Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вспыхнув румянцем, я прошептал:
— Признаю.
И он продолжил спокойно и мягко:
— Так вот, а что же такое сто пять или сто шесть тысяч конто? Мне хорошо известно, что это сущий пустяк… Но для начала они все же открывают возможность пойти на штурм счастья. Теперь взвесьте все «за» я «против»: мандарин, этот живущий в самом сердце Китая дряхлый подагрик, бесполезен как человек и как чиновник Небесной империи, и Пекину, и человечеству он все равно что галька во рту голодного пса. Однако существует закон превращения субстанций — это точно, я отвечаю за свои слова, мне ведомы тайны мироздания. Такова уж природа земли: где-то она принимает в себя отжившего свой век чиновника, а где-то в другом месте вместо него появляется совокупность форм как, например, пышно цветущая растительность. Вполне возможно, что, будучи никчемным для Небесной империи, мандарин окажется полезным в другой точке земного шара, превратившись в благоухающую розу или вкусную кочанную капусту. Убить, сын мой, это, как правило, привести в соответствие мировые нужды: устранить избыток в одном месте, чтобы в другом восполнился недостаток. Проникнитесь обоснованностью этой философии. Какая-нибудь бедная портниха в Лондоне страстно мечтает увидеть на окне своей мансарды цветок в горшке, полном чернозема, — цветок утешил бы эту обездоленную, но в результате неверного распределения субстанций то, что должно быть розой в Лондоне, в данный момент здесь, в Байте, воплощено в государственного деятеля… Вот тут-то и появляется убийца с ножом и вспарывает живот этому деятелю. Деятеля хоронят со всеми почестями, коляски следуют за гробом, материя начинает разлагаться, вступает в общую эволюцию атомов — и ненужный государственный деятель, превратившись в фиалку, начинает радовать обездоленную белокурую портниху. Выходит, убийца — филантроп?! Так дозвольте мне, Теодоро, сделать следующий вывод: смерть этого старого, выжившего из ума мандарина бросит вам в карман несколько тысяч конто. И с того самого момента вы сможете послать ко всем чертям многих представителей власти. Так вот, задумайтесь над тем, сколь велико будет полученное вами удовольствие! И тут же о вас начнут трезвонить газеты. Вообразите себя на вершине человеческой славы! И заметьте, что для всего этого надо лишь взять колокольчик в руки и, тряхнув его, услышать ди-линь-ди-линь. Нет, я не варвар, нет, я вполне понимаю отвращение джентльмена к убийству современника: пролитая кровь марает руки, а потом ужасная агония человеческого тела. Но в данном случае вы не увидите из этого омерзительного спектакля ни единой сцены. Ведь, беря колокольчик в руки, вы вроде бы зовете слугу… И сто пять или сто шесть тысяч конто у вас в кармане — я не помню, сколько точно, но у меня все записано… Не сомневайтесь во мне, Теодоро. Я — рыцарь и доказал это, когда схватился с тираном во время первого восстания, поднятого во имя справедливости, за что и был низвергнут с таких высот, о которых ваша милость даже понятия не имеет… Весьма основательное падение, мой дорогой сеньор! Большие неприятности! И утешает меня только то, что тот, другой, тоже не в безопасности; ведь когда против Иеговы один сатана, все проще простого: наслал на него еще один легион архангелов — и все, но когда врагом Иеговы становится человек, вооруженный гусиным пером и тетрадью с белой бумагой, — дело дрянь!.. Однако сейчас речь идет о ста шести тысячах конто. Ну же, Теодоро, перед вами колокольчик, будьте мужчиной!
Долг христианина мне был хорошо известен. И если бы этот персонаж вот так же ночью при лунном свете поднял бы меня на вершину горы в Палестине и там, наверху, показывая мне города, народы и спящие империи, мрачно сказал бы: «Убей мандарина — и все, что ты видишь в долине и на холме, будет твое», я бы, следуя славному примеру, знал, что ему ответить, и, подняв палец к усыпанной звездами небесной чаше, сказал бы: «Царство мое не от мира сего!» Я ведь хорошо помню прочитанных мною авторов. Однако сто с лишним тысяч конто были предложены мне в переулке Непорочного зачатия, при свете стеариновой свечи и к тому же субъектом в цилиндре, опиравшимся на зонтик…
Я более не колебался. Твердой рукой взял колокольчик и позвонил. И вдруг, — возможно, то была игра воображения, — мне показалось, что звонит колокол, и такой огромный, как само небо, и так страшно, на всю вселенную; он явно разбудил дремавшие светила и храпевшие на своих осях пузатые планеты…
Тут сидящий против меня персонаж поднес к глазам палец и смахнул навернувшуюся было слезу, что затуманила его взгляд:
— Бедный Ти Шинфу!..
— Умер?
— Да, он спокойно сидел в своем саду и мастерил бумажного змея, чтобы запустить его в небо, — вполне достойное занятие для находящегося не у дел мандарина, — и вдруг зазвенел колокольчик: ди-линь-ди-линь. Теперь животом кверху он лежит в своем желтом шелковом одеянии на зеленой траве у журчащего ручья, сжимая в похолодевших руках бумажного змея, который так же мертв, как и он. Завтра состоятся похороны. Да пребудет с ним мудрость Конфуция и поможет его душе обрести иную обитель!
Вставая со стула, мой собеседник в знак уважения ко мне снял цилиндр и вышел, держа под мышкой свой зонтик.
Когда же я услышал стук хлопнувшей двери, кошмар мой рассеялся. Я выскочил в коридор. Кто-то весело разговаривал с мадам Маркес, но тут же входная дверь тихо прикрылась.
— Кто это только что вышел, дона Аугуста? — спросил я, весь в поту.
— Это Кабритинья, он пошел поиграть в картишки…
Я вернулся к себе в комнату: все, как обычно, было на своих местах. Фолиант лежал раскрытый на той же внушающей ужас странице. Я перечел ее: теперь написанное казалось мне старой добротной прозой нудного моралиста, а каждое слово — потухшим угольком.
Я лег спать, и мне приснилось, что я сижу в беседке буддийского монастыря где-то там, за Пекином, на границе Татарии, и слушаю чрезвычайно мудрые, благоухающие, как ароматный чай, и приятные речения живого Будды.
II
Прошел месяц. Между тем я, влача все то же жалкое существование, все так же служил своим каллиграфическим пером властям предержащим и все так же по воскресеньям восхищался удивительной способностью доны Аугусты выводить перхоть с головы лейтенанта Коусейро. Теперь для меня было совершенно очевидно, что в ту ночь, заснув над фолиантом, я увидел сон, смахивавший на «Искушение в пустыне», только более обыденное. И все же я, не отдавая себе в том отчета, стал интересоваться Китаем. Зачастил в агентство «Гавас», где всегда искал то, что теперь меня особенно волновало, а именно: известий из Срединной империи. Однако по всему было похоже, что ничего существенного в тех краях, где проживала желтая раса, не происходило. Агентство «Гавас» сообщало лишь о событиях в Болгарии, Боснии, Герцеговине и прочих подобных местах.
Постепенно я стал забывать о случившемся со мной загадочном приключении. А по мере того как мое душевное состояние приходило в равновесие, ко мне возвращались и мои прежние честолюбивые мечты, а мечтал я о директорском жалованье, о податливой груди Лолы и о бифштексах, конечно, более мягких и сочных, чем те, что подавались в пансионе доны Аугусты. Ведь и эти радости были недосягаемы, похожи на несбыточный сон суливший мне миллионы мандарина. И бесконечный караван моих мечтаний так и тянулся по монотонной пустыне моей жизни…
И вот как-то августовским воскресным утром я, уже полуодетый, с потухшей во рту сигарой, подремывал, лежа на своей кровати. Вдруг тихонько скрипнула дверь. Я приоткрыл сонные глаза и увидел около себя склоненную в услужливом поклоне лысую голову. Потом услышал взволнованно шепчущий голос:
— Сеньор Теодоро?.. Сеньор Теодоро, служащий Министерства Королевского двора?
Я медленно, опираясь на локоть, приподнялся и ответил, позевывая:
— Да, это я, сеньор, я.
Субъект согнулся в таком подобострастном поклоне, какой, должно быть, делают придворные короля Бобеша в его присутствии. Тот, кто стоял передо мной, был низенького роста и достаточно грузен, его седые бакенбарды касались отворотов люстринового пиджака, на носу поблескивали массивные золотые очки — он был воплощением порядка и дрожал с головы (сияющей лысины) до пят — ног, обутых в сапожки из телячьей кожи. Откашлявшись, он начал слегка заикаясь:
— У меня есть известия для вашей милости! Известия важные! Меня зовут Силвестре… «Силвестре Жулиано и Компания». Я к вашим услугам, ваше превосходительство. Эти важные известия прибыли с пароходом из Саутгемптона. Мы сотрудничаем с фирмой «Брито, Алвес и Компания» в Макао… Сотрудничаем с фирмой «Крэг энд Компани» в Гонконге… Аккредитивы прибыли из Гонконга…
Субъект задыхался от желания сказать все сразу, я его пухлая рука размахивала толстым конвертом с черной сургучной печатью.
- Три часа между рейсами - Фрэнсис Скотт Фицджеральд - Классическая проза
- Дьявольские повести - Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Классическая проза
- Астрея (фрагменты) - Оноре Д’Юрфе - Классическая проза
- Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди - Классическая проза
- Бен-Гур - Льюис Уоллес - Классическая проза
- Петербургский дворник - Владимир Даль - Классическая проза
- Сборник рассказов и повестей - Джек Лондон - Классическая проза
- Лолита. Сценарий - Владимир Набоков - Классическая проза
- Банщик - Рихард Вайнер - Классическая проза
- Школьные годы Тома Брауна - Томас Хьюз - Классическая проза