нам уже некуда расширяться в Москве, поэтому добавилась служебная госдача в ближайшем пригороде. По пятнадцать тысяч рублей на каждого, пачка талонов на получение одежды для себя и родных с очень секретных баз, не менее тайных, чем военные. Обоим по второй Золотой Звезде и по звёздочке поменьше — на погоны. Живём!
До партийного съезда я сделал вояж по некоторым областным центрам, куда не попал после первого полёта. Одним из них стал Оренбург, естественно, прихватил с собой первую космоледи, заодно навестила родителей, а потом отправились в училище имени Чкалова.
Курсанты выстроились взводными коробочками, промаршировали. Начальник училища сменился, но осталось ещё несколько человек, служивших во время выпуска пятьдесят восьмого, я их помнил, они делали вид, что помнили меня с тех пор, а не по фото в газетах. Хотя… Байка о том, как курсант отказался покинуть самолёт и посадил его без инструктора, передавалась из поколения в поколение, обрастая неизвестными даже мне подробностями.
После неизбежной церемониальной части я спросил у офицеров:
— У вас обучается курсант Павел Харитонов?
— Так точно, товарищ полковник. Отличник.
— О нём как-то рассказывали его родители в Калинине. Попрошу вызвать курсанта.
Моя просьба была равносильна приказу. Пацан, выдернутый к начальнику училища, чуть смешался, переступив порог, косил глаз в мою сторону, но собрался и чётко отрапортовал генералу.
Я смотрел на лицо, миллион раз виденное в зеркало — на такое же или гораздо более старое. Жутковатое ощущение. Спросил его:
— Сержант! Харитонов Виктор Степанович и Харитонова Ольга Макаровна кем вам приходятся?
— Мои родители, товарищ полковник.
— Как они?
— Умерли, товарищ полковник…
Как и в прежней реальности.
— Сожалею. Они мне рассказывали о сыне Павле, мечтавшем после срочной попасть в авиацию как Гагарин. И поскольку я закончил это училище, хотел уточнить: сбылась ли мечта. Родители очень гордились сыном, Павел Викторович.
— Так точно, товарищ полковник, сбылась. Но дальше по вашим стопам не пойду: ростом велик для космоса, метр семьдесят шесть.
На сантиметр ниже Гриссома.
Я подошёл к нему и взял за плечи, глядя снизу вверх.
— А ты сильно постарайся, и всё получится. Сейчас уже будут другие корабли и ракеты, вес и рост не имеют определяющего значения, как при первом наборе в отряд космонавтов. Главное — здоровье, профессиональные навыки и верность Отчизне. Я слышал, у тебя с этим в порядке. Надумаешь по окончании училища — обращайся. Дам личную рекомендацию.
Парень вытянулся по струнке так, что позвоночник затрещал.
— Спасибо, товарищ полковник!
— Вольно. Свободен.
Алла недоумевала потом, когда нас везли к самолёту.
— Чем тебе так приглянулся этот сиротка? Рекомендацию обещал…
— Я ему доверяю как самому себе. Извини дорогая, не могу объяснить почему.
Потому что это — последняя и единственная «красная линия» в наших отношениях. О попаданстве не скажу даже жене.
К нашему с ней возвращению в Москву в «Правде» появилась разоблачительная статья, не назвавшая ни единой фамилии, кроме наших с Леоновым, но сильно нагнетавшая напряжение перед партсъездом. Сообщалось о расследовании КГБ подрыва самолёта с Комаровым и Мачульским, а также о попытке отравить нас с Алексеем во время лунной экспедиции. Оказывается, злодеяния были звеньями заговора ряда высокопоставленных товарищей, недовольных отходом от волюнтаристски принятых решений прежним руководством Президиума ЦК КПСС, а главное — препятствующих линии партии по развитию социалистического рынка в отечественной экономике.
Слово «волюнтаризм» служило индикатором и прямым намёком на Хрущёва и его сторонников. Шелепин не желал действовать в духе тридцать седьмого года, когда всех подозрительных арестовывали, затем Генеральный прокурор Вышинский с пеной у рта требовал перед судом «расстрелять изменников Родины как бешеных собак». Поколение экс-комсомольцев намеревалось дать бой сторонникам Хрущёва прямо на съезде, закрепив успех, достигнутый на прошлогодней партконференции, но не ценой беззаконных репрессий.
Нелюбовь к таким склокам и дрязгам у меня в крови, но открутиться не мог. Тем более был назначен (формально — избран) делегатом съезда, а мой доклад значился в повестке дня.
Текст составлял сам, мне его правили в аппарате ЦК, но всё равно кое-что сказал несогласованное.
Я упирал, что стратегические задачи выполнены, мы — абсолютные лидеры в освоении космоса (продолжительные аплодисменты), поэтому пришло время технические достижения поставить на службу каждому советскому человеку, и чтобы он ощутил толк от них в самое ближайшее время — у себя на столе и в своём кошельке. Минут семь посвятил развитию рыночных отношений, что космическая отрасль СССР в ближайшее время станет частью общего рынка стран социалистического содружества, а услуги по созданию и выводу на орбиту спутников связи, метеоспутников и другой полезной нагрузки начнём выгодно продавать государствам, не имеющим столь развитой ракетно-космической техники.
— Думаю, наши предложения заинтересуют даже представителей американских фирм. Советские ракеты мощнее, летают дальше и выше созданных в США, поэтому сотрудничество с нами сулит существенную прибыль. Как тебе такое, Вернер фон Браун?
Наконец, я остановился на удешевлении полётов, отчитался о выполнении решения партконференции по удалению из космической техники дорогостоящих в эксплуатации и крайне вредных гептиловых поделок, а также, несколько поспешая впереди паровоза, задекларировал переход к возвращаемым ступеням ракет-носителей.
После меня выступали Суслов о задачах идеологии и Брежнев о восстановлении институтов советской власти и управления, пострадавших от волюнтаризма. Оба, консерваторы до мозга костей, боялись идти совсем уж наперекор новому ветру.
Я видел, что пока идут официально контролируемые процессы. Сторонники Хрущёва суетились в перерывах и кулуарах, но никто ничего резкого не сказал с трибуны.
Первая ласточка раздора, пока ещё размером не с Ту-114, а всего лишь с Ан-2, пролетела при обсуждении поправок в Устав КПСС. Если предложения по наименованиям — Генеральный секретарь и Политбюро — особых эмоций не вызвали, то норма об ограничении сроков полномочий была встречена «старой гвардией» в штыки, не только касательно десяти лет для первого лица, но особенно для членов ЦК. Получалось, что эта «старая гвардия» сталинской закваски строем отправится на пенсию. В итоге поправка относительно десяти лет для Генерального секретаря прошла с обратным действием, обрезав время пребывания в должности Шелепину на четыре года, остальным десятилетний срок только начнёт отсчитываться с переизбранием состава ЦК, и то продавилось с большим трудом. Были и другие поправки.
Поскольку основные решения в стране принимаются от имени этого органа, формируемые в Политбюро, ранее — в Президиуме, основное Ватерлоо развернулось вокруг персонального состава Центрального комитета. Выступил Шелепин, предложил голосовать списком, в него вошёл весь прежний Президиум, добавилось несколько человек, ставших Первыми секретарями ЦК союзных
