Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я родился в Англии в 1976 году за несколько месяцев до того, как The Sex Pistols терроризировали Билла Гранди в телеэфире. Моя семья жила в Гане и в Шотландии, пока не перебралась в США вскоре после моего пятого дня рождения. Я понимаю, почему слушателям часто хочется услышать в музыке отражение своей идентичности, но мне кажется, что стремление, наоборот, столкнуться с чем-то чужим и непохожим может быть ничуть не менее сильным. Оба моих родителя происходили из Африки – отец, темнокожий, из Гамбии, а мама, белая, из ЮАР. Оба преподавали в Гарварде, а затем в Йеле, и оба любили классическую музыку, а также “Graceland”, эпохальный афропоп-альбом Пола Саймона 1986 года. Почему в подростковом возрасте меня привлекал панк и не привлекал, например, замечательный сенегальский певец Юссу Н’Дур или великие композиторы прошлого, чьи произведения я каждую неделю играл на уроках скрипки (и, куда реже, в промежутках между этими уроками)? По одной и той же причине – потому что мне нужна была музыка, которая не будет репрезентировать мою семью или меня самого в любой из моих возможных, биографически оправданных идентичностей: темнокожий, мулат, полукровка, африканец. Меня захватывала возможность провозгласить эти далекие группы и это далекое движение – моими. Панк-рок был нашей с Мэттом епархией – он не принадлежал больше никому из тех, кого мы знали.
Самопальный дух панка вдохновил меня на то, чтобы проявить инициативу. В годы после моего обращения в панк-веру мы с Мэттом транслировали наши любимые записи на волнах школьной радиостанции (мощность передатчика – 10 ватт), которую никто не слушал. Мы сколачивали практически несуществующие группы и выпускали кассеты, а однажды даже полноценную пластинку, которые нигде не распространялись. Мы опубликовали несколько выпусков самодельного панк-журнала – такие журналы назывались “фэнзинами” или просто “зинами” – под названием Ttttttttttt; заголовок был осознанно выбран так, чтобы его нельзя было произнести. Я также начал одеваться в панк-стиле – по крайней мере отчасти. Я сменил прическу, превратив небрежный хип-хоповый ежик в нечто более причудливое: по бокам все выбрито, а на макушке – неряшливый клубок дред, которые я с годами декорировал пластмассовыми заколками и нитками, а также обесцветил несколько прядей специальным средством.
Но вместе с тем, считая себя панком, я, тем не менее, осознавал, что я не такой панк, как музыканты The Sex Pistols или The Exploited. Они были выходцами из совсем других социальных кругов – мятежных, декадентских, а я был вежлив и исполнителен. Моя приверженность панк-стилю не шла дальше немного вызывающей прически, а также пары футболок и несколько большего количества пластинок и кассет (мы с Мэттом извлекали максимальную выгоду из ограниченного бюджета, договорившись не покупать одни и те же альбомы – когда любой из нас приносил домой кассету, то первым же делом переписывал ее для другого). В окрестностях Нью-Хейвена, где мы жили, панк-концерты были редкостью, а в большинство клубов не пускали до 21 года. Мне удалось найти лазейку только в самом конце 1990-го, когда я выяснил, что в районном концертном зале, “Toad’s Place”, несовершеннолетним разрешалось посещать выступления в сопровождении законных представителей. Мэтт так и не смог уговорить своих родителей, что это очень важное открытие, а мне с моими повезло больше, и так я оказался на первом в жизни панк-концерте – мы с мамой пошли посмотреть на Ramones, первопроходцев нью-йоркского панк-рока. Пока она наблюдала за происходящим из бара (а скорее всего, наоборот, старалась не наблюдать), я провел блаженный час посреди потных старых панков и юных позеров, пихающих друг друга и выкрикивающих тексты песен в унисон.
Когда я вспоминаю себя 14-летним в той толпе, победоносно вскидывающим руки с оттопыренными средними пальцами в знак приветствия Ramones (просто потому, что это вроде бы выглядело “по-панковски”), я думаю о том, как незначительна была в действительности панк-революция. Я бросил The Rolling Stones ради Ramones – то есть променял одну пожилую рок-группу на другую, чуть менее пожилую рок-группу. В панке меня привлекала, главным образом, не музыка, которую я до сих пор люблю, но которая не кажется мне более талантливой или более интересной, чем “Poison”, классический трескучий R&B-трек проекта Bell Biv DeVoe, или “Vogue”, стилизованная под клубную музыку песня Мадонны – таковы были главные хиты MTV в дни моего панк-обращения. И не сообщество, и даже не самопальное обаяние. Панк-рок доставлял мне удовольствие своим негативистским подходом. Он требовал фанатичной приверженности – и, соответственно, полного отказа от мейнстрима. Это была псевдорелигиозная доктрина, в которой эстетические разногласия становились предметом особенной нравственной важности: панк был хорошим, а остальная музыка – плохой, то есть не просто уступающей ему в чем-то, а фундаментально неправильной. Если рок-н-ролл часто полагал себя некой незримой сущностью, возникающей везде, где есть те, кто в нее верует, то идеология панка больше напоминала жесткое условие, выдвинутое Иисусом Христом в Евангелии от Луки: “Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником”[35].
Панк-рок доказал мне, что категоричные мнения о музыке не просто возможны, но, скорее всего, неизбежны; он научил меня любить музыку, ненавидя другую музыку. На протяжении лет объекты моего меломанского презрения менялись, их становилось меньше – влюбившись в 14 лет в порочные удовольствия панка, я со временем стал воспринимать всю популярную музыку как потенциальный кладезь таких удовольствий. В этом контексте именно дух панк-рока в какой-то момент привел меня к хип-хопу, и поп-музыке, и кантри, и ко всему остальному. Философия панка непоследовательна, но неизбывна – по крайней мере, для меня она оказалась именно такой.
Во всем этом нет ничего удивительного. У многих подростков есть тайная страсть, нечто, загадочным образом захватывающее их воображение, а затем и всю их личность, и не разжимающее хватку. Но панк-одержимость, как выяснилось, была присуща и многим другим людям. Пока я пестовал свое панковское презрение к массовой культуре, сам жанр возмутительным образом превращался в мейнстрим. В 1991 году, спустя 14 лет после альбома “Never Mind the Bollocks”, группа под названием Nirvana, ведомая поклонником The Sex Pistols по имени Курт Кобейн, выпустила “Nevermind”, ревущий звуковой блокбастер, превративший панк-рок (а точнее, музыку, вдохновленную панк-роком) в общенациональное помешательство. Я
- Звук. Слушать, слышать, наблюдать - Мишель Шион - Зарубежная образовательная литература / Музыка, музыканты
- Маленькая всемирная история - Эрнст Х. Гомбрих - Зарубежная образовательная литература / История / Публицистика
- После. Что околосмертный опыт может рассказать нам о жизни, смерти и том, что будет после - Брюс Грейсон - Биографии и Мемуары / Зарубежная образовательная литература / Прочая научная литература
- Необитаемая земля. Жизнь после глобального потепления - Дэвид Уоллес-Уэллс - Прочая научная литература / Зарубежная образовательная литература
- Незападная история науки: Открытия, о которых мы не знали - Джеймс Поскетт - Зарубежная образовательная литература / История / Публицистика
- Идеи с границы познания. Эйнштейн, Гёдель и философия науки - Джим Холт - Зарубежная образовательная литература
- Воспитание дикости. Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся - Карл Сафина - Зарубежная образовательная литература / Обществознание / Природа и животные
- Кратчайшая история Вселенной. От Большого взрыва до наших дней (в сверхдоступном изложении) - Дэвид Бейкер - Зарубежная образовательная литература / Исторические приключения / Прочая научная литература
- Скорость мысли. Грандиозное путешествие сквозь мозг за 2,1 секунды - Марк Хамфрис - Зарубежная образовательная литература / Прочая научная литература
- Создание трилогии BioShock. От Восторга до Колумбии - Рафаэль Люка - Зарубежная образовательная литература / Хобби и ремесла