – то двадцать семь дней… это не так уж и много, правда?
Слова вырвались сами собой, глупая, инстинктивная защитная реакция на избыток эмоций, на слишком большую, почти осязаемую концентрацию его чувств, направленных сейчас исключительно на меня. Мне отчаянно нужно было хоть на минуту сбить накал и почти невыносимую серьёзность момента.
На мгновение на лице Николаса промелькнуло удивление, словно он не ожидал от меня такой реакции. Его густые тёмные брови едва заметно дрогнули, собираясь у переносицы. Но он никак не прокомментировал мою неуклюжую попытку разрядить обстановку. Вместо этого его взгляд снова стал серьёзным, глубоким, полным той самой всепоглощающей решимости, которая, я знала, не признавала преград и никогда не отступала ни перед чем и ни перед кем.
– Семнадцать лет я пытался тебя забыть, Лёля, – тихо, почти на выдохе, произнёс он, и в его голосе прозвучала застарелая боль и усталость от этой многолетней внутренней борьбы. – Но ты как заноза прочно поселилась в моём сердце и в
