Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И осенью в родном селе Покровском Ивану хватало дел по горло: отгрузка зерна на элеватор, возка сена из степных стогов… Приходилось пасти колхозные стада, гонять гурты на заготпункт. Да всего и не перечтешь.
А все же, хоть изредка, да урывались на охоту дружки Иван Чернов и Дмитрий Романов. Маловато пришлось тешиться, зато красиво: уж больно добры собаки были у них напоследок. У Ивана четвертую осень ловила белая черноухая Пулька хортой породы, а у Дмитрия подоспел к осенним полям полуторагодовалый Пулькин сын черный Полет.
Не сразу добились друзья отличных борзых. Много денег перевели — все покупали хваленое. А оно оказывалось либо тупицами, либо и еще похуже. Раз нарвались на кобеля: ловил он лихо и русака, и лисицу, резв был, что мысль! Да только с ним, пока скот в полях, лучше и не думай выйти в степь. Лишь завидит стадо — полетит, и раз — овечку за горло! Хотя и хорошие кони были в колхозе, да как ни мчись борзятник, разве угонишься за борзой? Сколько же раз Иван с Дмитрием вытряхивали свои кошельки пастухам!
А попробуй этого Колпика плетью учить — заест! Пристрелили кобеля…
А то отвалили кучу денег за крымачку. Резвость имела, да не ловила. Бывало, не говоря про русака, и лисицу-то догнать догонит, а потом бьет, бьет на угонках, крутит, крутит — и счету нет поворотам, а зверь тянет да тянет — да и шмыг в нору! Вот тебе и охота! А ведь и пособник у нее был — кобелек трех лег, туповат малость, но к ее угонкам поспевал. Сам, бывало, повернет раз, другой — тут бы ей и поймать, да куда там! Нацелится, нацелится — мах! — мимо. Еще — опять; думаешь, точно целит, и опять мимо!.. Продали обоих.
Мучились, доставали, а толку не было, и поняли: беззаветного ловца не купишь! Такие бывают лишь у настоящих, заядлых борзятников, а разве настоящий продаст свою утеху, свою великую радость? Да ни за что на свете!
Наконец съездили за полста километров, купили в одном селе белую красноухую хортячку Норку. В большой славе была сука, да лошадь ей левую переднюю ногу перешибла. Кость срослась, но той скачки уж не быть. Только из-за этого продал Норку борзятник.
А друзья взяли для завода. Ну и не ошиблись. Поставили ее со знаменитым резвачом, и вышло ладно. Иван из щенков себе выбрал Пульку, шерстью белая в мать, да и всем в нее: резвая, поимистая, неутомимая.
А от Пульки Дмитрий взял черного кобелька Полета. Отец у него был не хортый, а наполовину псовой породы. Этот Порхай резво ловил, и к красному зверю злобы у него много было.
Ехал Иван Телегинскими полями. Вон в той лощине в последний раз с Дмитрием травили. Русак матерой попался, да больно строгий — метров за сто вскочил, может, потому, что борзятники ехали в это время по ветру и высокая стерня шуршала.
Заложилась зоркая Пулька, спела к русаку истинно что пуля. А русак, уже побелевший, махал прыжками чуть не по три метра, но все равно сука уверенно подбиралась к нему.
А Полет сперва за бурьяном проглядел, поскакал по матери позади. Но как выскочил заяц на чистое, как пометил его кобель — наддал, живо стал равняться с Пулькой.
Под Дмитрием гнедая кобыла неслась как ветер, а он все сечет ее плетью да товарищу орет: «Видал щенка?»
Пулька дала русаку угонку, а Полет быстрее матери справился на повороте, глазом не моргнуть, накрыл и потащил русачину!
Вот так собака!
Домой ехали веселые, по паре русаков к седлам приторочены, а дороже всего, — молодой очень уж порадовал.
А через три дня — в военкомат. Отправились, не унывали: «Побьем Гитлера — на будущий год во как поохотимся с этакими борзыми!»
Дмитрий Полета поручил жене: «Береги пуще глаза!»
А Иван уже несколько лет жил вдовцом. Только дочка, четырнадцатилетняя Валя, — вот и вся семья. Валя уже привыкла быть за хозяйку: она сквозь слезы обещала отцу: «Пульку кормить буду…»
Но нельзя же такой девочке жить одной в пустом доме. Попросил Иван сестру — приютила Валю. А каково будет Пульке в чужом дворе?
И уехали воевать — авось, не надолго!.. Но пришлось Ивану на фронтах да в госпиталях целых три года бедовать, а Дмитрий навеки остался в украинской земле…
* * *Прибыл Иван с войны, пожил у сестры день-другой, осмотрелся, да и перебрались отец и дочь в свою хату. Вале уже семнадцать стало, такой хозяйство уж совсем по плечу.
«Хорошо, что дочка есть, — думал Иван. — Жаль только, что Пульку не сохранила».
А Пулька без хозяина на чужом хлебе не больно-то была кормлена да ухожена. Повадилась ходить в степь одна, ну и пропала…
— Эх, дочка! Была бы у нас с тобой Пулька, ходил бы я на охоту, кормил бы тебя зайцами…
— Нет, папа. Ты сам говорил, что борзая после шести лет не ловец. А Пульке ведь восьмой год уж.
— Твоя правда, — согласился отец. — А как Романовы живут, как теперь Ольга с делами справляется?
— Тетя Оля совсем одна осталась. Юрка летом в армию ушел, а Нина санитаркой на войну попросилась — взяли. Ей ведь уже двадцатый год. Трудно тете Оле. На дядю Дмитрия похоронная прислана, а она все не верит, ждет…
— А Полет у нее цел?
— Цел. С ним Юрка в прошлом году много зайцев ловил, даже трех лис принес.
Под вечер пошел Иван к вдове своего друга на дальний конец Покровского, протянувшегося километра на два. И вот она, белоснежная саманная хата, где они с другом Митей не раз справляли свои охотничьи победы.
— Здравствуй, Оля!
— Здравствуй, Ваня. А я тебя все поджидала. Так и знала, что скоро придешь.
Залюбовался Иван чистотой, порядком в доме. Как была Ольга заботница, так и осталась. И трудно одной, а все равно держится!
А она захлопотала: самовар, яичница, селедка. Нашлась и бутылочка.
— Вон ты какая богачка!.. — шутил гость.
А у хозяйки слезы так и текли по щекам: Иван вот вернулся, а Мити нет…
Выпили по случаю возвращения воина. А повторно налила Ольга за то, чтобы и другой пришел…
«Эх, как переменилась баба!» — думал Иван, глядя на седину в темных волосах, зачесанных на прямой пробор, на морщины, на горькие складки около рта… Только карие глаза Ольгины остались прежние — и быстрые и суровые, и румянец еще не угас. «Изменилась, конечно, а все хороша!»
— Что, Ваня, уставился? Глаза красные? Как узнала, что ты в село приехал, всю ночь проплакала: ты вернулся, а его нет!..
Он понимал, каких слов хотелось ей, и не хватило духу сказать правду, сказать, что думал в эту минуту сам.
— Чего расстраиваться, Оля? Война держит. Мало ли бывает! Может, и вернется еще! Что думать да толковать все про одно!
Заговорили о колхозе, о том, что Ивану в счетоводы надо становиться — больше-то некому: о том, как худо одним женщинам: поля вот приходится бросать, все не осилить…
Иван пошутил:
— Зато бурьянов, соров в полях много, зверю притон хороший. А у тебя, Оля, Полет, я слышал, жив-здоров?
— Один борзяк на все село остался, — с гордостью отозвалась хозяйка. — Митя Полета уж очень любил, велел сохранять. Сохраняю! Да и больно мила собака: смирный, ласковый, и оставь его в хате одного — ничего на столе не тронет. А ведь что ему? Подошел да голову на стол сунул — все в его власти…
— А где же он у тебя? Возле хаты что-то не видать.
— На задворках где-нибудь. Кликну — мигом явится.
Они вышли на улицу, не одеваясь.
— Полет! Полет! — звонко позвала женщина.
Из заулка вылетел, горбясь на скаку, черный красавец. Иван даже засмеялся: до чего силен стал кобель, до чего складен! А Полет завилял, заюлил около хозяйки, ощерясь в радостной улыбке и еще плотнее прижимая и без того крепко притянутые к шее маленькие уши.
— Что за Полет! Молодец, хозяйка! Сберегла — так уж сберегла! — хвалил Иван. — Только, Ольга Федоровна, давай скорей в дом, а то простынешь. Время-то ведь — не лето!
— Простужусь — помру. Туда и дорога. Что мне жить без Мити!
«Эх, пожила бы ты для меня!» — подумал Иван, но ведь не скажешь так.
— Ну что ты только молвила! Подумай, у тебя дети есть!
— Дети то ли вернутся, то ли нет. А и уцелеют, так свои семьи заведут — на что я им, старуха? Куда я без Мити…
И она опять заплакала.
— Ольга ты, Ольга! А как вернется Дмитрий, так что же… ему тебя на кладбище искать?
Сказал, а у самого на душе нехорошо стало: «Зачем обманываю?»
— Ну, полно плакать! Давай скорей в тепло.
Пошли в хату. Ольга позвала с собой и Полета.
Он долго обнюхивал Ивановы колени, руку и тихонько повиливал хвостом, свернутым на конце в колечко («Как у Пульки», — подумалось Ивану).
— Никак признал? — спросил борзятник у собаки и положил руку на узкую длинную голову, блестевшую своей чернотой.
Полет не уклонился от ласки, и Ольга порадовалась:
— Понял друга! На, Иван, дай ему пирога…
Охотник гладил и угощал борзую.
Оля! Разреши мне с Полетом сходить в степь. Ему только польза, коли зверя погоняет. Глядишь, тебе русака принесем.
- Расписание тревог - Евгений Николаевич Богданов - Советская классическая проза
- Большие пожары - Константин Ваншенкин - Советская классическая проза
- Журавлиные клики - Евгений Петрович Алфимов - Советская классическая проза
- Том 6. Повести и рассказы 1922-1940 - Константин Паустовский - Советская классическая проза
- Это случилось у моря - Станислав Мелешин - Советская классическая проза
- Пограничные были - Павел Иванович Петунин - Прочие приключения / Советская классическая проза
- Россия, кровью умытая - Артем Веселый - Советская классическая проза
- Сельская учительница - Алексей Горбачев - Советская классическая проза
- Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
- Дыхание костра - Виктор Тельпугов - Советская классическая проза