Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карл Карлович был мужчина лет шестидесяти. Он с достоинством подал руку пришельцу и молча сел.
Потом вышел из-за перегородки Вавила Пудов.
— Ах, ваше благородие, — захныкал он. — Когда все это кончится. Думали двух недель не продержатся ироды. Уж чужестранцам и то все это не по нраву. А нам-то каково? Каждый вечер у меня под окнами голосят: «Отречемся от старого мира...»
Пришелец поморщился и спросил:
— Все в сборе?
— Здесь только одни верные люди, ваше благородие, — ответил Канашев. — Остальных особлюсь пока. Нынче все исхитрились, стали продажны, держать надо ухо востро. Родному сыну не доверяю. Вот вас собрал, а сына в мельницу отослал, а бабу свою на село. Все в сборе, ваше благородие, все...
— Никого из местного Совета, из комсомола, из земорганов не зачалили?.. [Зачалить — привязать судно к причалу.]
— Друзья у нас везде есть, ваше благородие. Но чтобы так вот, как с вами, собраться в единый круг, — этого избегаю.
— Плохо. Надо не опасаться их, — сказал он, обращаясь к Вавиле, — а с ними дружбу вести, приучать их. Не опасен для большевиков так явный враг, как тайный. Надо вам самим в Советы избираться.
— Противно ведь, ваше благородие, — заметил Пудов. — Мы народ воспитанный.
— Белоручки! Если боишься замочиться, то и броду не найдешь. Выбирай любое.
Воцарилась тишина. Вавила Пудов вздыхал. Очарованная Досифея пожирала пришельца глазами.
— Я хорошо знаком со всем Поволжьем, — сказал пришелец. — И если уж в ваших местах достопочтенные люди брезгуют в Советы лезть, как же мы в других местах этого добьемся?! На Ветлуге в девятнадцатом году как единодушно восставал народ. Что же, смелость растеряли или народу не стало? Ведь еще при государе-императоре там скитов было до сотни. Нет, нет, так дело не пойдет. Надо отчаяннее активизироваться. Поволжье всегда бунтовало. Вон в Залесском районе мужики отказались от окладных листов.
— А что вышло? — заметил Пудов. — Пришли сельсоветчики, переписали имущество, да и наложили на них еще больше того. Ох, как вспомнишь продотряды да комбеды, так мороз по коже. Опять, ваше благородие, все к этому идет. Ввели прогрессивно-подоходное обложение.
— От такого обложения только дурак не сможет увернуться, — сказал Канашев.
— Верно! — подтвердил пришелец. — Не суметь подпоить членов налоговой комиссии или, скажем, не суметь припрятать добро — это верх глупости. Вот вы, Егор Лукич, все вовремя учли и ловко отвели удар от себя. Вы здорово обошли их. Мукомольное товарищество — это блестящая идея. Мы ваш пример по всему Поволжью внедряем. А почему не назвали товарищество имени такого-то, ну какого-нибудь губернского начальника, это очень модно.
— Модно, да канительно, — сказал Канашев, — сегодня он начальник, завтра нет. Мы и так обойдемся с вывеской «Победа социализма». У нас на селе, ваше благородие, ни одного обложения. Научились каждое хозяйство подвести под уровень середняка.
— Ну, а как вы это, Егор Лукич, устраивались до товарищества?
— Да как? Очень просто. Как все. Расскажи, Вавила, его благородию, как ты увертываешься от индивидуального обложения. Меня это совсем не касается, я — давний член сельскохозяйственной кооперации.
— Этому, ваше благородие, мы все сейчас так научились — профессора. Ведь в налоговой комиссии у нас дураки да бахвалы сидят: «Мы кулаков знаем, мы с ними расправимся». Кабы умные были, беда бы наша. А им пол-литры сунешь, они и ручные. Проверить сами хозяйство ни за что не пойдут. Налоговая комиссия накладывает налог на такой доход с имущества, который укажут в сельсовете. А что в сельсовете нашем добрые люди сидят, им тоже пить-есть хочется. Они укажут, как тебе удобнее; не подмажешь — не поедешь — новая политика. Налоговая комиссия — она в волости, неохотно на места выезжает, да и что она сделает? В волости двадцать сел, восемьдесят деревень, если проверять им каждый двор, так они не только к сроку, а за год не управятся. Притом же ведь кулак, середняк, бедняк — это только форменные слова, понятные для городского. А тут на месте попробуй разберись. В каждой волости да в каждом селе свои об этом понятия. Скажем, у нас он середняк: коровенка у него, лошаденка, а в Звереве такой в бедняках ходит. Поэтому всегда из одной графы в другую проскочить можно. Уговоришь секретаря сельсовета, и он тебя запишет, каким хочешь. Пока не жалуемся на сельсовет. Председатели меняются, но отношение все так же к нам хорошее. Разбираются, понимают, сочувствуют. По нашим местам такие числятся градации (кулаков у нас, конечно, нету): зажиточные — они должны иметь доходу тысячу рублей; восемьсот — середняк, четыреста — слабое хозяйство, двести — бедняк. Дальше идет категория шантрапы... Слабые хозяйства платят чепуху: пять шесть рублей в год, бедняки ничего не платят. Я числюсь в зажиточных — плачу сорок рублей. А если правду говорить, ваше благородие, то тысячу рублей дохода я получаю только от пасеки. Машина числится за соседом. Доход от лошадей вовсе в графу не попадает, от фруктового сада — тоже. Овец, кур, свиней не указал. Да мало ли чего другого. Если бы по правилам налоги платить, так вместо сорока-то рублей, с меня пришлось бы тысячи...
— Зависть на чужое добро свет кольцом обвила, — перебила его Досифея. — Ослепила людей корысть. Все только и говорят про землю, про налоги, про цены на товары, а про душу не вспоминают...
— А теперь, слава богу, научились мы вывертываться, — продолжил Пудов. — И все-таки, ваше благородие, видим, жизнь опять к комбедам катится. Опять нас за глотку будут брать. До всего доберутся...
Пришелец докторальным тоном ответил:
— К тому дело идет. Был съезд, пятнадцатый по счету. И решено усилить нажим на вашего брата. Вот резолюция...
Он вынул из-за пазухи газету и стал читать:
— ...«Ограничив практику выделения на отруба и, особенно, хутора и совершенно прекратив их в тех случаях, где они ведут к росту кулацких элементов». — Вавила Пудов зажмурился. — «...повести решительную борьбу против лжетовариществ (и лжекооперативов вообще), обыкновенно служащих прикрытием кулацких элементов...» — Досифея перекрестилась и шумно вздохнула. — «Усилить борьбу за высвобождение маломощных безинвентарных крестьянских хозяйств из-под зависимости кулацких элементов...»
Канашев подошел к нему и потрогал газету, в которой была резолюция XV съезда. Газета была настоящая. Граф развернул ее перед носом Канашева и указал пальцем текст. Канашев еще и сам прочитал. Все, затаив дыхание, слушали. Вавила Пудов сказал:
— И откуда только все это им известно? Об этом если поразмыслить, то страшно. Выходит — мы за ними следим, а они за нами и того хлеще. Вот и считай себя умным после этого. Из Москвы все видят. В подзорную трубу в наши души смотрят. Как же после этого можно спать спокойно. У меня давно души нет со страху...
Помолчали.
— Значит, введут продотряды, — шепотом произнесла Досифея. — Обыски, контрибуции, аресты, крики на митингах: кулаки — пауки. Подумать, так сердце замирает. Значит, опять, как при комбедах.
— Хуже! — твердо поправил ее граф. — Комбеды стригли шерсть на овце, а овцу не трогали. Тут добираются до самой овцы...
— Как же это понять? — спросили все разом.
— Ликвидировать задумали зажиточность. Начисто. «Вырвать гидру капитализма с корнем» — вот какие плакаты висят, я видел.
— Всех в бедноту превратить?
— Да. Всех. У них это называется — пригнать к общей жизни. А это еще хуже, чем бедность. Умысел дьявольский. Все общее — и имущество, и жены, и дети...
Водворилась тягостная тишина. Ее прервал Вавила Пудов, который весь дрожал:
— Как же, ваше благородие, все это культурные страны терпят? Немыслимое явление. Жуть, да и только.
— Культурные страны все против коммунизма, это я точно знаю...
Вавила Пудов привскакнул от досады:
— Чего же они там ждут в таком случае? Зараза может охватить весь мир.
— Они ждут нашей инициативы. Мы начнем, они закончат.
— Не кривят ли душой они, ваше благородие? Помяните, шли в девятнадцатом году на большевиков четырнадцать стран. Вши большевиков ели, голод, холод. Мы со дня на день Колчака в Поволжье ждали. Сколько свечек святым ставили, целыми ночами молились о даровании победы адмиралу, уже к Казани подходил. Мы царские медали вынули, стали чистить. А они — большевики — отбились, окаянные... Чудо какое-то. Не сумели четырнадцать культурных стран нашу расейскую шантрапу одолеть. А ведь сам Черчилль хвалился: «Задушим большевизм в колыбели...» Аглицкая балаболка! Как это ему не совестно...
Лицо графа исказилось судорогой. Задергал головой. Срывающимся голосом завизжал:
— Союзнички!.. Торговцы! Их идеал — карман. Сволочи! Вот как у тебя, Пудов... Карман, доходы, корысть! Погу'бите Россию... Ничего не жалеть! Ничего! Всё, всё, всё на алтарь отечества!..
- Брянские зорянки - Николай Егорович Бораненков - Советская классическая проза / Юмористическая проза
- Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
- Москва – Петушки - Венедикт Ерофеев - Советская классическая проза
- Конец большого дома - Григорий Ходжер - Советская классическая проза
- Это случилось у моря - Станислав Мелешин - Советская классическая проза
- Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский - О войне / Советская классическая проза
- Прииск в тайге - Анатолий Дементьев - Советская классическая проза
- Энергия заблуждения. Книга о сюжете - Виктор Шкловский - Советская классическая проза
- Сироты квартала Бельвилль - Анна Кальма - Советская классическая проза
- Ночные смены - Николай Вагнер - Советская классическая проза