Эту новость Вася Блюхер услышал от счетовода Введенского, у которого не приняли в конторе какие‑то отчетные документы.
— Когда рабочие бастуют, это можно как‑то объяснить, понять, — жаловался Введенский мастеру Клочкову, — а вот волынка служащих — это какой‑то непостижимый кошмар. Ведь им доверены огромные ценности. Рушится основа основ.
— Через два–три денька все утихомирятся. И многие пожалеют, — ухмыльнулся Клочкоз. — И особливо говоруны…
Вася слушал и радовался. Ему нравилось, что ненавистные Клочков и Введенский говорят шепотком, боятся, что вывезут из цеха на тачке. Завтра снова соберутся сюда со всего завода. Может, и служащие придут.
И верно — служащие пришли к мастеровым. И с улицы явились. В толпе Вася различил форменные куртки студентов университета и скромно одетых курсисток. Выступали многие, но запомнился один — высоколобый ясноглазый остроумный студент. Впервые Вася слышал такого смелого, яростно ненавидящего самодержавие оратора. Не удержался, тихонько спросил Киселева:
— Кто это такой?
— Товарищ Абрам[4].
-— Видать, большевик…
— Начинаешь разбираться. Молодец!
…Утром Вася встал раньше деда, сунул в карман кусок хлеба и поспешил на завод. В девять часов начнется митинг.
На знакомом Бердовом мосту через речку Пряжку юноша увидел конных казаков. Сурово поблескивали стволы винтовок. Подошел поближе, прикидывая, как незаметно проскользнуть к проходной. С моста спустился староста литейной мастерской Сергей Мальцев и предупредил:
— Ступай домой. Директор приказал никого не пропускать. Охрану выставили — двадцать пять штук, и при одном офицере.
Вася не спеша перешел на противоположную сторону набережной и стал посматривать, не подоспеют ли товарищи из сборочного цеха. И как‑то они встретят казачью засаду?
Рабочие подходили к мосту, разговаривали с угрюмым Сергеем Мальцевым и нехотя брели к Мясной улице. Задерживались на углу. Домой никто не уходил. К девяти часам собралась большая толпа.
«Человек двести, пожалуй, будет, — на глаз определил Вася. — А казаки, видать, трусят. Винтовки сняли».
В десять часов утра от толпы отделилась небольшая группа рабочих и направилась в контору завода. Возглавили делегацию Алексей Киселев и Сергей Мальцев.
Казаки пропустили делегатов.
Прошло несколько тягостных минут.
Вася Блюхер подошел к знакомому парню Василию Соколову, не скрывая тревоги, спросил:
— Слушай, тезка, а может, они наших там сцапали?
Сутулый одноглазый Соколов ответил, не задумываясь:
— Ничего, обойдется. А если они по глупости схватят ребят, отобьем. На такой случай у каждого что‑нибудь припасено. Вон на углу мостовую расковыряли. Булыжником коня можно оглушить, а казачка — оно еще проще…
Ворота распахнулись, и на Бердов мост выехал офицер. Он отдал какое‑то приказание, казаки вскочили в седла и поехали к Псковской улице.
И сразу же в ворота хлынула толпа.
Вася первым прибежал в свой цех. Заглянул в конторку и обрадовался: мастеров нет, можно делать, что тебе хочется.
У верстака, протянувшегося вдоль всей стены, увидел Алексея Киселева. Не скрывая ликования, он рассказывал товарищам:
— Директор выслушал нас, побарабанил по столу пальцами, кивнул головой на пристава и говорит: «Я казаков не приглашал. На этот счет есть приказ градоначальника — запретить публичные выступления на предприятиях. Вот господин пристав может подтвердить». Мы обступили пристава и дали ему понять — «выводи охрану, а не то плохо будет». Пристав — за трубку и звонит самому градоначальнику. Долго раскланивался перед телефоном, пока не упросил снять охрану и разрешить митинг. Причем заметьте, два раза признался: «С двадцатью шестью казаками оказать достойное сопротивление разъяренной толпе никак невозможно». Кликнули офицера. А тот рад–радешенек, что без синяков и шишек можно, удрать.
И все захохотали. Смеялись от души. И вместе со всеми радовался бескровной победе юноша без должности и звания Василий Блюхер. И гордость, совсем еще мальчишеская гордость овладела им — вот мы какие, заводские люди, как пошли стенкой и нагнали страху на самого градоначальника и прогнали казачий отряд.
…Забастовка продолжалась до 7 ноября и была прекращена по решению Исполнительного Комитета Совета рабочих депутатов.
Не прошло и месяца, как по заводам и фабрикам столицы вновь прогремело набатом:
— Бастуем! Товарищи, бастуем!
И вместе со всеми петербургскими пролетариями остановили завод металлисты Франко–русского.
Напуганный и обозленный, директор завода предпринял решительные меры по наведению «должного порядка». По списку, составленному черносотенцем Николаем Петрушиным и его приятелями, были уволены и арестованы вожаки забастовки.
Первым взяли Алексея Киселева.
Затем Вася узнал, что схвачены строгальщик Андрей Кругликов, токарь Михаил Егоров, кузнец Егор Анисимов. Уволены дружки — подростки Иоган Тере, Василий Некрасов, Алексей Семенов.
12 февраля 1906 года был арестован заведующий медно–прокатной мастерской инженер–технолог Сергей Петрович Вологдин[5].
Литейщики написали письмо директору Радлову. Просили «принять все возможные меры для освобождения из‑под ареста всеми уважаемого заведующего С. П. Вологдина».
Радлов сказал старосте цеха Ивану Борисенкову:
— Вологдин — политический преступник. Так что обращайтесь по другому адресу — в жандармское управление.
Вологдина любили, о нем говорил весь завод, о его аресте писали в газетах.
И, собираясь в тесной комнатенке Василия Медведева, его дружки часто вспоминали арестованных.
Вася слушал молча. Не положено мальчишке перебивать старших. И все‑таки не вытерпел, влез в разговор:
— А я вот знаю, кто донес на них начальству.
Дед круто повернулся:
— А ты что, видел?
— Видел! Николай Петрушин из литейной. Я слышал, как он наговаривал директору про Вологдина. И Алексею Петровичу угрожал: «Первым в Сибирь пойдешь».
— А ведь он дело говорит, — сказал токарь Александр Фирсов. — Пора Петрушина проучить. Растрясти его банду.
Это было в воскресенье. А во вторник, в обеденный перерыв, на Петрушина надернули рогожный мешок, швырнули в тачку и под свист вывезли за ворота.
В тот же день Петрушин уехал в свое село Рудник, что в Мещерских лесах. Вместе с ним подались в Калужскую губернию его приятели — Александр Петров, Иван Костылев и Петр Тишков.
2
На Франко–русском заводе Василий Блюхер продержался до конца 1907 года. Накануне рождественских праздников его уволили «за ненадобностью». Вот так же был рассчитан Алексей Шубин, проработавший девятнадцать лет на заводе и разбитый параличом. Его‑то «ненадобность» понятна, но Василий Блюхер был здоров и силен и хотя числился подручным слесаря, но мог работать самостоятельно. И за двоих.
Прежде чем получить расчет, Василий не спеша обошел мастерские и попрощался с товарищами. Заглянул и в заводскую библиотеку, понаблюдал, как староста Мальцев выдает книги, грустно сказал:
— Спасибо, Сергей Афанасьевич, за науку. У вас очень поучительная литература. Здесь без малого гимназию прошел.
— Чего там, самый жадный на книгу. Обидно, что увольняют. Вот что, Вася, если трудно будет, зайди ко мне на квартиру. Потолкуем, что‑нибудь сообразим, поможем…
— Ничего! Как‑нибудь устроюсь.
— Ну что ж! Счастливого пути!
Устроиться оказалось куда труднее, чем рассчитывал Василий Блюхер. Он вставал в шесть часов, пил горячий чай с черным хлебом и отправлялся искать свободное место. Крупные заводы обходил — там слишком много толпилось безработных. А на маленьких предприятиях чиновники лениво вертели заляпанную руками бумажку конторы Франко–русского и раздраженно говорили:
— Подручный… Не требуются.
И только на заводе военно–врачебных заготовлений нашелся честный человек. Прочел документ, поманил поближе, торопливо заговорил:
— Эту цидульку спрячь подальше. Увольняют по ненадобности инвалидов да неблагонадежных. Судя по облику, совершенно здоров, значит, был замешан в политических беспорядках. Остается одно — проситься в чернорабочие. А там мастера подмажешь и в слесаря попадешь.
— Так я же настоящий слесарь. Понимаете?
— А про это в бумаженции не сказано. Подручный — это еще не мастеровой. Я‑то получше наши порядки знаю.
Василий спрятал «цидульку» в карман и побрел на улицу. Что же делать? Ходить по дворам и просить, не нужно ли дровец распилить или помойку почистить? На такие дела много охотников. Может, поклониться какому‑нибудь купцу — возьмите в мальчики? Но из мальчиков давно вышел — усы и борода растут.
Невеселые думы оборвались на углу Мясной и Псковской улиц. Наткнулся на человека, сидящего на панели. Перед ним, заскорузлым дном вверх, лежала шапка, В ней сиротливо прикорнули две почтовые марки и медный пятак. Потемневшее от стужи лицо показалось знакомым. Вздрогнул:
