Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чувиков, наименее из них понятливый, жесткий тупой исполнитель, накачавшись шнапсом с пивом, спросил, икая:
— Все вот никак не пойму, зачем Ланге и Пуриньшу этот «центр» понадобился? Ходили, ходили вокруг него, облизывались, в отряде судили — рядили, а вчера за два часа — и нет «центра», одни круги по воде пошли. Утопили мы его, кореша.
— Дурак ты, Ваня, — ответил Семен, — до войны в Одессе анекдот ходил. Старый еврей покупал на рынке 10 яиц за гривенник, варил их тут же, на базаре, на керосинке в кастрюльке, а затем продавал за ту же цену, что и покупал. Его спрашивали, что это у вас за коммерция: прибыли никакой. Он отвечал, что, во-первых, он при деле, а во-вторых, имеет почти куриный навар. Вот и «центр» был делом, при котором Ланге коммерцию прокрутил и заработал в свою пользу.
Чувиков на всякий случай заржал, икнул несколько раз, но так как был полным валенком и ничего не понял, то спросил:
— А при каком деле?
— Ну вот смотри, Ваня, — принялся втолковывать ему Семен, — немцы знали, что в Риге имеется несколько ценных монет, царских, скажем, десятирублевок. Понял?
— Конечно, — икнул Ваня.
— Они решили показать их нашему другу Сашке, мол, возьмет — не возьмет. Понял?
— Чего тут не понять? Все пока ясно, — сказал Ваня и стал подремывать.
Гудловский растолковывал:
— Нам же там, в Освее, поручили проверить: монеты настоящие или фальшивые. Мол, езжайте назад и попробуйте пробу определить. Знаешь, как золотую монету определить?
— Нет, — дернул головой Чувиков.
— На ребро монету поставь: золотая стоит, а обычная падает.
— Ну и что? — икнул Ваня.
— Мы проверили и сказали, что фальшивые монетки-то, не золотые. Упали они все, Ваня, упали в братскую могилу.
— А они? — икнул Ваня.
— Кто они? — не понял Семен.
— Партизаны, — сказал Ваня.
— Ясное дело что — раз монеты не золотые, то пошли они к черту. Немцы их выкинули, но только из жизни. «Центр» в расход пошел. Понял, дурила? — Гудловский закипел от раздражения. Его иносказания до Чувикова не доходили.
— Понял, немцы при деле были, как тот старый еврей, яйца — ребят русских — кокнули, а бульон партизанам слили. Вот так-то, Сема, — всхлипнул пьяными слезами Ваня и здесь же предложил помянуть усопших без чоканья рюмками, молча.
Рагозин аж взвизгнул от ярости:
— Сказочники поганые, хватит околесицу нести, доболтаетесь, умники, — со всеми своими кастрюлями, бульонами, яйцами, монетами присоединитесь к тем усопшим. Вот там с ними и лобызайтесь. А я жить хочу.
— Ну что ты, Иван, фельдфебель ты наш, мы же так, по-свойски. Не обижайся. Давай на мировую, — заголосили оба друга. И троица продолжала топить в вине свои продажнические дела.
В тот же вечер, 21 ноября, к Марии Ликумс пришла подруга и товарищ по подпольной борьбе Эмилия Бриежкалне.
Расцеловались, так как месяц не виделись. Уселись рядышком на диване.
— Как ты съездила? — спросила Мария.
— В деревне у сестры забот полно, как у всех у них в деревне. Весь октябрь проработали, как черти…
— А у нас новости, — перебила Мария деревенские рассказы подруги.
— Какие?
— Пока тебя не было, пришла гостья издалека.
— От партизан? — шепотом спросила Эмилия.
— Да. Остановилась у меня, не знаю что и делать.
— Как что? Помогать ей будем. Мы бы с тобой туда пошли, нас приютили бы? Как здорово! Значит, окрепли там, в лесах, раз своих людей направлять стали.
— Так-то оно так. Но подумай сама, что с ними будет, если найдут ее?
— Плохо будет. А документы у нее есть?
— Конечно, но не в них же дело. У всех у нас есть документы, но загреметь мы можем все, — сказала осторожная Мария.
— Ничего, будем скрывать. У тебя поживет, у меня побудет, нас же много, — Эмилия воодушевилась.
— А девушка она славная, адвокат. Сейчас познакомлю, — Мария вышла и вернулась с Валей. Эмилия бросилась к ней, как к родной. Обняла за хрупкие плечи, заставила снять очки, нагляделась в ее близорукие глаза, расцеловала каждый в отдельности, заставила их увлажниться, расплакалась сама. Сказала:
— Храбрая ты, девочка, адвокат.
— Да не адвокат я, прокурором работала до войны, в Риге. В позапрошлом году университет наш, окончила.
— Так тебя здесь многие знают? — обеспокоенно спросила Мария.
— Не без этого. Но зато и я многих знаю. Однако самой мне отсюда или из другой квартиры выходить часто не следует. Так учили меня. Дела свои через двух-трех верных людей могу я проворачивать.
— Давай так сделаем, — сказала практичная Эмилия, — пусть твои связники приходят сюда первого, десятого, тридцатого числа за снимками — свадебными фотографиями, которые, дескать, к прошлой среде должны были быть готовы. Это все как пароль, понимаешь? Мы подготовим такие в пакетах, их обычно много, сразу не найти. Зовем твоего знакомого в лабораторию, поищем вместе. Находим пакетик…
— Как вы все знаете, Эмилия! — раскраснелась Валя. — Лучше, чем я.
— Мы с Марией, Стефанией, Аугустом, да мало ли с кем, этими делами, почитай, с июля-августа сорок первого занимаемся, уже два года. Так что научились, жизнь заставила.
— Начали мы с пленных, помогали им, выхаживали, выкармливали, скрывали… Да, Эмилия, она нашего дружка там встретила, — и Мария назвала имя Графа. — Даже пальто он назад прислал, вот парень честный. Это пальто моего покойного мужа, оно мне теперь ни к чему, — пояснила она Вале.
— Да, он хороший парень, светлый, приятный такой. Он благодарит вас за все, что вы для него сделали.
— Он скрывался у нас, — скромно заметила Мария.
— Вот видишь, — сказала Эмилия, обращаясь к Марии в успокаивающем духе и одновременно ободряя Валю, — он скрывался, долго ходил к Марии то на ночь, то на две, у меня ночевал и ничего, все обошлось, и до отряда дошел, воюет.
— Вы не боитесь, я постараюсь избегать записок, лучше на ушко шепну. Если только очень надо, то в пакетик с фотографиями.
— Как же ты добралась сюда? — спросила Эмилия.
— Мы с Тоней шли от ее дома, через теток.
— Да, как наш дружок туда был направлен, — задумчиво произнесла Эмилия. Ей вспомнился отчего-то тогдашний, уже ставший далеким эпизод с ключом в почтовом ящике.
— Что ты вечерами-то будешь делать? — спросила она Валю.
— Мне бы почитать. Хочется какие-нибудь стихи, только не о солнышке и теленке, а что-то о городской жизни, нашей доброй Риге, любви…
Мария взглянула на Валю, Эмилию. Глаза ее засветились хитростью.
— Попроси, Валя, Эмилию, она тебе мигом все достанет, даже сейчас, из сумки.
— А что, и вот тебе, читай, заучивай наизусть, — Эмилия извлекла из сумки небольшой томик.
— Александр Чак. Стихи. «Дорогой Эмилии…» Вы его знаете? — воскликнула Валя. — Он мой любимый поэт. Ой как здорово!
— Я тебя еще познакомлю с ним. Он мой большой… друг.
— Да? Ах вот как, — промолвила Валя.
— Мы думаем привлечь Александра к написанию листовок, у него чудный стиль, — весомо произнесла Эмилия, которая разрешала все самые запутанные вопросы быстро и логично.
Наступила пауза. Мария накрывала на стол к ужину.
— Знаете что, — сказала Валя, — не делайте этого, не надо ему писать листовки. Не стоит рисковать. Он же большой поэт. Он певец Риги, ее домов, улиц, людей, башней, колоколен. Он у нас один. Не надо ему писать листовок, Эмилия, поверьте мне. Мало ли что с ним будет? Но если придется, то познакомьте меня с ним.
Глаза Вали смотрели серьезно. Он прижала томик к груди, лицо ее посуровело и сделалось непреклонным. «Да, это мой характер», — подумала Эмилия, а вслух в несвойственной ей, мягкой манере произнесла:
— В нашем тихом омуте чертей прибавилось. Давай будем с тобой на ты. Ладно? — И она привлекла Валю к себе.
В тот же вечер, 21 ноября, Тейдеманис и Пуриньш честили на высоких тонах бригаду сыщиков, выезжавших в Истренскую волость для ареста Тони. Давно уже начальник и заместитель по оперативным делам не выступали единым фронтом против разгильдяйства в собственных рядах. Это их сближало, роднило и создавало фон истинного фронтового братства. Набычившийся Тео лез, как всегда, напролом. Дипломатичный, изворотливый Пуриньш бил незадачливых порученцев исподтишка, заходил с разных сторон и доказывал безмозглость оппонентов, которые и не думали защищаться перед двумя такими величинами.
— Какого дьявола вы залезли в дом самого объекта? — гремел Тео.
— Там, верно, только окончили печь хлеб в честь скорого прихода дочери и запах вился над деревней, они и перепутали дом, — добавлял Пуриньш.
— Кто из вас предложил лезть именно в дом Черковских, — орал Тейдеманис.
— Начальник местной полиции, — наконец выдавил из себя старший группы захвата.
— И вы послушали олуха, который умеет только стрелять кабанов, евреев, цыган и ловить рыбу? — спросил Пуриньш. — Вы днем побывали в деревне, определили наблюдательные пункты, откуда просматривался весь дом?
- Трактат о вдохновенье, рождающем великие изобретения - Владимир Орлов - История
- Людовик XI. Ремесло короля - Жак Эрс - История
- Книга о прекрасных дамах и благородных рыцарях - Милла Коскинен - История
- Русская смута XX века - Николай Стариков - История
- Броня на колесах. История советского бронеавтомобиля 1925-1945 гг. - Максим Коломиец - История
- Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления - Линн Виола - История
- «Пятая колонна» Гитлера. От Кутепова до Власова - Олег Смыслов - История
- Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов - История
- Тайны Белого движения. Победы и поражения. 1918–1920 годы - Олег Гончаренко - История
- Август 1991. Где был КГБ - Олег Хлобустов - История