укоризненным взглядом сдержался. Дядя устало поглядел на Митю. – Мы ждали сколько могли, Дмитрий. Мы ждали даже немного больше, чем на самом деле могли ждать. Положение становится все более критическим – для всех. Дворянство пытается теснить Кровных, дескать, в современном мире Сила Крови не так уж нужна, ее вполне способна заменить сила пара. Хуже всего, что для государя дворяне, в отличие от Кровных не имеющие прав оспаривать его решения, представляются гораздо более удобной и управляемой опорой трона, чем мы. – Он скривился. – Нас все меньше в министерствах и Государственном Совете. Даже в армии, где нас по-прежнему избыток, начали ходить разговоры, что Сила Кровных слабеет… и она слабеет, Митя. Даже Молодая Кровь уже слишком стара! Зачем далеко ходить, твой отец и его городовые упокоивают мертвяков едва ли не больше, чем Кровные Моранычи.
– Так может, Кровным Моранычам для начала попробовать послужить в полиции? – вкрадчиво предложил Митя. – Кузен Николя, например… Сыскаря из него, увы, не выйдет… – Голос Мити стал извиняющимся. – Но городовой получится замечательный. Чудесно будет глядеться где-нибудь на перекрестке.
– Кузен… Не стоит тебе злить меня больше, нежели ты и так злишь, – почти ласково протянул Николя.
– И что ты мне сделаешь? Ах! Неужели убьешь?
– Довольно! – Голоса дядя не повысил, но показалось, будто рявкнул. – Я толкую о серьезных делах, а вы… Ведете себя как мальчишки!
– Мите можно… – пробормотал дядюшка Константин.
– Ну хоть ты-то перестань, Константин! – вскипел князь Сергей. – Да знаешь ли ты, что мне сказал один студентик из разночинцев, когда я был с визитом в Петербургском университете? Он мне прямо в глаза заявил, что Кровные есть пережиток древности, а Истинные Князья и вовсе легенда! И даже не слишком поучительная! Так и сказал!
– Не трус, – раздался вдруг хриплый голос, и так и оставшийся для Мити безымянным Мораныч Зимний на миг приоткрыл глаза, бросил быстрый, пронзительный взгляд и тут же снова будто утонул в ледяном равнодушии.
После его слов воцарилась тишина – все глядели на него в ожидании следующих слов, но родич даже глаз открыть не соизволил. Так и продолжал словно бы спать стоя.
Митя небрежно повел плечом: страшно далеки вы от народа, дядюшка Серж. Встречались бы с господами разночинцами почаще, еще бы и не такого наслушались.
– Вы понимаете, к чему идет? Кровная Знать никогда не была свободна – мы служим Крови, а потому Моранычи с Перунычами не бегут с поля боя, а Мокошевичи – в Париж с казенными деньгами. Но если государевым попущением… – Великие Предки, да кого я обманываю! – его настоятельным желанием, дворянской жадностью и непониманием иных сословий нас всех… разгонят по имениям, то останется у нас в империи бесправная и доведенная до крайней черты крестьянская масса с одной стороны и господа дворяне, не ограниченные Кровными принципами, а потому использующие государственный аппарат лишь для своего блага, – с другой! И может, господа нигилисты с бомбами – посередине! – Дядя тяжело перевел дух и продолжил: – Нам нужен Истинный Князь Новой Крови. Нужен империи, чтобы не дать уничтожить едва проклюнувшиеся плоды реформ и вырвать нас из пропасти, в которую мы катимся все стремительнее. Нужен всей Кровной Знати, чтобы вернуть Силы и влияние. Нужен нам, Моранычам, и попросту нужен роду Белозерских! – Начав свою речь размеренным, менторским тоном, будто лекцию в Академии Генштаба читал, на последних словах дядя сорвался почти на крик и, кажется, с трудом удержался, чтоб не грохнуть кулаком.
– И все это – от нужд огромной империи до амбиций достославного рода Белозерских – должен буду разрешить один я? – протянул Митя.
Дядюшка Константин отвел взгляд, и даже нож в руке кузена Николя дрогнул, но дядюшка Серж лишь усмехнулся:
– Мальчик… тебе едва исполнилось шестнадцать, а мне уже под шестьдесят… И у меня было время всё это себе сказать и со всем смириться, с тех пор как моя новорожденная сестричка умерла. Бич всех, у кого Смерть в Крови: наши дети слишком часто рождаются мертвыми или умирают в первые минуты своей жизни. Но как бы часто это ни случалось, привыкнуть все равно невозможно! Она сперва даже хныкала, шевелилась, а потом… просто затихла и начала холодеть. Мать, твоя бабушка, завыла, как раненый зверь, и не хотела отдавать, но потом обессилела, и мы с отцом смогли забрать тело из ее рук. Мы отнесли мертвую девочку в домашнюю часовню и положили перед алтарем в ожидании погребения. Помню, мне показалось это ужасным, что она лежит вот так… ни гроба ведь еще не было, ничего… Просто белый сверток, даже лица не видно, с головой завернули. Я сбегал в оранжерею и принес розу. И вот когда я положил эту розу на тело… сверток… задергался. – Дядя крупно сглотнул. – Туда… сюда… Он дергался в разные стороны, алтарь под ним трясся, мы с отцом выхватили ножи, я откинул край пеленки с лица… Она открыла глаза и посмотрела на меня. Ее глаза были залиты сплошной, непроницаемой чернотой, а сквозь них… не ими, а именно сквозь, точно издалека, смотрел вовсе не ребенок… и не мертвяк… Мы сразу поняли – кто. Через мгновение чернота исчезла из ее глаз, девочка открыла ротик и заплакала, и это был самый обыкновенный младенческий плач, обыкновенная, живая, слабенькая девочка из рода Моранычей Белозерских. Но мы с отцом уже знали, что нам предстоит. Мне предстоит, отец и тогда понимал, что не доживет. Я готовился к сегодняшнему дню с моих шестнадцати лет. – И дядя улыбнулся – с почти привычной, чуть суховатой приязнью. Жуткой. Вымораживающей душу. – Так неужели ты думаешь, меня могут поколебать твои слова?
А и верно, время слов прошло. Подавшийся навстречу дяде Митя снова откинулся на спинку сиденья, словно сдаваясь, и… сдвоенным ударом подошв влепил в грудь кузену Николя. Кузена снесло как чурку в городках от удара битком и вколотило между караулящими выход родичами. Младшего Мораныча отбросило в сторону, Мораныча Зимнего шарахнуло об дверь в вагонные сени, та распахнулась, и он вывалился спиной вперед.
Дядюшка Константин замешкался. Недолго, на почти неуловимую долю мгновения, но и этой малости хватило. Оттолкнувшись от диванчика, Митя махом взвился на ноги, прыгнул вперед. Его сапоги протопотали прямиком по упавшему кузену, по животу его и по лицу. Снизу раздался яростный вопль, но Митя уже выскочил в вагон. Бежать, кричать, всполошить остальных пассажиров, хоть на миг, но Белозерских они задержат…
Пассажиров не было. Вагон, еще недавно заполненный людьми, был оглушающе пуст: ни людей, ни даже лавок, лишь стены и грохот колес по рельсам, больше похожий на топот ног какого-то великана! Митя заорал – то ли от ужаса, то ли от ярости, – ударом ноги отшвырнул так и оставшегося безымянным младшего Мораныча и ринулся к выходу: вырваться, спрыгнуть, прокатиться по насыпи, нырнуть… куда получится! Леса по обочинам нет, побежит через поля, пусть попробуют догнать!
Он успел пробежать всего пару шагов – пол загрохотал под его ногами, вдруг превратился в раскатанную «ледянку». Ноги заплелись, Митя с разбегу рухнул на спину и так и поехал назад, весь окутанный облаком вымораживающего, цепеняще-ледяного воздуха. По стенам вагона стремительно расползались синие узоры инея.
Его ухватили за ворот, поволокли, как мешок, и швырнули обратно на диван. Он лежал, беспомощный, окоченевший, и бессильно смотрел на сомкнувшиеся вокруг фигуры и склоняющиеся над ним неумолимые лица.
– Клянусь! – прохрипел он, с трудом заставляя повиноваться губы, немеющие от леденящего холода, охватившего его одновременно изнутри и снаружи. – Если вы сделаете это… когда я восстану, то убью вас всех! Кровью и Силой клянусь. И не отменить это мое слово!
– Что ж… Мне жаль, но это достойный размен. – Князь Сергей склонил осыпанную редкой сединой голову.
Кузен Николя щегольски перекинул широкий нож из руки в руку и… В неверном свете качающейся лампы вагона лезвие сверкнуло рыбьей
