– Вовку не надо, – брякнула Сонька. – Тогда к нам вообще никто не подойдет, ни дураки, ни умные, а мне надо свою жизнь устраивать.
– А что, Соня, может, за меня замуж пойдешь? – со смешком спросил друг отца, Сонька задумалась.
– Я бы лучше за дядю Борю, – наконец выдала она, и все засмеялись, а я поздравила себя с тем, что глупые Сонькины речи отвлекли моего отца от мыслей о моей безопасности, но тут подруга вновь заговорила: – Ужас, что за вечер выдался. А ведь нас с Нюсей сегодня развели на голубом глазу. Ага, такой хмырь попался…
– Хмырь из тех, кто вас увезти хотел? – проявил интерес папа.
– Не-а. Те, что увезти хотели, как раз его искали. Злющие были, страсть. Должно быть, он их здорово чем-то допек. И меня это, кстати, нисколечко не удивляет. Сразу видно, жуткий мерзавец.
Чего там Соньке видно, еще вопрос. Пока разноглазый не сбежал, подружка считала его верхом совершенства, но спорить я не стала, молча кивнула.
– Вы меня совсем запутали, – нахмурился папа. – Нельзя ли потолковее объяснить, что с вами произошло?
– Ничего особенного, – вновь вмешалась я, зная страсть Соньки к преувеличениям. Отец сверлил меня взглядом, а Николай Иванович произнес:
– Ты все-таки расскажи.
«Лучше я, чем Сонька», – рассудила я и принялась рассказывать. В моем изложении наше приключение выглядело забавно. Подобрали на улице парня, он пригласил нас в ресторан, а потом смылся.
– Значит, парень решил поужинать за чужой счет, – засмеялся Николай Иванович.
– Ничего подобного, – влезла подружка. – Он сам расплатился.
– Чудеса, – хмыкнул папин друг, а отец нахмурился еще больше.
– А потом за вами гнались какие-то типы и хотели увезти?
Теперь я не сомневалась, что, несмотря на мои старания представить происшествие в забавном свете, оно отцу таковым совсем не показалось. Николай Иванович тоже в нем ничего смешного не увидел. И вместе с отцом засыпал нас вопросами, на которые мы при всем желании ответить не могли, хоть Сонька вовсю фантазировала и, видя заинтересованность слушателей, заявила:
– Только это еще не все. Мы стали свидетелями убийства. Ну, не совсем свидетелями.
– Ты меня с ума сведешь, – сказал папа, глядя на меня с большим недовольством. – Какое убийство?
– Мы ужинали в ресторане, там девица выступала с чтением мыслей. И сказала, что в зале сидит убийца, то есть кто-то решил кого-то замочить. А потом на стоянке, представляете, охранники нашли ее труп, мы как раз собирались уезжать и оказались в гуще событий. Нас менты допрашивали, – добавила Сонька с гордостью.
– Час от часу не легче, – произнес папа.
– А что за девица, читающая мысли? – задал вопрос Николай Иванович. – В каком ресторане вы были?
Сонька назвала ресторан и сообщила все, что знала о девушке. Отец с Николаем Ивановичем переглянулись. На лицах обоих явственно читалось беспокойство. Они с немым вопросом смотрели друг на друга, а я на них. Сонька, почувствовав неладное, уставилась на меня.
– Она что, действительно мысли читает? – наконец заговорил Николай Иванович.
– Читает, – воодушевилась Сонька. – Там Илюха Гельман был, у него прочитала тютелька-в-тютельку. Правда, Нюся?
– Откуда мне знать его мысли?
– Вы виделись с Ильей? – поинтересовался папа.
– Сидели в одном зале, – пожала я плечами.
– И ты по-прежнему…
– Папа, – перебила я, он кивнул.
– Хорошо. Завтра попробую разобраться с вашими приключениями. – И пошел провожать Николая Ивановича.
В холле они задержались и о чем-то тихо переговаривались, поглядывая на нас.
– Убила бы тебя, – беззлобно сказала я Соньке.
– За что?
– За длинный язык. Илью-то зачем приплела?
– А что такого?
Я махнула рукой.
Папа, проводив Николая Ивановича, присоединился к нам. Разговор то и дело возвращался к нашему рассказу, и стало ясно, что отец не успокоится, пока во всем этом не разберется. Но по тому, как он хмурился и вдруг замолкал на середине фразы, я поняла: что-то его мучает помимо моих сегодняшних приключений.
Не будь здесь Соньки, я бы постаралась выяснить, что тревожит отца, однако сейчас об этом не могло быть и речи. Папа не из тех, кто откровенничает при посторонних. Впрочем, с близкими он тоже особо не откровенничает. Не знаю, насколько он доверяет Николаю Ивановичу, но если и доверяет, то только ему. Не считая меня и давнего друга, у отца близких людей не было.
Моя мама умерла, когда мне едва исполнился год, отец больше не женился. Само собой, женщины у него были, но в нашем доме они никогда не появлялись, и ни с одной из них знакомства я не свела, хотя ничего против не имела. И против женитьбы отца никогда не возражала, ни в детстве, ни тем более сейчас. Однако папа предпочитал холостяцкую жизнь, что меня, признаться, удивляло. Ему всего пятьдесят три, выглядит он на сорок, высокий, подтянутый, может, не красавец, но в нем есть некое суровое обаяние, и женщинам он, безусловно, нравится. Сонька в юности была влюблена в моего отца, краснела и млела в его присутствии, над чем он добродушно подшучивал. Думаю, поведи он себя иначе, Сонька вполне могла стать моей мачехой, по крайней мере, она на этот счет еще пару лет назад строила планы. Да и сейчас порой вздыхает, поглядывая на папу, но он просто не в состоянии разглядеть женщину в подруге дочери, которую помнил веснушчатой девчонкой с косичками.
Как-то на Новый год Сонька изрядно выпила для храбрости и решила признаться ему в любви. Но папа, что-то заподозрив, в разгар веселья улизнул из дома, так что Сонька зря мучилась похмельем. Намеки подруги он игнорировал и разговаривал с ней так, словно она еще не вышла из детского возраста. Соньке это в конце концов надоело, но отец до сих пор остается для нее эталоном «настоящего мужчины».
Если в случае с Сонькой папина осмотрительность мне понятна, то его стремление к безбрачию вызывает недоумение. Долгое время я считала, что это связано с тем, что он очень любил мою мать и не в состоянии представить на ее месте другую женщину. По этой причине он избегал разговоров о ней. Разумеется, когда я допекала его вопросами, он что-то рассказывал, но уже в детстве я поняла: моя настойчивость его огорчает, вызывая приступ дурного настроения, он становился еще более молчаливым, хмурился и подолгу размышлял о чем-то. До меня наконец дошло: отцу больно возвращаться к своему прошлому.
После смерти мамы мы покинули город, в котором жили, и переехали сюда, наверное, тоже из-за желания отца отгородиться от воспоминаний, сменить обстановку, начать новую жизнь. Уже взрослой мне иногда хотелось расспросить его об отношениях с мамой, узнать, как они познакомились, как жили отпущенные им четыре года, но боязнь сделать отцу больно перевешивала вполне понятное любопытство, хотя от тех событий нас отделяет больше двадцати лет и за это время душевные раны просто обязаны были затянуться. Впрочем, причина папиной одинокой жизни могла быть вполне банальной: его устраивали ни к чему не обязывающие отношения с женщинами.
Мама, кстати, завещала себя кремировать, отец сказал как-то, что мысль о том, что ее зароют в землю, вызывала у нее ужас, и он выполнил ее просьбу. Прах был развеян в парке, где мама любила гулять, так что даже могилы ее не осталось, и, наверное, по этой причине мама была для меня каким-то легендарным персонажем, никакого отношения к моей реальной жизни не имеющим. После ее смерти отец уничтожил все ее фотографии, об этом я узнала лет в десять и не решалась спросить, почему он это сделал. Хотел избавить себя от боли? Наверное, так. Но этот его поступок долго не укладывался у меня в голове. Я даже не знаю, как выглядела мама. Правда, папа пару раз заметил, что я на нее похожа. Ко мне отец всегда относился с огромной любовью, которую не умел и не хотел скрывать. Мне разрешалось многое и все прощалось. Папиными стараниями из меня бы, скорее всего, выросла законченная эгоистка, если бы не бабушка, его мать. Она, напротив, была очень строгой и смогла-таки внушить мне вполне здравые мысли, что в мире существует еще много чего помимо моих желаний. Не помню, чтобы бабушка с отцом ссорилась или хотя бы спорила, но к своему сыну она относилась так же требовательно и сурово, как и ко мне. Умерла она, когда мне исполнилось восемнадцать, как раз в день моего рождения. С тех самых пор я его терпеть не могу и никогда не отмечаю. Отец тяжело переживал ее смерть, но, по обыкновению, молчал о своих чувствах. Сидел, обняв меня, гладил по голове, точно я была еще ребенком, иногда вздыхал. В общем, о том, что творилось в его душе, оставалось только гадать. Временами я задаюсь вопросом: существует ли в природе женщина, способная растопить этот лед? С которой он мог бы откровенничать, советоваться, показать себя слабым? Если да, очень хотелось бы на нее взглянуть. Несмотря на то что отец внушал уважение, более того, мог с легкостью вызвать у женщин едва ли не щенячий восторг, жить с ним, должно быть, не сахар.
