Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ой, умора! — вопили мальчишки. — Эскадрон № 5 в роли воспитателя! Да вы без нас задачки простой не решите. Это нас от балласта освобождают!
Спорили, спорили, но так ничего и не поняли.
Маму Иркина новость рассмешила:
— Кому сейчас нужны сомнительные эксперименты? В школах нет дров, даже мела! Неизвестно, как выкроить хлеб на завтраки, как рассадить ребят за парты, которых не хватает.
Ну, Ирка! Пусть лучше не попадается мне на глаза!
Но Ирка не врала, нас и в самом деле разделили. Мы остались седьмым «А», вместе с девчонками из параллельного класса — главная у них, кажется, Римка Саркисова. А наши мальчишки стали «бешниками».
В школьном дворе нас развели по разным сторонам.
Стоим, косимся на мальчишек издали. Что, если они так же рассматривают нас? Я сердито дунула на отросшую челку. И вижу: рядом Танька тихонько проверяет свои банты.
И началась у нас новая жизнь. Не жизнь, а горе.
Оказалось, что мальчишек в седьмых большинство — их набралось на три класса. А еще пятаки, шестиклашки… Эти встанут по сторонам коридора и ну толкать от стенки к стенке. Летаешь, как мяч. Раньше наши лбы здоровые мигом привели бы их в чувство, а теперь хохочут. Мужскую солидарность подчеркивают!
На переменах мы теперь торчим у дверей как привязанные, а мальчишки крутят водовороты в зале. Мы комментируем, как сумеем, но все равно обидно: они нагло захватили школу!
Наша жизнь все больше ограничивается классом. Два окна в нем, слава богу, выходят на улицу. Мы кучей малой валимся на подоконник (Римка Саркисова удобно устраивается сверху) и наблюдаем за прохожими. Раньше мы стеснялись мальчишек, а теперь у нас громкие дискуссии: хорошо или нет иметь длинные ноги, красить помадой губы и подводить ресницы? Какая форма больше идет мужчинам — летная или морская (к нам эвакуировалось летное училище с Украины).
Я знаю, мама поморщилась бы от наших разговоров. Но мне они ужасно интересны.
Отныне каждая девчонка седьмого «А» разобрана по всем статьям, кроме приземистой, некрасивой Римки, которую побаиваются. Известно, что лучшая фигура у Маги, а самые длинные ресницы у Ирки. Мои дела признаны безнадежными: я курносая, а о фигуре и говорить нечего. Даже мама сказала как-то: «Первое, что замечаешь в тебе, это коленки. Не идешь, а воздух режешь». Зато Танька цветет: учит девчонок на французский манер крутить глазами.
В классе теперь общее поветрие: прокалывать уши. А все потому, что серьги носит Римка Саркисова. Может, ей и нельзя без ее кораллов, слишком уж она черная — глаза, волосы, еще и усики, заметно чернеющие над губой.
И вообще Римка взрослая, у нее фигура, как у женщин, а под мышками на платье всегда мокрые круги.
Бог уж с ней и ее сережками!
Но другие! Дело не в ушах: пусть прокалывают, кому охота, и ходят с нитками вместо сережек, которых все равно нет. Дело не в том. Если задуматься, в классе у нас творятся неожиданные вещи. Мага, наша бессменная отличница и староста Мага, на которую заглядывались чужие мальчишки, а свои ради одной ее тихой улыбки готовы были стоять на голове, которую и девчонки-то все любили (а попробуй угоди на нас всех!), теперь почему-то оказывается на вторых ролях. А на первые выдвигается Римка. Исподволь, незаметно, усмехаясь в черные усики, она прибирает класс к рукам.
Мне обидно за Магу — так, будто меня обокрали. Она всегда казалась мне особенной — не знаю, из-за глазеющих ли мальчишек или неизменных пятерок. А может, от одного аккуратного, почти нарядного вида ее учебников и тетрадок, чинно разложенных на парте.
Я даже робею немного перед ней.
Сама-то я для нее так, одноклассница, соученица. Спокойные, темные глаза ее смотрят на меня издалека, занятые своей, недоступной мне жизнью. И мне кажется, в этой жизни у нее все особенное. Когда пытаюсь представить себе ее дом, мне рисуются вечнозеленые пальмы в кадках, цветные, говорящие попугайчики, аквариум с золотыми рыбками… И книги в этом доме другие, и картины в тяжелых рамах, как в музее. А в комнаты никого не пускает ученая собака, французский бульдог (про бульдога я слышала от девчонок). Живет Мага на тихой, красивой улице, где целы все до одной акации, в доме, который еще до революции построил ее дед, доктор Глазунов. Когда он умер — это случилось года два назад, — на кладбище его провожал весь город: пришли те, кого он лечил… Он и меня вылечил от малярии, и мама тоже ходила на похороны.
Странно, Мага никогда не хвасталась дедом. Как никогда не задирает нос из-за пятерок и мальчишек. И сейчас ее, кажется, нисколько не трогают подлые Римкины маневры. Она все такая же — тихая, ровно вежливая с любой из нас (и со мной).
А Римка… Она явилась в наш класс в окружении прилипал из седьмого «Б» (портфель ее тащила Ирка). Хозяйским глазом окинула классную комнату и двинулась в дальний от окон, единственно теплый зимой угол, к последней парте. Там, щебеча, домовито устраивались тощие близнецы Фарберушки. Но Римка смахнула на пол их учебники и тетрадки. Кивнула Ирке, и та водрузила на парту портфель, черный, как и хозяйка, и такой же уверенный и нахальный. А Фарберушки подобрали с пола манатки, выдернули свой портфелишко, крупно обшитый по краю суровой ниткой, и убрались в другой конец класса.
Ряд вдоль стены — весь — заняли девчонки из седьмого «Б». Я думала, с Римкой сядет Ирка, но Римка указала ей другое место, за первой партой.
Недели не прошло, а уже казалось, что так у нас было всегда: с привычной неохотой поднималась из своего угла Римка и шла к доске отвечать невыученный урок. Ирка лихорадочно листала учебник, а найдя нужную страницу, начинала читать — внятно, не разжимая при этом зубов и держа неподвижными губы.
Мы были в восторге от ее искусства! И с уважением провожали глазами Римку, когда, получив свое «удовлетворительно», она не спеша шла на место. Так же спокойно, впрочем, возвращалась она, схлопотавши и неуд. Вот только Ирка под ее взглядом виновато ежилась спиной.
А Мага? Еще недавно ее ответы с гордостью и удовольствием слушал весь класс. Но теперь — чем дальше, тем больше — она становилась в глазах всех обыкновенной зубрилой. Так ее громко, презрительно назвала Римка…
Я держусь от Римки подальше. Не нравится мне, как она распоряжается. Но меня почему-то тянет к ней. И она будто знает это — посматривает, как сытая кошка на мышонка.
… Из-за проколотых ушей была нам баня. Явились завуч с врачом. Все время, пока врач читала свою лекцию, Вера Степановна стояла рядом, как каменное изваяние. Потом тоже сказала речь:
— Уши поганить стекляшками запрещаю! Кому невтерпеж, пусть дырявит нос. Палки в носы вставлять буду собственной рукой.
Я люблю ее короткие, грубоватые внушения. Но Маня отчего-то заспорила со мной зло.
— Ну, и шо умного? Палки вставлять она будет, гляньте на нее! А вы уж и хвосты поджали.
Манины сережки мотало штормом.
… Я столкнулась с ней на базарчике. Она держала в ладони кусок хлеба.
— Ты чего? — удивилась я. — Продаешь?
— Гроши позарез нужны, — зашептала, воровато оглянувшись, Маня. — Я довесок у мамки увела. Заметит, скажу, жрать захотела, аж до смерти. Ты гляди не болтани, шо видела меня.
Я закивала, сглатывая набежавшую вдруг слюну.
Маня была в черном форменном платье и ботинках на босу ногу. Мария Ефимовна через райком устроила племянницу в ремесленное училище, на все казенное. И специальность Маня получит — фрезеровщицы. Живет она в общежитии, и мы ее почти не видим. Только по субботам их отпускают домой.
Пока я ходила овощным рядом, выбирая лук и морковку, она продала довесок. С базара пошли вместе. Маня была нервная, усталая.
— Так и спать лягаем, у платьях, — зло рассказывала она. — А то уведут. Первый день лягли как люди: платье на спинку, ботинки под койку. А утром шо было визгу! У той платья нема, у этой ботинок… Разве ж порядок? Мы до директора. Такой т-тюха! «Назовите конкретно, кто украл». Кто ж назовет? И знают, а молчат себе у тряпочку. Не-е, то не директор… И кормят плохо. Училище номер восемь — от то образцовое! Так там, говорят, и директор… Ништяк! — Маня вдруг повеселела. — У нас за директора Петька Кувалда. Токарь третьего разряда! Ростом — о! Кулаки — о! А боятся его! — Маня в восторге крутнула шеей. — Дыхать при нем не смеют…
Мы постояли на углу. Маня все рассказывала про своего Кувалду.
— Придешь вечером? — спросила я.
— Тебе бы только играться, — проворчала Маня. И степенно кивнула спутанной, давно не мытой головой.
… В сумерках, нарвав полные подолы яблок, мы забираемся с ней в Зорькину сараюшку, на сухие клеверные снопы. Зорька съедена прошлой зимой, но в сараюшку прямо-таки въелся овечий дух. А по углам до сих пор хоронятся пыльные Зорькины катыхи. Громко смакуя кислую плоть яблока, я рассказываю Мане, какая шалунья была наша Зорька. Любила скакать козочкой по Некрасовской, плевать ей было на мотающийся курдюк!
- Некрасивая елка - Евгений Пермяк - Детская проза
- Рецепт волшебного дня - Мария Бершадская - Детская проза
- Айрислин – небесный слон - Марина Аржиловская - Детская проза
- Рассказы про Франца и школу - Кристине Нестлингер - Детская проза
- Облака над дорогой - Вадим Шефнер - Детская проза
- Любовь, или Куда уплывают облака - Михаил Самарский - Детская проза
- Повесть об Атлантиде - Юрий Томин - Детская проза
- Серебряная труба - Лев Кузьмин - Детская проза
- Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков - Детская проза / Советская классическая проза
- Ковчег отходит ровно в восемь - Ульрих Хуб - Детская проза