стал вслушиваться, подчиняясь течению собственных мыслей. Они были о Кате, о маме и о том, что хорошо бы улизнуть из госпиталя и снова сесть за баранку.
— Маня, не знаешь, мою полуторку пригнали?
Она замолчала на полуслове, обидчиво сжав пухлые губы:
— Не знаю. Наверное. Я у девчонок про полуторку не спрашивала. Я как услыхала, что ты в госпитале, едва не умерла! — Описав круг, Манюнины руки молитвенно сложились в лодочку. — Сразу побежала печь пирог с макаронами. Макароны в пирог надо не солить, а чуть-чуть подсластить. Я тебе потом тоже такой спеку.
Сергей с ужасом подумал, что рецепт пирога добьёт его окончательно. Он утомлённо прикрыл глаза. Ему хотелось есть, пить и спать, а Манюня сидела как приклеенная.
Чувствуя себя последним подонком, он вздохнул:
— Маня, ты хорошая, но я прошу тебя, не приходи ко мне больше. У меня есть девушка в Ленинграде, я не хочу тебя обманывать.
Она резко тряхнула головой:
— Нет!
— Да, Маня, прости.
Её глаза метнули молнии:
— Я всё равно буду приходить. Буду! И ты увидишь, что я лучшая.
Вскочив с яростью фурии, она схватила с тумбочки треугольник с письмом, которое он написал матери:
— Ей?
Сергей протянул руку:
— Отдай, это для мамы.
Манюня спрятала письмо за спину:
— Отправлю, не беспокойся.
Она выбежала, хлопнув дверью, как в плохой комедии.
«Надеюсь, мне не придётся писать второе письмо», — вяло подумал Сергей, ощущая облегчение оттого, что тягостное положение благополучно разрешено.
Некрасиво, конечно, получилось с Манюней, но он к ней в женихи не навязывался, у него есть Катя.
В письме к маме он написал просьбу найти Катю и сообщить ей, что он в госпитале. О том, что с Катей могло произойти непоправимое, Сергей предпочитал не гадать, суеверно запрещая себя кликать беду. Катя жива и здорова. Точка.
Всю обратную дорогу Манюня горевала о потерянной любви, но вечером, напившись чаю и вдосталь всплакнув, решила, что не всё потеряно. Она посмотрела на письмо с адресом Серёжиной мамы и похвалила себя за предусмотрительность. Если познакомиться с Серёжиной мамой, да ещё ей понравиться, то неизвестно, чья возьмёт.
На следующий день Манюня достала припрятанный кусок гвоздичного мыла, завернула его в бумагу и присовокупила пачку печенья. Это будет гостинец для Варвары Николаевны — её имя и отчество было написано на письме. Собралась она быстро, благо подвернулась оказия — отвезти в типографию заказ на бланки накладных.
В осаждённый Ленинград Манюня приезжала второй раз. Первый раз мела пурга, застилая белый свет снежным вихрем, а сейчас, при ярком солнечном свете, перед ней лежал город-признак с истощёнными жителями, ковыляющими на тонких ножках. Из-под платков и шапок-ушанок на неё смотрели ввалившиеся глаза, обведённые чёрными кругами. От взгляда женщины с лопатой в руках Манюне стало стыдно за свои розовые щёки и бодрый вид. Она переплела пальцы и съёжилась на сиденье.
— Я на этом берегу тоже чувствую себя не в своей тарелке, — сказал шофёр, заметив её состояние.
— Все люди такие некрасивые, — пролепетала Манюня, не сумев подобрать другого определения. — Мне их так жалко, так жалко.
Потерять красоту для нее было страшнее смерти. Она посмотрела на свои белые руки с аккуратно подстриженными ногтями и представила их красными и распухшими, как были у девушки, проверявшей документы на въезде в город. От голода красивая персиковая кожа превращается в пожелтевшую кожуру с синеватыми цинготными пятнами, а тело выглядит уродливым сухостоем, перекрученным буграми торчащих суставов.
Манюня закрыла лицо руками, отгоняя невыносимую мысль о том, что подобное могло случиться и с ней, осуществись её предвоенная мечта поселиться в Ленинграде. Воображаемая картинка получилась столь яркой, что от жалости к себе у Манюни на глазах навернулись слёзы. Она тихонько высморкалась в носовой платочек — не хватало ещё расплакаться всерьёз.
Нужный адрес отыскался быстро. Манюня удивилась, как много народа стучит вокруг кирками и лопатами.
— Воскресник, — пояснил шофёр, останавливая машину перед кучей металлолома, — в Ленинграде теперь каждые выходные люди выходят на расчистку завалов.
Молодая женщина, которую Манюня спросила о Медяновых, показала рукой в дальний угол двора:
— Варвара Николаевна там, заколачивает окна в подъезде. А вы откуда будете?
— С Ладоги.
Манюня отметила, что при этих словах все женщины замолчали, и взгляды их стали благодарными и уважительными, словно это лично она, сержант Цыбикова, подарила им увеличение блокадного пайка.
Неизвестно почему, но Варвару Николаевну она представляла маленькой, худенькой и незаметной, примерно такой, какой была её собственная мама, терявшаяся в тени отца с громким голосом и пышной шевелюрой.
Дама, державшая молоток, была довольно высокой, с красивым изгибом губ и Серёжиными зеленоватыми глазами, смотревшими сквозь очки в тонкой оправе.
Под вопрошающим взглядом Варвары Николаевны с Манюни разом слетела напускная бойкость, и она робко сказала:
— Здравствуйте, Варвара Николаевна, — я Маня, меня к вам Серёжа прислал. Вот, — она достала из планшетной сумки письмо, приготовленное так, чтобы лежало под рукой. Все дни после посещения госпиталя она боролась с собой, чтобы не вскрыть его и не прочитать. Глядя, как жадно схватила письмо Варвара Николаевна, Манюня от души пожалела о своем благородстве. Надо было прочитать! Не ради любопытства, конечно, а чтобы быть в курсе событий.
Подарить Варваре Николаевне заготовленный подарок Манюня не решилась, потому что не получилось задушевной беседы.
Варвара Николаевна примирительно улыбнулась и извинилась:
— Вы меня простите, но не могу вас пригласить на чай, мне надо срочно идти на работу, сейчас забью окно и отправлюсь.
Но всё же Манюня приехала к Серёжиной маме недаром, потому что на прощание Варвара Николаевна очень приветливо пригласила:
— Если окажетесь в Ленинграде, то заходите в гости.
— Обязательно приду! — радостно закричала в ответ Манюня. — Я буду к вам часто приезжать!
На этот раз Варвара Николаевна промолчала.
* * *
Варвара Николаевна отправилась разыскивать Катю Ясину сразу, как только получила письмо от сына. Сообщение о Серёжином ранении принесло успокоение от непрерывной тревоги. Видимо, сказалось напряжение каждого дня с ожиданием страшного известия, когда почтальон с похоронками в сумке кажется ангелом, имеющим силу казнить или миловать.
А ранение — всего лишь ранение, тем более, что письмо написано рукой сына, да и девушка сказала, что Серёжа идёт на поправку.
Ей понравилась славная розовощёкая девушка, представившаяся как Маня.
Варваре Николаевне было неудобно отпустить её без чашки чая, но в редакции срочно ждали текста брошюры по огородничеству. Ради внепланового правительственного заказа Варвара Николаевна простучала на машинке всю ночь, с трудом разбирая при свете коптилки заковыристый почерк автора.
Рукопись принесла дистрофичная женщина с прозрачным
