у Ксении нет лишних денег. Воротник на ее зеленом пальто был дешевый, цигейковый. Он уже знал, что Ксения помогает старшей многодетной сестре, брошенной мужем.
У одноэтажного здания больницы Ксения кивнула на тихую, утонувшую в соснах улочку, застроенную одноэтажными домиками.
— Мне туда. Хотите посмотреть, как я живу? Угощу обедом.
Юрий с радостью согласился. Из вежливости, может, следовало бы и отказаться, но очень уж хотелось посмотреть, как живет Ксения, побыть с ней лишний часок. Юрий знал, что на квартире она стоит у школьной подруги матери — Верниковой: с ее чернявой дочкой Майей она и ходила в клуб на танцы.
Открыв калитку, они очутились в маленьком саду с осевшим и почернелым снегом. В собачьей будке за железной сеткой два белых кролика жевали сырую капусту.
Хозяйка дома оказалась румяной женщиной с коротко подрезанными желтовато-белыми волосами. Она внимательно и приветливо оглядела Юрия сквозь роговые очки и сразу пошла хлопотать насчет обеда. Юрий остановился в маленькой чистой прихожей с крашеным полом, не зная, что делать.
— Раздевайтесь, — предложила ему Ксения.
Она повесила на деревянную вешалку пальто, шерстяную косынку, поправила белокурые волосы, приподняв обе руки к затылку.
— Вон та дверь в комнату Анны Демидовны, а это в нашу с Майей. Идемте.
Он уже знал, что Майи дома нет. Работала она младшим дежурным на понизительной подстанции, в лесу, за семь километров от Нововербовска. Если бы не утренняя смена, Майя непременно пошла бы с ними в музей.
Комната у девушек была небольшая, — весь домик был небольшой, — с двумя уютными окошками, одно из которых, выходившее во двор, совершенно затенял олеандр в липовой кадке. Юрия поразил большой старинный книжный шкаф, за стеклом которого пестрели корешки собраний сочинений. «Как в библиотеке, — подумал он. — Зачем троим столько чтива? Вот этот зеленый: Чехов. Недавно в кино «Хирургию» видал. А этот голубой кто: Бунин? Не слыхал такого. Максим Горький: в школьной программе был». Оглядывал все он с нескрываемым любопытством.
Что-то трогательное было в двух коечках, застеленных тканьевыми одеялами, в простеньких гобеленах над ними. У стены стояло небольшое пианино с облетевшим местами лаком, круглый вертящийся стул. Над низеньким диванчиком в холстинковом заштопанном чехле висел отретушированный портрет молодого офицера в фуражке, с двумя орденами на узкой груди.
— Кто это? — спросил Юрий.
— Майкин папа, — ответила Ксения. — Погиб в Отечественную войну. А рядом фотография — это дедушка. Дедушка был начальником станции.
На пианино, придавленные большой морской раковиной, лежали два розовых билетика.
— Куда это вы собрались, Ксения? — спросил он.
— На концерт Аллы Соленковой. Приезжает к нам в Вербовск, будет выступать в клубе «Вольного орла». Видали в нашей проходной афишу? Я очень люблю ее голос, манеру исполнения.
Афишу о концерте Соленковой Юрий видел и равнодушно прошел мимо. Зачем он ему? Для этого есть радио, а еще лучше телевизор: там и послушаешь, и посмотришь. Не все ли равно?
— Возьмите и меня опять с собой, — попросил он.
— А ваша девушка не обидится? — лукаво сказала Ксения. — Может, вы и ее пригласите?
У Юрия загорелись уши.
— Она не любит зря деньги тратить.
Зарокотал мотор, хлопнула калитка: это приехала Майя. С работы сотрудников понизительной станции развозили на специальном автобусе.
— Обедать, молодежь, обедать, — весело, певуче сказала Анна Демидовна и пошла в зальцу накрывать стол.
Не надевая пальто, Юрий выскочил в ближний магазин, купил бутылку абрикотина. Женщины дружно пожурили его, но на чистенькой голубой скатерти тут же появился графинчик, куда перелили вино, рюмки, тарелка с грибками своего засола, и все с удовольствием чокнулись и выпили.
Обед был простой и сытный. Время за разговорами текло совсем незаметно.
После работы в понедельник Юрий записался в поселковую библиотеку и взял толстовскую повесть «Казаки».
VI
В ближайшие дни Юрий помирился с Антониной и очередное воскресенье провел у Полькиных.
За окном сыпался дождик со снегом, не по-апрельски рано стемнело. Красный шелковый абажур бросал отсвет на зеркальный шифоньер, на пузатый комод, застеленный вышитой дорожкой, на простыню, покрывающую одежду, повешенную у двери. Семь слоников на полке казались розовыми. Ради выходного Никанор Спиридонович принес из кладовки уже вторую бутылку черносмородинной наливки, хлебосольно угощал будущего зятя.
— Может рабочий человек отдохнуть? — бубнил он. — Обязанный. По Конституции.
Олимпиада Васильевна уже разделась и в домашнем халате закалывала на ночь волосы.
— Снюхались, — довольно громко пробормотала она. — Рюмочники.
Сбросив шлепанцы, она полезла на широкую двухспальную кровать с блестящими шишками: возмущенно заскрипели пружины осевшего матраца.
Антонина гладила на доске платье, не глядя на отца и жениха: видимо, тоже была недовольна.
Юрий с удовольствием потягивал наливку и посмеивался про себя. Его веселили и подвыпивший хозяин дома, и злившиеся женщины. Хмеля он совсем не чувствовал, казался себе особенно большим, сильным, свободным. С виду с Полькиными у него осталось все прежним, но он сам чувствовал, что другими глазами смотрит на будущую «родню», невесту. Антонина красивая девушка, самостоятельная, на виду в цехе. Выбор Юрия одобрили и отец с мачехой, к которым на шахту в Студеновское рудоуправление возил он Антонину. Все знакомые говорили: завидная жена будет, хозяйка, одевать не надо, еще сама отрез на костюм подарит. Он и сам знал: Антонина не закрутит подолом, не оскандалит на весь завод, поселок. Почему же его все меньше и меньше тянет к невесте? Что тому причиной? Ведь между ними и раньше случалось пробегать черной кошке.
По-другому Юрий стал присматриваться и к полькинскому дому. Раньше к обитателям его он относился с повышенным почтением. Кто он? Рядовой токарь, обладатель железной койки и тощего матраца в общежитии. Какая у него была жизнь? Заводской станок, после работы — кино, забивание «козла», иногда выпивка. Питание в столовой, а то и всухомятку. Сблизившись с Антониной, он почувствовал, что его принимают в дружную, трудолюбивую семью, живущую с большим достатком. Он старался проникнуться духом этой семьи, заслужить ее доверие.
Теперь ему уже не все нравилось в квартире Полькиных, давило нагромождение вещей, раздражали семь белых «счастливых» слоников.
— Конечно, портретов моих нету, — разглагольствовал Никанор Спиридонович, осушив новый лафитник. — Портретов не видать ни в парке… ни в клубе. Это верно. А мне и зачем? Был молодым, имел и я красную книжечку ударника. Соревновался. Вытягивался. Фамилию пропечатали в газете. Висел на Доске почета. Однова речь толкнул с трибуны… написал мне писатель из многотиражки. А теперь года вышли. Нехай молодежь выдвигается, она фигуристей. Я свой круг… целиком и полностью. Женился. Дочка, квартера… интерес в масштабе. Опять же наведем анализ. Мясо подорожало? Масло?
