— Царство ему небесное! — прошептал Микульский, крестясь, и сел у постели. — Осиротели мы, Наденька… Все осиротели. Кто заменит его?.. Не было другого Мочалова и не будет.

Они плакали молча. Он громко сморкался в большой клетчатый платок.

— Вот я сразу догадался, почему ты слегла. Дай, думаю, повидаю!.. Поговорим… Может, легче станет…

— Спасибо, голубчик!

— Как рано сгорел-то он, Наденька!.. Какие-нибудь сорок семь лет ему было… Д-да… Не сладка жизнь русского актера.

Он сидел больше часа. Вспоминали Одессу, все подробности гастролей трагика; трогательные мелочи его интимной жизни, его жесты, застенчивую улыбку, его скупую, но такую своеобразную речь… Надежда Васильевна то всхлипывала, то умиленно улыбалась… Микульский гладил ее по голове, и ей было легче.

Он заставил ее выпить чашку бульону, а уходя, сказал:

— Мы панихиду решили отслужить завтра… Придешь?

— Приду непременно…

Вечером Опочинина допустили, наконец. Надежда Васильевна в глубоком трауре сидела в гостиной. Он был встревожен, но заметно дулся.

— Не сердись, Павлуша… Я никого не могла видеть, — вяло сказала она, протягивая ему для поцелуя руку. И даже от этой руки повеяло на него равнодушием.

— У вас был Микульский.

— Ну да, был… Но ведь один он мог понять мое горе… Ты знаешь, что умер Мочалов!

— Что такое?

Она помолчала, кинув ему долгий взгляд.

— Вот видишь… Ты даже не понял сразу… И в самом деле, чем был он для тебя? И для таких, как ты…

Он переложил нога на ногу и тихонько хрустнул пальцами.

— Я постараюсь не замечать твоего странного тона и вообще…

Он задвигал шеей в высоком воротнике, как будто он вдруг стал ему тесным.

— Вспомнил… Мочалов — актер. Это твой… родственник?

Не глядя на него, она играла обручальным кольцом.

— Не об одних родственниках плачут.

— О, конечно… Но так убиваться…

— Не я одна убиваюсь, Павлуша. Это горе для всей России.

— Ты даже слегла… Даже отказалась принять меня! Неужели тебе не стыдно за такую жестокость?

Она поглядела на него пристально.

Не поздоровилось ему от этого взгляда. Казалось, она сосчитала все его морщины, веером расходившиеся от век к вискам; разглядела мешки под глазами, редеющие волосы… Он зябко повел, плечами и глубже сел в кресле.

«Начало конца?.. Неужели?»

Нет… До конца еще было далеко. Но все изменилось в их отношениях.

Прежде всего, исчезла ее влюбленность. И сказалось это не только понижением всего жизненного тона, но и в повседневных мелочах. Казалось, ей снился сладкий сон. И вдруг она проснулась почему-то. И задумчиво озирается и припоминает сон. И сравнивает. Не с таким нетерпением ждала она встреч. Не так узко ограничивала круг знакомств и впечатлений. Стала требовательнее, капризнее. Уже не восторгалась его внешностью и манерой говорить. Это была любящая, заботливая, нежная и верная жена. Но только жена, а не любовница. И он, так тонко разбиравшийся в ее душе, больно почувствовал эту разницу.

Летом с какой-то странной радостью она уезжала на гастроли… Правда, она скоро начинала скучать без его писем, и сама, не стесняясь малограмотностью и каллиграфией, писала ему. Но как и письма ее, так и отношения к нему были проникнуты чувством сильной к слабому, каким-то трогательным материнским чувством.

«Быть может, это и лучше… вернее», — думал он с горечью.

…Но ни радости, ни страдания любви не умаляли ее страстного чувства к дочери.

Она плакала над ее письмами. Она просила Верочку писать ей по-французски. И Опочинин должен был читать ей эти письма, переводить их и умиляться.

Девочку она видела редко, только постом, когда наезжала в Москву, да летом, в промежутки между гастролями. Какой бы огромный крюк ни приходилось ей делать в пути, она его все-таки делала, чтобы повидать дочь. Гастроли давали ей большие деньги. «Все это приданое Верочки», — говорила она себе.

Но радость свидания была отравлена страхом: а вдруг раскроется ее тайна и начальница узнает, что Неронова и Мосолова одно лицо? Княгиня-начальница не пощадит ее Верочку.

Каждый раз, являясь в институт, нарядная, важная, с походкой и жестами королевы, она твердила дочке:

— Помни, что я — не актриса! Я просто богатая женщина… Это очень горько так лгать. Но это неизбежно… Я не хочу, чтобы тебя травили!

С невыразимой грустью глядела она на тоненькую девочку с смеющимися глазками. Ее пальцы трепетали, когда она гладила ее по русой головке. И так много в этом еле заметном трепете было недосказанных слов, невыплаканных слез… Так много страстной нежности, которой суровая жизнь не давала исхода…

Расставаясь с Верочкой, Надежда Васильевна долго и много плакала. Опять исчезала эллинка. Опять выступала мать, лишенная счастья жить рядом с дочерью. И долго, долго еще, пока огни рампы не зажигали перед ее очами волшебного миража, — она все видела перед собой хрупкую фигурку и смеющиеся глазки на бледном личике, так трагически похожем на забытого Мосолова.

Она была почти богата, благодаря главным образом гастролям, бенефисам и подношениям. Купцы делали ценные подарки, помещики платили по пятисот рублей и более за ложу. Дом у нее был полная чаша, свои лошади, свой хуторок, где она проводила лето, пять человек прислуги. Она роскошно одевалась. Брата Васю она пристроила приказчиком в магазине шелковых материй, и когда он женился на купчихе, она сделала ему полную обстановку. Сестра Настя вышла замуж по любви за актера и уехала с ним в провинцию. Чтобы сделать ей приданое, Надежда Васильевна буквально ощипала себя.

Теперь она решила откладывать хоть по две тысячи в год на приданое Верочки, и все лето почти отдавала гастролям.

Опочинин ревновал ее и к Верочке и к искусству… Он сам все отдал любви — так думал он, по крайней мере, и того же требовал и от Надежды Васильевны. Она слушала его как больного или сумасшедшего. Да… Верочка ее кумир… Да… в сцене вся ее жизнь. Но как же можно иначе чувствовать? Ведь она мать. Она артистка.

— Где же мое место между этими кумирами? — ядовито спрашивал Опочинин.

Она искренне огорчалась. Его любовь нужна ей, как воздух… Если лишить человека воздуха, он задохнется. Так и она не может представить себе будущего без его любви.

— А сама уезжаешь на целый месяц?

— Это мой хлеб… Это мое призвание. Моя кровь, мои нервы… Что подумал бы ты обо мне, если бы я тебе предложила: «брось службу, езди со мною по провинции!»

— Ах, Надя!.. Какие тут могут быть сравнения? Моя деятельность…

Она строго посмотрела на него.

— Ну это ты оставь!.. Понял? И заруби себе на носу раз навсегда (он сморщился, но ей в эту минуту было все равно), что я свое дело ставлю выше твоего… Понимаешь? Неизмеримо выше!.. Даже сравнивать не хочется… Много губернаторов было и еще будет… А вот Мочалов умер, и его никем не заменишь…

Опочинин обиделся и уехал. Это была их первая крупная ссора. Он имени Мочалова не мог теперь слышать равнодушно.

Как женственная натура, Опочинин любил «сцены»… Любил упреки, намеки, признания, объяснения, даже слезы… Он часто плакал на плече у своей Нади и любил, чтобы она утешала его… Он постоянно требовал доказательств любви. Он постоянно спрашивал ее: «Любишь ли ты меня, как прежде?..»

«Дитя…» — умиленно вздыхала она, забывая, что он на восемнадцать лет старше ее. Любовь совершила это чудо. И он сам чувствовал себя рядом с нею не столько стареньким, сколько маленьким и беспомощным. И сила ее духа восхищала его.

Она никогда не плакала сама, ни ссорясь, ни мирясь… Ссорясь, сдвигала темные брови и держалась королевой. А мирясь, кротко ласкала его, всегда снисходя, всегда жалея. Она не заметила, как и когда эти материнские чувства сменили восхищение его внешностью и ее бурную, ревнивую страсть.

Она никогда не спрашивала его: «Любишь ли ты меня?..» Она знала, что он живет только ею, что он дрожит над своим счастьем, и ревновать его даже к семье давно перестала. Чтобы быть счастливой, чтобы всецело отдаться своему творчеству, ей не нужно было сцен и волнений. Это только мешало работать и жить.

Стремление выявить себя в мире никогда еще не говорило с большей стихийностью в душе Нероновой. Глубоко религиозная, хотя без прежней экзальтации и мистицизма, она в основе своей натуры оставалась жизнерадостной язычницей. И эта черта алой горячей кровью окрашивала теперь все ее миросозерцание, все ее чувства, и отношения, все ее ликующее творчество, которому она отдавалась с опьяняющей радостью.

Изменилась самая душа ее творчества. Если раньше она излучала любовь и верность, нежность и целомудрие, теперь она стремилась выразить чувственность и страсть. Когда-то любимыми образами ее были Офелия, Корделия и Луиза Миллер. Теперь она выбирала роли страстных и ревнивых или мстительных и честолюбивых женщин. Тизба, леди Мильфорд, леди Макбет, Медея, Мария Стюарт — вот в чем надо было видеть ее теперь, чтобы понять, как вырос и углубился ее талант, чтобы правильно судить о мощи ее сценического темперамента. Если раньше от игры ее веяло задумчивой утонченной женственностью, теперь в ее творчестве слышалось могучее дыхание стихийности. Оно было полно красок и трепета. И никто в зрительном зале не мог бороться с очарованием этой женщины.

1 ... 72 73 74 75 76 77 78 79 80 ... 135

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Иго любви - Анастасия Вербицкая бесплатно.

Похожие на Иго любви - Анастасия Вербицкая книги

Воспоминания Свена Стокгольмца - Натаниэль Ян Миллер - Историческая проза / Прочие приключения / Русская классическая проза
Неслучайная встреча - Анастасия Алексеевна Белая - Русская классическая проза
Венки на волне - Николай Михин - Русская классическая проза
Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников - Русская классическая проза
Девочке в шаре всё нипочём - Александра Васильевна Зайцева - Прочая детская литература / Русская классическая проза
Дом со звездной крышей - Екатерина Алексеевна Шелеметьева - Русская классическая проза / Современные любовные романы
Весёлый зоопарк - Надежда Митрофановна Середина - Детская образовательная литература / Природа и животные / Русская классическая проза
Наше – не наше - Егор Уланов - Поэзия / Русская классическая проза / Юмористические стихи
Так жизнь идёт - Надежда Лухманова - Русская классическая проза
Монолог - Людмила Михайловна Кулинковская - Прочая религиозная литература / Русская классическая проза / Социально-психологическая

Оставить комментарий