Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Везир указал ей на один из углов комнаты.
Старуха поняла его жест и уселась прямо на каменный пол.
Воцарилась тишина. Когда везир напомнил ей, что она обещала ему рассказать какую-то историю, колдунья долго еще молча смотрела в пол, затем начала говорить, как бы обращаясь к самой себе:
– Я, пожалуй, расскажу об этом, потому что хочу, наконец, обрести покой… Я не желаю остаться небальзамированной, когда за мной придет смерть. Неизвестно ведь, может быть, на том свете и есть что-нибудь… а мне не хотелось бы упускать случай; кроме того, я желала бы встретиться с ним там, пусть даже это произойдет в кипящих котлах, где варятся грешники. Ну, слушай же меня! Но, прежде чем я начну говорить, поклянись: что бы ты ни узнал, ты дашь мне возможность жить спокойно и позаботишься о моем бальзамировании, когда я помру. Иначе я не скажу ни слова.
Ани кивнул в знак согласия.
– Нет, нет! – воскликнула старуха. – Я сама скажу тебе слова клятвы: «Если я не сдержу слова, данного мною Хект, которая предаст в мои руки махора, то пусть духи, коими она повелевает, свергнут меня еще до того, как я взойду на трон!»
Не гневайся, повелитель, и скажи лишь – Да. Все, что ты узнаешь сейчас, много дороже одного ничтожного словечка!
– Ну, ладно – да! – проговорил везир, с нетерпением ожидая важных сведений.
Старуха пробормотала несколько непонятных слов, потом выпрямилась и, вытянув далеко вперед свою тощую шею, спросила везира, глядя на него сверкающими глазами:
– Доводилось ли тебе слышать, когда ты был еще молод, о певице Беки? Хе-хе! Ну, взгляни же на меня – вот она сидит, скорчившись, здесь, перед тобой!
При этом она хрипло расхохоталась и прикрыла лохмотьями иссохшую грудь, как бы стыдясь своего отвратительного тела.
– Да, да, – проговорила она. – Все наслаждаются виноградом и выжимают из него сок, а когда выпьют молодое вино, жмыхи выбрасывают на помойку. Вот и я – как выжатая виноградина! Не гляди на меня с таким состраданием! Когда-то я была сочной, и хоть сейчас все меня презирают, но никто не в силах отнять у меня прошлого. На мою долю выпала полная, как чаша, жизнь, со всеми ее наслаждениями и страданиями, с любовью и ненавистью, с блаженством, отчаянием и местью. Ну, а теперь я начну свой рассказ. Ты предлагаешь мне сесть вон в то кресло? Не надо! Оставь меня, я давно уже привыкла сидеть вот так! Я заранее уверена, что ты выслушаешь меня до конца; я знала это… ведь когда-то и я принадлежала к вашей среде! Крайности легко могут породниться. Это я на себе испытала! Самые знатные вельможи с мольбой простирали руки к самой блестящей из красавиц… да, было такое время, когда я водила людей, равных тебе, за собой на цепочке. Начать, что ли, с самого начала? Ну, ладно. У меня сегодня какое-то странное настроение. Лет пятьдесят назад я бы в таком настроении запела песню, да песню! Ты удивлен – такая старая ворона и песня? Ну, так вот… Мой отец был знатного рода – он был номарх Абидоса. А когда первый Рамсес завладел троном, он остался верным дому твоих предков. Тогда новый фараон сослал его и всю его семью в Эфиопию на золотые прииски, и там все они умерли – мои родители, братья и сестры. Одна я каким-то чудом уцелела. А так как я была красива и умела петь, один музыкант взял меня в свою труппу и привез в Фивы. Всякий раз, как в доме какого-нибудь вельможи устраивали пиршество, Беки непременно должна была там выступать. Я получала в то время и цветы, и золото, и нежные взгляды – всего вдоволь. Но я была горда и холодна, а несчастье, постигшее моих родных, ожесточило меня уже в такие годы, когда даже самое терпкое вино имеет вкус меда. Но пробил и мой час! Прекраснее и статнее всех, самым достойным и серьезным был юный Асса – отец старого махора, дед поэта Пентаура… нет, я хотела сказать – махора Паакера. Ты ведь знал его? Где бы я ни пела, он неизменно садился напротив и не спускал с меня глаз. И я тоже не могла оторвать от него взгляда… ну, а обо всем остальном ты сам можешь догадаться! Впрочем, нет, не можешь! Потому что так, как я любила Асса, не любила ни одна женщина в мире, ни до, ни после меня. Почему же ты не смеешься? Это, должно быть, очень потешно – слышать такие слова из беззубого рта старой ведьмы! Он давно уже умер. Я теперь ненавижу его всей душой, но как бы нелепо это ни выглядело, мне кажется, что я люблю его и по сей день. Асса в то время тоже меня любил, и он принадлежал мне целых два года. Потом он вместе с фараоном Сети ушел на войну, и его очень долго не было, а когда я вновь увидала его, он был уже женат на женщине из знатного и богатого рода. В то время я была еще очень хороша, но он упорно не смотрел на меня во время праздников. Пожалуй, раз двадцать пыталась я встретиться с ним, но он бежал от меня, словно от прокаженной. Меня охватила смертельная тоска, и в конце концов я свалилась в горячке. Врачи говорили, что дни мои сочтены, и тогда я послала ему письмо. В нем было написано только одно: «Умирающая Беки хочет перед смертью еще раз повидать Асса». А в папирус я вложила его первый подарок – простенькое золотое колечко. И какой же ответ я получила? Пригоршню золота! Да, да! Золото… золото… Поверь мне, как только я его увидала, оно причинило моим глазам более жестокую боль, чем раскаленный железный прут, который вонзают в глаза преступников, приговоренных к ослеплению! Еще и сегодня, стоит мне только вспомнить ту минуту, как… Но что вы, мужчины, вы, знатные господа, знаете о сердечных муках? Довольно двум-трем из вас собраться вместе, и ты расскажешь им эту историю, а один из вас, самый достойный, степенно промолвит: «Правильно поступил этот человек, поистине правильно. Он ведь был женат, и ему пришлось бы выслушать не один горький упрек от своей жены, если бы он пошел к певице». Права я или нет? Я хорошо знаю, никто не подумает при этом, что певица-то ведь тоже человек, способный чувствовать, и она тоже была его женой; ни один не скажет себе, что такой поступок уберег его от домашних неприятностей, а ее вверг в отчаяние на целых полвека! Асса избежал упреков, зато на него самого и на весь его дом обрушились тысячи проклятий. Он считал себя просто чудо каким добродетельным, когда разбил нежное сердце, повинное только в любви к нему! Я знаю, он все равно пришел бы, даже не испытывая ко мне никаких чувств, если бы не боялся самого себя, не боялся, что умирающая еще раз зажжет в нем прежнее, насильно затоптанное пламя. Я бы пожалела его, но то, что он прислал мне золото, – этого я никогда не могла ему простить, и за это он поплатился своим внуком…
Последние слова старуха произнесла словно во сне, не обращая никакого внимания на везира.
Ани стало не по себе. Ему показалось, что перед ним безумная, и он невольно отодвинулся от нее вместе с креслом.
Старуха заметила это, перевела дух и продолжала:
– Вы, знатные господа, живущие на вершинах, не знаете, что творится в бездне, на дне пропасти, да и не хотите этого знать! Но буду краткой! Я поправилась, но встала со своего ложа, исхудавшая как тень, и потеряв голос. Золота у меня было довольно, и у всех, кто занимался в Фивах магией, я скупала зелья, чтобы воспламенить Асса новой любовью ко мне, или заставляла их произносить всякие заклинания, прибегала к колдовству, чтобы его погубить. Кроме того, я стремилась вернуть свой голос, но снадобья, которые я пила, делали его только грубее. Некий жрец, изгнанный из своей касты, самый знаменитый среди кудесников, взял меня к себе в дом, и у него я многому научилась. Когда его прежние собратья – там, на той стороне – стали его преследовать, он перебрался сюда, в некрополь, а с ним и я. Но они все же поймали его и повесили, а я осталась в его пещере и сама стала колдуньей. Дети показывают на меня пальцами, честные люди сторонятся меня, а во мне люди вызывают отвращение, и это же чувство я испытываю к самой себе. И виноват во всем этом только один человек, самый достойный гражданин Фив – благородный Асса!
Много лет занималась я колдовством и набила себе руку во всевозможных тайных искусствах. Но вот однажды садовник Сент, арендовавший участок земли у Дома Сети, – я много лет покупала у него растения для моих лекарств – принес мне своего младенца, родившегося с шестью пальцами. Я должна была удалить лишний палец при помощи своего искусства. Добрая мать этого ребенка лежала в лихорадке, а то она не допустила бы этого. Я согласилась оставить этого крикуна у себя, потому что такие вещи мне удавались. На следующее утро, часа через два после восхода солнца, возле моей пещеры послышался какой-то шум. Меня звала служанка из богатого дома. Ее госпожа, как сказала она, посетила вместе с ней гробницу своих предков и вдруг родила там мальчика. Она лежала без сознания, и служанка просила меня поспешить к ней, чтобы оказать ей помощь. Я взяла шестипалого младенца, закутала его в плащ, велела своей рабыне захватить воды и скоро оказалась… ты можешь догадаться где! Перед гробницей отца Асса! А родильница, лежавшая там в судорогах, была его невестка – Сетхем. Родила она крепкого и здорового мальчика, но сама была очень плоха, прямо на волосок от смерти. Я послала служанку с носилками в Дом Сети за помощью. Она сказала мне, что отец ребенка, махор фараона, сейчас на войне, но дед мальчика, достопочтенный Асса, обещал встретиться с Сетхем в гробнице и должен вот-вот прийти. Она ушла вместе с носилками. Я обмыла мальчика и поцеловала его, словно это был мой собственный ребенок. И тут я услыхала шаги, раздававшиеся далеко в долине; во мне внезапно ожило воспоминание о том часе, когда я, тяжело больная, лежала при смерти и получила от Асса золото; я вспомнила, как прокляла я его тогда, а затем… по чести говоря, я до сих пор не знаю, как это могло получиться… я отдала своей рабыне новорожденного внука Асса и велела ей отнести его ко мне в пещеру, а сама завернула шестипалого в лохмотья и положила его себе на колени. Так сидела я с ним, пока не пришел Асса, и минуты казались мне часами. Когда же он появился, правда, уже совсем седой, но все еще прекрасный и стройный, я сама, своими руками, передала ему этого шестипалого мальчишку садовника, и тысячи демонов ликовали в моей груди. Он, не узнав меня, со словами благодарности снова дал мне пригоршню золота. Я взяла золото и слышала, как жрецы, подоспевшие к тому времени из Дома Сети, предрекали счастье малышу, родившемуся, как они уверяли, в счастливый час. Ну, а потом я вернулась к себе в пещеру и принялась там хохотать. Смеялась я до тех пор, пока слезы не брызнули у меня из глаз; не знаю только, от смеха ли полились эти слезы. Через несколько дней я отдала садовнику внука Асса, сказав ему, что шестой палец мне удалось свести. А для подкрепления веры этого глупца я выжгла кислотой язвочку на ноге у ребенка. Так и вырос внук Асса, сын махора, в семье садовника, получил имя Пентаур, воспитывался в Доме Сети, и все замечали в нем поразительное сходство с Асса. А шестипалый сын садовника превратился в махора Паакера. Вот и вся моя тайна!
- Дочь фараона - Георг Эберс - Историческая проза
- Жена бургомистра - Георг Эберс - Историческая проза
- Забытые генералы 1812 года. Книга первая. Завоеватель Парижа - Ефим Курганов - Историческая проза
- Пляска Св. Витта в ночь Св. Варфоломея - Сергей Махов - Историческая проза
- Хей, Осман! - Фаина Гримберг - Историческая проза
- Тьма египетская - Михаил Попов - Историческая проза
- Польская супруга Наполеона - Сергей Нечаев - Историческая проза
- Битва за Францию - Ирина Даневская - Историческая проза
- Сумерки царей - Наталия Филимошкина - Историческая проза
- День гнева - Артуро Перес-Реверте - Историческая проза