Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ваш весь Г.
Шереметевой Н. Н., 20 июня н. ст. 1847*
180. Н. Н. ШЕРЕМЕТЕВОЙ.Июнь 20 <н. ст. 1847>. Франкфурт.
Благодарю вас, добрейший друг мой, за письма, которыми вы меня не оставляете. Ваши слова, что упреки, даваемые кому бы то ни было, должны сопровождаться любовью искренней к тому, кого попрекаешь, очень справедливы. Нужно слишком много любви, чтобы уметь сделать истинно полезным другому упрек наш. И притом какой любви! нежной, сострадательной, полной снисхожденья к бедной и слабой нашей природе, ничего не умеющей переносить, как нужно. Отныне постараюсь это иметь в виду неотлучно во всех сношеньях с кем бы то ни было, если придется в чем попрекнуть. Покуда же вижу, что больше всего приходится попрекать самого себя. И все эти упреки, которые посыпались на меня со всех сторон, — не без воли божией. Хотя и очень заболела от много<го> душа, и тяжела была эта[971] операция для моих еще очень щекотливых струн, но да будет благословенна мудрость божия, всё строящая! Мне очень нужно смотреть строго и во все глаза на себя. Если и нет многого из того, что мне приписуют, — всё нужно приостеречься, чтобы оно не вошло. Дух мой, который, признаюсь, по немощи моей, было уже немного поупал и поколебался, воздвигнулся вновь и как бы еще сильней стал. И верю я твердо, что бог не оставит того, кто молится, как бы ни слабы и ничтожны были его молитвы. С другой стороны меня радует то, что после этих тревог хочется сильней в Иерусалим, и сердце как бы говорит мне, что там найду искомое. Но да хранит вас бог! Не позабывайте меня; по-прежнему пишите и молитесь обо мне. Ваши молитвы теперь еще нужней, чем прежде. Не ради их ли укрепил меня бог и хранит? Адресуйте во Франкфурт-на-Майне.
Весь ваш Гоголь.
На обороте: Moscou. Russie. Надежде Николаевне Шереметьевой. В Москве. На Воздвиженке. В доме графа Шереметьева.
Толстому А. П., 22 июня н. ст. 1847*
181. А. П. ТОЛСТОМУ.Франкфурт. Июнь 22 <н. ст. 1847>.
Ожидал, ожидал извещенья вашего о том, куды вы и как, и когда, и — по обыкновенью — вновь не дождался, а между тем истек уже почти месяц с тех пор, как мы с вами расстались, мой наидобрейший и наилюбезнейший Александр Петрович, которому хотел бы я от души вставить в уста наипрекраснейшие зубы, а в душу, которая, слава богу, и без того хороша, наижеланнейшее спокойствие и веселие. Но как быть! ничего нам не дается по тех пор, пока, отказавшись от собствен<ных> желаний, не благословим, сложа руки крестом, именно то самое состоянье, какое послал нам бог. Если б только мы отважились и решили это сделать, всё бы к нам пришло потом в награду. Но мы не верим в это, зато и дается нам в удел долгое томленье. Но авось бог вам помог уже. Во всяком случае, все-таки хоть строчку, мне бы не хотелось не дождаться здесь от вас извещенья верного о вашем маршруте, чтобы не разминуться как-нибудь, а этого я бы никак не хотел. Посылаю вам, между прочим, счет, по которому я заплатил за вас в Hôtel d’Angleterre (будто бы незаплаченный прежде). Вы, пожалуста, его берегите, не то вас как раз заставят заплатить еще раз. Здесь, как я заметил (да и вообще везде во всех как просвещенных, так и непросвещенных землях), это в обычае. До свиданья, прощайте. Графине душевный поклон.
Весь ваш Г.
Скурыдину* передайте также поклон.
На обороте: Paris. Son excellence monsieur m. le comte Alexandre Tolstoy. Paris. Rue de la Paix, № 9. (Hôtel Westminster).
Гоголь М. И., 7 июля н. ст. 1847*
182. М. И. ГОГОЛЬ.Франк<фурт>. Июль 7 <н. ст. 1847>.
Приехавши во Франкфурт, я нашел ваши письма. Вы удивляетесь, почему я вас всех вознес похвалами в последнем письме*. Я сам не знаю, как это случилось. Отчасти, может быть, оттого, что я заметил в вас какое-нибудь уныние от несовершенств,[972] отчасти, может быть, оттого, что вы показали сами в ваших письмах какие-нибудь хорошие черты свои, отчасти, может быть, я оттого, что я почувствовал вину свою, попрекнувши вас[973] в том, в чем не имел права попрекать, и вследствие этого приписал больше цены вашим достоинствам, чем[974] приписывал прежде. Как бы то ни было, но верно то, что мы все бываем прекрасны и все бываем безобразны.[975] Прекрасны бываем тогда, когда почувствуем истинно, что мы безобразны,[976] и безобразны тогда, когда подумаем, что мы прекрасны. Безобразные от нас самих, но красота наша от бога, и по мере только того, как мы пребываем в нем, мы бываем прекрасны. Упреки же, равно как и советы мои, я прекратил потому, что увидел получше свое собственное безобразие и почувствовал, что мне необходимей делать себе самому упреки и давать себе самому советы. Поверьте, что это гораздо лучше, если человек начнет сам себе самому давать упреки, а не ожидать их от других. Одна из сестер моих сказала, что советы мои нужны,[977] чтобы я подавал их, как брат и друг, щадя немощь человеческую. Дело в том, что я теперь не нахожусь и не знаю, какой и в чем может быть от меня совет. Самая наименьшая из сестер моих находится уже в том возрасте, который в женщине есть возраст полной зрелости ума. Стало быть, всякая может очень хорошо знать, в чем дело. Никто не может так определить, что нам нужно, как мы сами себе, если только дадим себе труд рассмотреть наши способности и все те орудия, которые нам дал бог затем, чтобы ими работать. Которой же захочется упреков и советов, та может перечесть мои прежние письма, где множество и того и другого, и из этого множества выберет себе тот, который ей приличнее. Но до следующего раза. Повторяю вам еще, что отныне я буду реже писать к вам. Некогда, да и меньше предметов. О себе уведомляйте по-прежнему почаще.[978] Кто любит кого во Христе, тот не скучает и разлукой, да и вряд ли есть для того человека слово разлука: во Христе все вместе, все живы, все неразлучны. Стало быть нам нужно стремиться к нему, если хотим стремиться друг к другу. Но бог да хранит вас. Прощайте.
Н. Г.
На обороте: Poltava. Russie. Ее высокоблагородию Марии Ивановне Гоголь-Яновской. В Полтаву, оттуда в д<еревню> Василевку.
Шевыреву С. П., 7 июля н. ст. 1847*
183. С. П. ШЕВЫРЕВУ.Франкфурт. 7 июля <н. ст. 1847>.
Два письма твои, со вложением писем и двух критик Павлова, получил*. Не знаю, как благодарить тебя за всё, что ты для меня делаешь. Мне, просто, становится даже совестно. Ты так добр, а я еще ни в чем не показал тебе свою признательность. Обе критики Павлова значительно слабее первых*, а главное, как мне показалось, в них не слышна необходимая потребность душевная писавшего или даже какая-нибудь иная цель, кроме желанья несколько порисоваться самому перед публикою. Изо всех отзывов я вижу только то, что мне следует отвечать на один вопрос, который, кажется, есть всеобщий: зачем я оставил поприще писателя или переменил направление его? На это мне следует сделать чистосердечное изъяснение моего авторского дела*, чтоб читатель видел сам, оставлял ли я поприще, переменял ли направление, умничал ли сам, желая изменить себя, или есть посильнее нас общие законы, которым мы подвержены, все бедные человеки…
Вьельгорской А. М., 8 июля н. ст. 1847;*
184. А. М. ВЬЕЛЬГОРСКОЙ.Франк<фурт>. Июль 8 <н. ст. 1847>.
Очень вас благодарю, добрейшая Анна Миха<й>ловна, за ваше письмо* и все известия. Бог да поможет вам за это самое ровное и спокойное расположение духа, какое бывает только в раю, где, по выраженью простолюдинов, ни холодно, ни жарко, а самая середина. Оно и не мудрено, потому что бог есть[979] средина всего, а покой — та высшая минута состоянья душевного, к которой всё стремится. Благодарю за ваши дружеские советы и за ваши заботы. Я, слава богу, покоен довольно и, мне кажется, даже здоровьем несколько получше. О толках, на мою книгу я заботился потому, что мне нужно знать необходимо, в каком состоянии находятся у нас головы и души. Это нужно знать нашему брату для того, чтобы речь писателя попала в надлежащий тон — ни выше, ни ниже нотой[980] противу того, как следует быть, чтобы большее количество людей нас поняло. В моей же книге, как вы знаете, слог речи очень поднялся. Это, может быть, и лучше для четырех-пяти человек, но для других дико. То же можно бы выразить попроще, но до этой простоты нужно вырасти самому — вот беда! Это всегда бывает с теми, которые строятся и воспитываются.[981] Я теперь во Франкфурте. Отсюда еду в Остенде, где пробуду до первых чисел сентября, после чего в Италию, а там на Восток. Перецелуйте всех ваших от мала до велика и скажите им, что мысли мои не расстаются с ними, что это бывает что-то вроде маленькой рюмочки драгоценного вина, какое выпивается только в праздники после обеда. И Софья Миха<й>ловна, и вы, и графиня, ваша маминька, в этом, вероятно, не сомневаетесь. Уведомьте меня, на что вы решились и где проводите лето. Александра Осиповна приобрела сына Михаила*, о чем, вероятно, уже знаете. Известие об этом меня очень обрадовало, тем более, что и самое здоровье ее от того не расстроилось. Вы, кажется, летом с нею увидитесь? Думал было и я ее увидать, так же как и вас, особенно когда услышал, что доктора предписывают морские ванны. Но кажется, что еще не скоро определено мне увидаться с друзьями; видно для того, чтобы я приучался довольствоваться[982] их образом, не подверженным осязанию пяти чувств наших; видно затем, чтобы мы помнили, что если хотим увидеться, то должны стремиться к тому, в котором все увидимся и где нет разлуки. Но прощайте.
- Том 6. С того берега. Долг прежде всего - Александр Герцен - Русская классическая проза
- Под каштанами Праги - Константин Симонов - Русская классическая проза
- Переводчица на приисках - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Весь Гоголь Николай в одном томе - Николай Васильевич Гоголь - Классическая проза / Русская классическая проза / Ужасы и Мистика
- Том 9. Наброски, конспекты, планы - Николай Гоголь - Русская классическая проза
- Том 4. Художественные произведения 1842-1846 - Александр Герцен - Русская классическая проза
- Том 21. Избранные дневники 1847-1894 - Лев Толстой - Русская классическая проза
- Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Духовная проза (сборник) - Николай Гоголь - Русская классическая проза
- Собрание сочинений. Том 4 - Варлам Шаламов - Русская классическая проза