Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но смотреть долго на бабочку-солнце Саша не смог: в глазах потемнело, зарябило, и он зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, как, надевая на ходу плащ, выбежала из подъезда Наталья Юрьевна.
Саша был вежливым человеком и потому немножко отстал от учительницы. Она шла быстрым шагом, и он шел быстрым шагом. Она бегом, и он — бегом.
«Все, кому надо уйти на работу, в садик, в школу, ушли, уехали… Вот и последние торопятся из дому», — печально думал, сидя у окна на круглой табуретке от пианино, давно не стриженный, похожий на доброго домового, белый пудель Капи. Он смотрел в окно огромными задумчивыми черными глазами.
Ярко-лимонного цвета «Жигули» воскрешали в его душе воспоминания о детстве, и это печалило его и тревожило.
В тот день, когда появились под окнами эти «Жигули», Капи думал, что задохнется от волнения, что сердце его не вынесет — лопнет, как те шары, которые он получает от хозяина дважды в год: когда начинает зеленеть травка и когда просыпается на землю первый и потому особенно колючий и леденящий снежок.
Капи вообразил тогда, что это та самая машина, на которой он вместе со своей первой, а потому, несмотря пи на что, самой родной хозяйкой так часто ездил в лес.
В тот миг он не смог усидеть на этой вот круглой табуретке — так метался, так рвался на волю.
Но вечером во время прогулки убедился: ни одного знакомого запаха! Значит, ошибся. Он так разнервничался, что даже потерял аппетит в тот вечер. И чтобы как-то найти душевное равновесие, нарочно всю ночь вспоминал самые трагические страницы своей жизни — коварство и предательство «мамочки».
— Мой мальчик, — говорила она каждое утро, лаская его душистыми руками. — Мой мальчик, поцелуй мамочку! — и склонялась розовым, тоже душистым лицом к его черному носу.
Капи (тогда он, конечно, не был еще Капи, так назвал его Иван Тимофеевич) с трепетом, аккуратно, чтобы не испортить ее прически и не отведать этой яркой гадости, которой мамочка зачем-то замазывала свой рот, прикасался кончиком языка к непередаваемо нежной, гладкой, ароматной щеке хозяйки. Это было счастье! Конечно, мамочка, случалось, и наказывала его — как без этого. Ведь он был подростком, несмышленышем, пошаливал иногда. Но стоило мамочке сказать «В лес не поедешь!» — и он становился шелковым.
Лес… С чем его сравнить? Жить без леса — все равно что смотреть, например, в окно телевизора и никогда не видеть живой, настоящей осени, весны ли, зимы или лета.
…Той ранней весной он заболел. Однажды с утра начался такой зуд во всем теле, что к вечеру он до крови расчесал шею, за ушами.
— Ай-яй-яй! — отшатнулась от него в страхе и отвращении мамочка. — Что это? Что это? Это же стригущий лишай!
Если бы у нее были дети, хоть один ребенок, она бы поняла: у ее мальчика обыкновенный авитаминоз, диатез, золотуха по-простому.
Наутро мамочка скомандовала: «В лес! Едем в лес!» И вмиг он забыл все обиды: мамочка так и не разрешила ему прикоснуться даже к платью.
Отъехав подальше от города, мамочка выпустила его, а сама почему-то из машины не вышла. И когда он порядочно отбежал от машины, радостно перемахивая через первые лужицы, машина вздрогнула и помчалась к городу без него.
Капи бежал что было мочи. Но, конечно, догнать машину не смог. Совершенно обессиленный, упал он в придорожную грязь. Тут и нашел его Иван Тимофеевич.
У него тоже не было детей, но он сразу понял, что бедную собаку надо подкормить витаминами. А еще Иван Тимофеевич давал Капи лекарство из гомеопатической аптеки, которое он и сам ел, ма-аленькие слад-кие шарики. Себе он отсчитывал пять шариков, а Капи три. Через неделю от болячек на шее и за ушами и следов не осталось. Но на душе… Разве можно понять, забыть, простить предательство?
Со временем Капи успокоился. И даже полюбил скудное событиями, но размеренное, надежное течение повой своей жизни. Появление перед окнами квартиры нот этих «Жигулей» всколыхнуло гладь этого ровного течения. Но Капи уже не мальчик, справляться со своими эмоциями научился. Правда, есть еще причина для некоторого беспокойства. Да, может, тоже обойдется как-нибудь.
Эта причина — женщина из соседнего подъезда. Давно дружат они с Иваном Тимофеевичем. О книгах разговаривают по утрам, о телепередачах по вечерам. Голос у женщины тихий, болезненный. Такая вроде обидеть не должна ни его, Капи, ни Ивана Тимофеевича. Но Капи на всякий случай держится от нее в сторонке.
И эта машина, и эта женщина — все одно к одному… Вдруг Иван Тимофеевич вздумает усадить в ничью эту машину Капи и свою подругу. Усадит, повезет в лес. Ведь что может быть прекраснее леса! А потом опять бросят Капи… Пуделю стыдно так думать о хозяине, да зато он знает, на что бывают способны женщины.
Капи задремал, сидя у окна на круглой мягкой табуретке. Клюнул носом, очнулся на мгновение, и снова начала клониться его тяжелая лохматая голова.
В школе уже пошел второй урок…
Это был урок русского языка. Наталья Юрьевна написала на доске слова: «муравей», «ручей», «крылья», «вьется», «льется» — и сказала:
— Ребята, это опорные слова. Используя их, вы сможете написать небольшой рассказ. А какое правило правописания мы повторяем с помощью этих слов?
— Правописание мягкого и твердого знаков, — без запиночки отчеканила Людка, Сашина соседка, и спохватилась: — Разделительных знаков!
— Кто повторит, какое правило надо помнить, чтобы не ошибиться в написании этих слов? — строго вглядывалась Наталья Юрьевна в своих учеников, — Саша повторит!
Он даже не сразу понял, что его вызывают и, конечно, ничего не слышал. Потому что как только прочитал на доске слово «крылья», так сразу мысленно стал описывать свою бабочку. И на всякий случай он бойко начал:
— Крылья у бабочки прекрасные: ярко-рыженькие, а по краям… — Но дружный смех класса прервал его рассказ. Наталья Юрьевна страдальчески сморщилась. Саше показалось, что она сейчас расплачется.
— Послушай, о чем ты все время думаешь?
— О бабочке! — хором ответил класс.
— Да, — опустил Саша голову. — Я все думаю-думаю, чем бы ее покормить. Уже три дня и три ночи она ничего не ела…
«Сейчас спросит меня, — испугалась учительница. — А я не знаю. Я ничего не знаю о бабочках! Господи, сегодня же надо заглянуть в энциклопедию…»
— Если капустница, то, естественно, ее надо кормить капустой! — не вставая, снисходительно объяснил Сережа с последней парты.
— Какая капустница! Какая капустница! Ха! — запальчиво вступил в эту вольную беседу Ваня Смагин. — Капустницы бывают белокрылые, а у Сашкиной крылья…
— Ярко-рыженькие, отороченные черными кружевами! — опять хором, развлекаясь, подхватил класс.
Наталья Юрьевна поняла: урок под угрозой срыва, и она пристукнула по столу ладошкой и, насколько позволял ей несильный ее, срывающийся голосок, прикрикнула:
— Тих-хо! Тты шшто? — всверлила она в Сашу черные свои очи. — Опять урок срываешь? А ну — достаньте дневники! Записывайте! Так, сегодня у нас вторник, В пятницу, четырнадцатого сентября, родительское собрание отцов. От-цов! Поняли? Записали? А теперь сочиняйте рассказ по опорным словам!
И Наталья Юрьевна отвернулась от своих питомцев, засмотрелась в окно, всем своим видом говоря, как она на них рассердилась. И они стали торопливо шелестеть тетрадками, шевелить губами, взглядывая на опорные слова.
«Собрание отцов? — Саша совсем приуныл. — Интересно, а у муравьев, в их муравьиных школах, бывают родительские собрания отцов?» Он покосился на Людку, которая написала уже полстраницы, и тоже склонился над тетрадкой.
«У второклассников муравьишек, — написал он, — была учительница Бабочка. Она была очень красивая. Глазки у нее черные-черные. А крылышки…»
Саша писал, посматривал на учительницу и одновременно думал, как бы на эти дни до пятницы потерять дневник. Куда-нибудь потерять невзначай, а потом невзначай найти, после пятницы. Он так не хотел, чтобы на собрание пошел дядя Валера. А может, попросить Наталью Юрьевну, чтобы она разрешила бабушке прийти на это собрание или маме…
Обдумыванием этой важной для него проблемы он занимался и на следующем уроке. Было чтение.
Наталья Юрьевна вызывала всех по очереди рассказывать про Серую Шейку. Саша давным-давно прочитал этот грустный рассказ. Так-то он его помнил, а все слова да предложения, какими написан рассказ в книжке, конечно, уже забыл. И когда дошла очередь до него, он начал рассказывать по-своему:
— И вот когда Серая утка осталась совсем одна на реке, ей стало очень скучно. И она тогда, эта бедная Серая утка, пошла в лес. И Серая утка нашла в лесу себе друга Зайца.
— Тебе хорошо, Серая утка, — сказал ей Заяц. — Ты умеешь летать и плавать…
Почему опять хохочет весь класс? Саша пожал плечами, посмотрел на одноклассников. Некоторые даже на парты упали от смеха.
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Расписание тревог - Евгений Николаевич Богданов - Советская классическая проза
- Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов - Биографии и Мемуары / Советская классическая проза
- Рябина, ягода горькая - Геннадий Солодников - Советская классическая проза
- Остановиться, оглянуться… - Леонид Жуховицкий - Советская классическая проза
- Дни нашей жизни - Вера Кетлинская - Советская классическая проза
- Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков - Советская классическая проза
- Железный дождь - Виктор Курочкин - Советская классическая проза
- Энергия заблуждения. Книга о сюжете - Виктор Шкловский - Советская классическая проза
- Выздоровление - Владимир Пшеничников - Советская классическая проза