Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И с каких это пор ты на синий запала? Вроде как по твоим шмоткам этого не скажешь…
Лука пожимает плечами. Заглядывает в ярко-синие глаза Гарда.
– Что, я не могу сама решить, какой у меня любимый цвет? – Она протягивает ему загипсованную руку. – Дерни-ка, а?
– Ты серьезно?
Лука обреченно вздыхает. Стаскивает остатки гипса сама. Пробует пошевелить пальцами. Рука стала тоненькой и совершенно белой. Лука поднимает глаза на Гарда.
– Работает как миленькая. – Она улыбается. – А вот у меня нет для тебя подарка. Я же не знала, что ты зайдешь ко мне.
– Разумеется, не знала. И это вовсе не подарок на Рождество. Я просто хотел извиниться. Я думаю о тебе каждый день.
– Но ведь все закончилось прекрасно.
– Все не очень прекрасно закончилось.
Лука отмахивается. В суставе руки возникает неприятное ощущение скованности, но Лука ничего не говорит.
Гард отдирает с краю пластик, которым заделано окно.
– Здесь нельзя жить. Ты же можешь заболеть. Давай-ка собирайся ко мне. До тех пор, пока я не разберусь с твоим окном. Но ключ у меня только один, так что придется тебе все время держаться поближе ко мне, – улыбается он.
Раны у обоих зажили хорошо.
Края ровно прилегают друг к другу, дырочки от иглы, которой накладывали швы, оставили крохотные точки на белой коже, вот и все.
Там, где пролегали раны, уже ничего не болит.
Вот только в груди щемит немного, если мы беремся за что-нибудь неподъемное.
Что-нибудь, что слишком тяжело перенести.
13
Они с трудом прокладывают себе путь через заваленный снежными сугробами город. В здании фабрики их встречает приятное тепло.
– Можешь спать в кровати. А я лягу на диван.
Лука вдруг погрустнела.
– Тут такое дело, я отдал свой матрас одному человеку, менее состоятельному, чем я, – усмехается Гард.
– А хочешь, я могу сходить и притащить его? Рука-то у меня теперь работает нормально.
Гард выглядывает в окно, смотрит на царящий там снежный хаос.
– Да нет, все путем… – улыбается он. – Клевый же диван, не бери в голову. Я так и так чаще всего только до дивана и добираюсь.
Он освобождает три полки на одном из книжных стеллажей. Относит свои вещи в чуланчик рядом с туалетом.
– Вот. Клади сюда свои шмотки. И всякие другие женские прибамбасы, которых у тебя наверняка полно.
Она ставит рюкзак на пол.
– Ну ладно, пожалуй, останусь здесь, но только на эту ночь.
Наступает ночь, и Лука засыпает. Здесь, у Гарда, так спокойно и тихо. Можно ни о чем не волноваться и просто спать.
Гард сидит на диване с письмом в руке. Сначала он читал его каждый день. В последние же годы он достает его только после того, как побывает на могиле. Просто смотрит на него, читать слова нет необходимости, он давным-давно помнит их наизусть.
«Трать деньги на то, что придаст тебе уверенности в завтрашнем дне», – написал отец.
Гард уже посмотрел, наверное, с тысячу квартир. Шикарные хаты с балконом и видом на город и на залив. С камином на кухне и паркетными полами. С лифтом, подвалом, местом для парковки мотоцикла. Если бы он захотел, то мог бы в любой момент выложить денежки за такую квартиру. Мог бы поступить учиться куда угодно. В частный вуз, за границу, да в любое заведение. Ему не понадобилось бы брать кредит на учебу. Он прекрасно обошелся бы имеющимися средствами. Но он еще не притронулся ни к одной кроне.
Сколько квартир он ни смотрел. Какие бы огромные ванны в них ни стояли. Как бы ни славились университеты. Все это было не то. Ни одно из благ, которые можно купить за деньги, никогда не сможет заменить плечи, на которых ты сидел, протягивая ручонки к небу.
Гард в тысячный раз складывает письмо. Осторожно убирает его назад, в нагрудный карман. Тихонько поднимается с постели и на цыпочках пробирается на свое место за ударной установкой. Достает барабанные палочки с войлочными наконечниками и принимается наигрывать. Поначалу еле слышно, но потом он находит ритм, мягкий и сумрачный, и погружается в него. Молоточки извлекают из барабанов установки глухие спокойные звуки, напоминающие биение человеческого сердца. Забывшись, он все играет и играет.
Сквозь сон Лука слышит убаюкивающий ритм. Повторяющиеся в такт мягкие, глубокие звуки; ей кажется, что этот ритм похож на биение ее сердца. Биение именно ее сердца, сердца девушки, погрузившейся в дремоту в этой большой комнате, девушки, накрытой теплым одеялом. Под равномерные убаюкивающие движения рук Гарда, все ударяющих и ударяющих о мембрану, не прекращающих своего движения ни на минуту. Это не шум, не гудки автомобилей, не хлопающие двери; это звуки, под которые можно взлететь, в которых можно парить. Она приоткрывает глаза и видит, что Гард сидит за ударной установкой. Глаза у него закрыты, всем телом погрузившись в эту теплую темноту, он раскачивается взад-вперед. Замечательно то, что он играет, не переставая, играет себе и играет, звук то усиливается, то ослабевает, как волна. Но он не сдается. Продолжает играть. И Лука вновь проваливается в сон.
Гард разглядывает спящую Луку. Какая она красивая без косметики, думает он.
14
– Выпрямись, а то я не вижу твоего лица.
Гард клюет носом на другой половине дивана. Диван мягкий, они как провалились в его пружинистое чрево несколько часов тому назад, так и не вставали.
Гард выглядывает из-под взъерошенной челки и видит, что на коленях у нее разложен эскизник, на плечи накинут плед.
– Портрет, – говорит она.
Лука откидывается на спинку. Прищуривает глаза, несколько раз проводит рукой в воздухе над листом, потом карандаш разом вдруг обретает силу, чиркает по грубой поверхности бумаги. Сквозь немытые окна мягко прокрадывается вечернее солнце; левая сторона лица Гарда скрыта в тени. Он ерзает на диване. Странно, когда на тебя так смотрят. Когда на тебя смотрят большие девичьи глаза и видят насквозь. Что у нее за глаза такие? Насколько глубоко они могут видеть на самом деле? Иногда Гарду кажется, что это глаза человека намного старше его самого. А не семнадцатилетней девчонки, которая совсем недавно выпорхнула из родительского гнезда. И откуда что берется.
Лука делает перерыв. Дает руке почувствовать, как удобно устроился в ней карандаш. Вспоминает слова преподавательницы рисунка: «Прежде чем взяться за рисунок, нужно хорошо представлять, что именно ты хочешь нарисовать». Так она всегда говорит. Представляет ли Лука будущий рисунок? Знает ли она, что именно она видит, когда смотрит на Гарда? Половина лица у него скрыта в тени. Обычно лицо у него открытое, глаза ярко блестят. Сейчас же он пытается спрятать глаза за челкой. Опять начинает вертеться.
– Не крутись.
В лучах солнечного света танцует пыль. Лука полностью поглощена работой. Бросает на Гарда молниеносный взгляд, потом снова опускает глаза к эскизнику. Решительно водит карандашом по бумаге. Туда, сюда, быстрыми движениями.
Гард ощущает у себя на лбу взгляд Луки. Потом взгляд скользит по щеке. По шее, вниз. Внезапно он начинает ощущать все свое лицо. Никогда еще у него не возникало такого чувства. А ведь приходится просто сидеть, и все. Тут не спрячешься ни за улыбкой, ни за остроумной фразой, скрывающей истину. Не сыграешь никакую роль.
Она взглядом ощупывает его лицо; у него такое ощущение, будто ее пальцы легко пробегают по контурам его щеки. Как будто только теперь, от ее прикосновений, там возникает нечто, чего не было раньше. Ее карандаш – это нож, вырезающий из воздуха его лицо. Бумажная кукла обретает жизнь.
Он смотрит на ее пальцы, обхватившие карандаш. Такие маленькие пальчики, и такие сильные.
Лука все рисует и рисует. Гард сидит. Старается не шевелиться. Ему видно обложку эскизника. Лука поднимает альбом в воздух перед собой. Внимательно всматривается в рисунок. Каким выглядит Гард в глазах Луки? Никогда раньше его не рисовали. Или не писали. Никогда никто всерьез не пробовал написать его портрет. Или даже сфотографировать у профессионального фотографа. Только приятели иногда выкладывали в Сети снимки, сделанные по пьянке. Поскрипывание карандаша царапает ему барабанную перепонку. Он знает, что этот звук сопровождает появление его собственного лица из белой бумажной основы. Лицо появляется таким, каким его видит она.
– Расскажи о своем отце.
Карандаш танцует по бумаге.
– О моем отце? Это зачем еще? – Он застигнут врасплох.
– Надо. Чем он занимается?
– Да-а-а… ничем особенно.
– Он что, безработный?
– Он умер.
Карандаш на секунду останавливается. Потом она снова принимается рисовать.
– А когда он умер?
– Мне было одиннадцать.
На подоконнике жужжит муха.
– Ты его хорошо помнишь?
Гард не отвечает.
– Ты не хочешь об этом говорить?
Муха на окне замолкла. Будто поняла, что должна уступить слово Гарду. Гард опускает взгляд себе на руки.
- Безграничная память. Запоминай быстро, помни долго - Кевин Хорсли - Современная литература
- Любовь - Тони Моррисон - Современная литература
- Скульптор Лунного Света 27 - Нам Хисон - Современная литература
- Скульптор Лунного Света 25 - Нам Хисон - Современная литература
- Скульптор Лунного Света 26 - Нам Хисон - Современная литература
- Затмите всех! Блистайте на сцене, в офисе, в жизни - Майкл Порт - Современная литература
- Желанное дитя - Лиза Скоттолине - Современная литература
- Легенда Хэнсинга (СИ) - Илья Зубец - Современная литература