Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот оно, наружное спокойствие!
Накануне возвращения
Адмирал отложил под конец беседу со мной по двум важным вопросам: о Государственном Совещании и об инструкции Деникину по земельному вопросу.
Он не забыл об этом и после Тары сам пригласил меня, чтобы закончить эти дела.
Он внимательно прочел проект Положения о Государственном Экономическом Совещании, просил разъяснить некоторые положения, спрашивая меня, какие существовали мнения по разным вопросам, и в общем, одобрил проект. Мне, однако, не нравилась такая упрощенная система докладов, потому что тот, кто докладывал, невольно освещал вопрос со своей точки зрения, и я просил адмирала, когда Положение совсем будет готово, рассмотреть его при участии всего Совета министров.
Второй вопрос оказался труднее. Адмирал начал возражать против составленной мной телеграммы, находя, что я недостаточно ясно выразил его точку зрения на необходимость установления частной собственности и охраны культурных и промышленных хозяйств. Некоторые его замечания были очень похожи на то, что говорил в Совете министров накануне отъезда моего в Тобольск приехавший с юга Третьяков. Он был у адмирала несколько вечеров подряд и мог развить там свои мысли.
В земельном вопросе я решил всеми силами проводить свою точку зрения и убедил адмирала, что всякие оговорки только затемняют смысл основной цели: охранить землепользование в том его виде, как его создала революция, и не допустить ни одного действия, которое дало бы возможность крестьянам отнестись к новой власти, как защитнице помещичьих интересов.
Редакция была установлена, и телеграмма закончена была теплыми пожеланиями генералу Деникину, чтобы Бог помог ему счастливо завершить тяжелую борьбу.
— Неважно обстоят наши дела, — сказал после этого адмирал, — именно наши, здесь, на сибирском фронте. Я уверен, что чем лучше будет у Деникина, тем хуже придется нам. Большевики ринутся в Сибирь.
Я не был согласен с этим и уверял, что большевики, потеряв Москву, неизбежно потерпели бы крах. Правительство, как растение, пускает корни там, где оно работает, и, перенесенное на новое место, оно неизбежно увядает, если ему не дадут времени окрепнуть.
— Меня пугает другое, — сказал я, — движение Деникина не похоже сейчас на победное шествие, где население готовит победу раньше, чем приходит победитель. Он завоевывает страну — значит, большевики сильны, крестьяне равнодушны, и я больше всего боюсь того момента, когда будет взята Москва. Внутренних противоречий еще слишком много, и когда будут брать Москву, развалится тыл. Безразличие, а иногда и прямое недоверие со стороны населения — вот самый опасный наш враг, который сильнее и эсеровских интриг, и равнодушной медлительности союзников, и измены чехов.
Мы пошли пить чай. Стали вспоминать Омск. Путешествие казалось слишком длинным. Все ждали Омска, как чего-то родного, и невольно говорили о нем. Но всегда в разговорах об Омске он рисовался захолустьем, со своеобразной примитивной дикостью, от которой никак нельзя было избавиться.
Адмирал рассказал несколько неизвестных нам происшествий.
Однажды к нему на квартиру звонят и спрашивают, скоро ли пришлют от адмирала лошадь купца Н. Чужой лошади у адмирала не было. Оказалось, что какой-то предприимчивый молодой человек отправился к этому купцу и от имени адмирала попросил лошадь. Ему дали, и он исчез с нею.
Другой раз в том же порядке был взят экипаж для свадьбы.
— Вообще, моим именем творится много безобразий, — сказал с грустной улыбкой адмирал, — и я бессилен бороться с этим.
— Вот, например, — прибавил он, — еще перед самым нашим отъездом в Тобольск произошел следующий случай. Уезжал генерал Головин, которому требовалось серьезное лечение. Я приказал дать ему двух конвоиров и оставить для них места в экспрессе. Приезжает он на вокзал и к ужасу своему узнает, что ревнивые исполнители моего приказа выбрасывают из вагона вещи соседей генерала, чтобы очистить места конвоирам. Что мог подумать генерал обо мне, если бы он не знал, что я тут ни при чем.
В этот вечер мы говорили еще о Юдениче, о трудности взять Петроград без помощи Финляндии и Эстонии, и я еще раз выразил свою мысль, что первой целью должно быть свержение большевиков и уже второй — собирание Руси, но адмирал и морской министр Смирнов и слушать не хотели о каком-либо признании Эстонии. В вопросе о новообразованных государствах я занимал позицию, совершенно чуждую политике адмирала и Сукина.
Опять в Омске
Приятным сюрпризом, который ожидал нас по возвращении из Тобольска, были большие успехи у Деникина и на семиреченском фронте. Радио Деникина сообщало о взятии Орла и движении в тульском направлении. Юденич подступает к Петрограду, но зато на нашем фронте ничего утешительного. Противник усилился и начинает переходить в наступление.
Адмирала встретили генерал Дитерихс и П. В. Вологодский. Первое, что они предложили к подписи адмирала, было приветствие президенту Масарику по случаю пятилетней годовщины создания чехословацкой национальной армии, происшедшего в Киеве, где освящено было знамя первой чехословацкой дружины. «Дружное сотрудничество и создавшееся ныне полное взаимное понимание русских и чехословацких народных интересов и совместная борьба наша против большевиков должны завершиться установлением навсегда культурно-экономических связей братских народов», — так говорило приветствие, посланное профессору Масарику.
ГЛАВА XXIII
ПОСЛЕДНЯЯ СТАВКА
Деникин шел в тульском направлении. В Орле его войска были встречены пением «Христос Воскресе». В этих радостных для христианина звуках, в этих сильных, ободряющих словах вылилась вся смертная тоска, которую переживали люди при большевизме.
Пришли также известия о победе на семиреченском фронте.
Красные северной группы семиреченского фронта, общей численностью до 33 000 человек, занимали, между прочим, сильно укрепленный район Черкасское-Петропавловское-Антоновка, имея там до 9 000 штыков.
Окруженные нашими частями и поставленные решительными их действиями в безвыходное положение, красные предложили начальнику партизанской дивизии полковнику Анненкову начать мирные переговоры, на что со стороны полковника Анненкова последовал ответ, что разговора о мире быть не может, а может быть лишь сдача красными всего их оружия; красные не согласились. Нашими частями возобновлены были военные действия с еще большей силой, после чего добровольно сдалось 3 роты красных полностью, с командным составом во главе. Остальные части красных, оставшиеся в укреплениях, с необыкновенным упорством продолжали оборону. Но энергичным порывом наших частей упорство красных было сломлено, и сильно укрепленный район Черкасское—Петропавловское—Антоновка был взят. Наши трофеи: до 5 000 пленных, 5 000 винтовок, 5 орудий, 4 пулемета, знамя, телефонное имущество, шанцевой инструмент и другое имущество.
Атаман Анненков
Герой победы на семиреченском фронте — типичный представитель удалой казацкой вольницы.
При большевиках он похитил в Омске знамя Ермака и собрал целый отряд. Первое полугодие 1918 года он провел в станицах под Омском, постоянно тревожа большевиков и оставаясь неуловимым. Ему помогала омская буржуазия.
Произошел переворот, Анненков не отдал знамени Ермака. Круг требовал, он не отдавал, пока не воздействовали на ослушника, срамя его в казачьем органе «Иртыш».
Когда свергли Директорию, он колебался, признать или нет адмирала Колчака, но ему было заявлено, что отряд больше не будет получать частной поддержки.
Анненков покорился, признал, но только на словах. Он засел в Семипалатинске, а в Омске имел канцелярию для вербовки добровольцев. В Семипалатинске он облагал буржуев «добровольными взносами» и собирал довольно значительные суммы.
Анненковцы носили особую форму. У них висели за спиною ярко-красные башлыки. Они выделялись из всех военных; их принимали за конвой адмирала. В действительности конвой Колчака носил обычную для Омска форму английского образца.
Несколько раз Анненкова требовали с его частями на фронт, но он всегда находил предлог уклониться, ссылаясь на предстоящее наступление или угрозы красных.
Чьим атаманом он был, сказать трудно: не сибирских казаков, избравших Иванова-Ринова, и не семиреченских, избравших, к обиде Анненкова, не его, а генерала Ионова. Но он был атаманом, этого никто не отрицал. Он был действительно атаманом по своему независимому положению, по типу, одним из тех многочисленных атаманов, которые составляли в совокупности царство атаманщины, оказавшейся сильнее всякой другой власти в Сибири.
Почему-то всегда подчиненные атаманов оказывались монархистами. Именно они распевали всюду «Боже, Царя храни» и пороли всех, кто отрекался от монархизма. Говорят, что когда небольшая часть анненков-цев прибыла на Урал, на заводы, то она ускорила победу большевиков. Рабочие быстро перешли на сторону последних.
- Избранное - Кира Алиевна Измайлова - Прочее / Фэнтези
- Проект 'Дружина'. Притча о талантах. - Piri Reis - Альтернативная история / Боевая фантастика / Героическая фантастика / Городская фантастика / Прочее / Прочие приключения / Периодические издания / Технофэнтези / Разная фантастика / Фанфик
- Постмодернизм в России - Михаил Наумович Эпштейн - Культурология / Литературоведение / Прочее
- Стадный инстинкт в мирное время и на войне - Уилфред Троттер - Прочее / Психология
- Московские гастроли - Skif300 - Прочее
- На Балканах - Василий Водовозов - Прочее
- Что движет Россией - Морис Бэринг - Путешествия и география / История / Прочее
- Белый Север. 1918 - Яна Каляева - Исторические приключения / Прочее / Политический детектив
- Осенняя поездка в прошлое - Станислав Владимирович Далецкий - Прочее / Русская классическая проза
- Финал в Преисподней - Станислав Фреронов - Военная документалистика / Военная история / Прочее / Политика / Публицистика / Периодические издания