Форма входа
Читем онлайн Гарики из Атлантиды. Пожилые записки - Игорь Губерман
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
— Видите ли, — сказал Витя с сожалением, — тут ничего нельзя гарантировать начальнику тюрьмы, о котором вы спрашиваете. В Израиле тюрем мало, а какая это должность отличная, вы знаете лучше меня, так что скорей всего и там уже нет ни одной тюрьмы с пустой вакансией начальника. Боюсь вас обнадеживать…
— Вот в том-то и дело, — грустно протянул майор. Тут разговор их прервался, потому что кто-то пришел и что-то прошептал — очевидно, у майора кто-нибудь был поставлен на шухере, — и продолжать расспрашивать о своих перспективах он побоялся. Но огорчен был нескрываемо.
И я его понимаю. Тут у нас в Израиле живет невероятное количество людей, у которых в памяти до сих пор кровоточат места, где оставленные ими роли срослись с личностью. О, это были наверняка прекрасные роли! И даже наугад мне стыдно их перечислять. Не столько их, верней, а то, что было с ними связано в той жизни, где за ролевые льготы и радости расплачивались изменением души.
Воплощения человека в его разных ролях ничему не удается уподобить. Цветок завязывается в плод, гусеница становится бабочкой — но это жизненное развитие, а человек способен и к деградации. Хамелеон? Частный и плоский, хотя очень распространенный пример. Янус, бог войны и мира, ссоры и примирения, даже входа и выхода, — только двулик, а потому примитивен и для сравнения не годится. Чуть поближе мифологический старец Протей, сколь угодно меняющий свои обличья, но остающийся самим собой. Он тоже, впрочем, не годится, ибо прост. А человек, он сам собой остается далеко не всегда, он сплошь и рядом с переменой роли меняет свою личность, и порой неузнаваемо, и часто сам того не замечая. Нет для человека образа-сравнения, он бесподобен в своих возможностях. Равно как высоких, так и низких.
Что это я, собственно, распелся?
Неслучайно.
Затеявши рассказывать, как открывались у меня глаза на мир (люди приличные такое называют автобиографией духа), я вспоминаю с благодарностью каждые новые очки, сквозь которые мне что-то удавалось рассмотреть. Я искренне обрадовался, начав понимать душевную раздвоенность моих бесчисленных знакомых: добрые, чистые и мудрые люди (за столом на дружеских кухнях), они днем вели прямо противоположный образ жизни, и несходимость эту многие переживали очень тяжело. По пьянке начинал мне вдруг рассказывать талантливый ученый, что занимается он чистой наукой, и не его вина, что результат империя использует в военных целях. И понимал он, что на самом деле врет и что его по-черному употребляют, но так ему хотелось этого не знать! Душевные страдания таких людей стал называть я комплексом неполноцелкости, помочь им я не мог никак. Когда философы (я знал таких) пошли в маляры и стали ремонтировать квартиры, когда в лифтеры и кочегарами в котельные стали подаваться разные гуманитарии — я понимал их: им невыносима была роль, которую предоставляло людям их профессии подло устроенное общество.
Во мне тогда растаяла иллюзия, что просто по случайности пока что к власти не пришел некий порядочный и умный человек, который сможет что-то изменить. Поскольку роль меняет человека, а наоборот — гораздо реже. Мне тогда еще попалась одна восточная притча — она была именно об этом.
В клетке, говорилось в этой притче, заперты люди и обезьяны. Люди жаждут выйти, разумеется, но ключ от клетки находится у обезьян. Люди умнее и находчивее, люди способны сговориться, и они нашли бы способ отобрать у обезьян заветный ключ, но вот беда: человек, взявший в руку этот ключ, тут же превращается в обезьяну.
И лучше ничего я не читал о нашей жизни в те загадочные годы. И разумеется, немедленно принялся писать книгу. Потому что мне тогда казалось, что книги на людей влияют. Что поделаешь, я умственно созревал слишком медленно.
А еще мне было очень странно, что мы как-то выживаем, сохраняя в себе нечто, позволяющее нам общаться и смотреть в глаза друг другу. И когда я прочитал, что именно над этим день и ночь в нас трудятся некие специальные душевные механизмы, то счастлив был, как Исаак Ньютон в тот миг, когда на голову ему свалилось яблоко. Но я сперва одну историю тут должен рассказать.
Году в шестидесятом это было. Мне однажды утром строго заявила мама, что я уже инженер и стыдно мне ходить в таком пальто. И даже странно ей, сказала мама, что какие-то девушки идут со мной в кино и вообще приходят на свидание со мной, не замечая, как я неприлично по нынешнему времени одет. Такие, значит, девушки, сказал отец. Да, но хорошие девушки могут обратить на это внимание, возразила мама. Выяснилось, что соседка сообщила родителям, что появились польские необыкновенно малой стоимости пальто, и она сама такие видела вчера. Мне дали эту сумму и категорически послали за пальто. А ночевал у нас приятель мой из Ленинграда, он был в командировке, все это происходило в субботу, мы отправились вдвоем.
По-моему, давно уже в Москве не существует Минаевского рынка. По дороге к Марьиной Роще было некогда это грязное торговое пространство. А вокруг него теснилось неисчислимое количество дощатых сарайчиков, в которых были крохотные магазины с чем угодно. Для начала мы с приятелем выпили чего-то разливного, быстро повторили и теперь готовы были искать загадочное польское пальто. Мы обошли пяток таких палаток (все они именовались «Промтовары»), и в одной из них так долго простояли у прилавка, заболтавшись о чем-то, что пожилая Берта Марковна (или Руфь Самойловна, повсюду торговали там евреи и еврейки) нас подозрительно спросила, чего именно хотят молодые люди. Я объяснил ей то, что знал от мамы, и она сказала ласково:
— Так это же не здесь! Идите через три палатки по другому ряду, там торгует Борис Львович, у него импорта больше, чем за границей.
В палатке, нам указанной, висели ватники и прочая производственная одежка, никаких пальто там не было. А красивый седой Борис Львович грустно и негромко разговаривал через прилавок с каким-то маленьким старичком. Я подошел к нему вплотную и сказал интимно:
— Здравствуйте, Борис Львович, мне надо польское пальто за шестьдесят рублей сорок восьмого размера.
Он косо глянул на меня и холодно сказал:
— Иди в примерочную.
Я тупо продолжал стоять на месте.
— Иди в примерочную, я тебе сказал, — повторил Борис Львович. — Дай договорить.
— Ладно, — сказал ему собеседник, — обслужите молодого человека, им в этом возрасте не терпится.
И вышел.
Я протиснулся в похожую на шкаф примерочную, в ней было зеркало и еще одна дверь, в нее ушел Борис Львович. И через мгновение возвратился с пальто. По тем временам и по моим запросам за такую мизерную цену — это было чудо. Я надел пальто, и Борис Львович, видя в зеркале мое лицо, сказал мне с гордостью:
— Вот видишь? И чтоб я так жил, на сколько денег у меня хорошего товара.
Я засмеялся. Я был счастлив. Я даже не знал, что так люблю красиво одеваться. Борис Львович высунулся, поманил моего приятеля, и мы свободно уместились в шкафчике втроем.
— Тебе сейчас я принесу костюм, — сказал Борис Львович. — У тебя нечастый размер, ты такого сроду не найдешь.
Костюм явился столь же немедленно, и у приятеля лицо стало таким же, как у меня. Он робко спросил о цене, она была такой же мизерной, как у пальто. Что все тогда ходили в таких дешевых одежках из братских стран народной демократии, я обнаружил позже. А сейчас я занят был кошмарной мыслью, что нас приняли за каких-то знакомых и вот-вот последует разоблачение. Но ведь отнять пальто он уже не может, думал я. Лишь в этом шкафчике, где он стоял ко мне вплотную, рассмотрел я, что он нисколько не моложе того ушедшего старичка. А Борис Львович негромко меня спросил:
— Кто вас прислал?
— Наум Семенович, — ответил я, ни на мгновение не задержавшись. Что еще я мог ответить? И по-снайперски попал. Так новички, присевшие за стол впервые, выигрывают в рулетку.
— Ой, Наум-Наум, — слегка запричитал наш благодетель. — Он помог мне сделать поминки по отцу, который мне приснился ночью и сказал: «Борис, ты почему не делаешь по мне поминки?»
Мы вытиснулись из примерочного шкафчика, и старик стал заворачивать наши покупки. Приятель конфузливо сказал, что у него с собой нет этих денег и что он может привезти их через час. Борис Львович сунул ему в руки перевязанный пакет и пояснил ворчливо:
— У меня что же — нету совести, чтоб я вам не поверил?
Он вышел из-за прилавка, чтобы проводить нас.
— А Наума очень любит мой зять Слуцкий, — сказал он.
— Поэт? — спросил я, обалдев от изумления. В те годы я обожал стихи Слуцкого и знал десятки наизусть.
— Какой поэт! — презрительно поморщился старик. — Мой зять играет на аккордеоне. Его знает вся Москва, его зовут со свадьбы на свадьбу, и он столько ездит, что уже даже не играет.
Старик стоял сейчас на месте, где стоял его собеседник, и прерванный моим приходом разговор вдруг явно вспомнился ему. Он помрачнел и горестно сказал в пространство:
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Гарики из Атлантиды. Пожилые записки - Игорь Губерман бесплатно.
Похожие на Гарики из Атлантиды. Пожилые записки - Игорь Губерман книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Прогулки вокруг барака - Игорь Губерман - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Чудо о розе - Жан Жене - Современная проза
- Франц, дружочек… - Жан Жене - Современная проза
- Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru] - Эльфрида Елинек - Современная проза
- Людское клеймо - Филип Рот - Современная проза
- Жена декабриста - Марина Аромштан - Современная проза
- Поезд прибывает по расписанию - Генрих Бёлль - Современная проза
