Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не удивлюсь, если и правда знает, — сказала тетушка Рухсора, обращаясь к Дадоджону. — Он у нас лучше ученого.
— А что он окончил? — невольно вырвалось у Дадоджона.
— Нашу кишлачную школу, — тетушка Рухсора чуть слышно вздохнула.
Дадоджону стало неловко. Кажется, огорчил славную женщину. Она, конечно, переживает, что дети не смогли получить образование. Все трое, сыновья и дочь, окончили только кишлачную начальную школу. Учись они дальше, кто знает, может, и действительно стали бы большими учеными.
Дядюшка Чорибой, наверное, разгадал мысли, промелькнувшие в голове Дадоджона, потому что, глянув на него, сказал:
— Учиться, конечно, нужно всем. Но если все парни из кишлаков пойдут в институты или станут перебираться из-за учебы в города, а за ними потянутся и девушки, кто будет работать в колхозе? Жизнь сама отбирает, кому быть ученым, кому чабаном, агрономом или хлопкоробом, и не нужно спешить обгонять ее. Ты сам говоришь, нужно сперва разобраться, какое дело тебе по душе. Вот возьми своих братьев, — кивнул старик на сыновей, — они радуют меня своей любовью к моему делу. Понимают, что без нас, чабанов, люди никогда не обходились и не обойдутся. Потому и живут в степи, и работают, чтобы не сидели люди без мяса, чтобы были у них и молоко, и каймак, чтобы носили красивые и теплые каракулевые шапки.
— Да, это так, — поддакнул Дадоджон.
— И-и, отец, все мой, мое, скажите один раз наш, — засмеялась тетушка Рухсора.
— Все мое — твое и наше, — улыбнулся дядюшка Чорибой и продолжал: — Наш Шамси с детства имел интерес к машинам и всякой технике. Как напомнила мать, джигиту и сорока профессий мало, потому я поощрял его, чем мог, помогал. Теперь всякое дело спорится в его руках. Вот если автомобиль Туйчи встанет, Шамси полезет в мотор, покопается в нем — и автомобиль снова поедет.
— Да, быстро исправит, — вставил молчавший до сих пор Туйчи. — Шамси-ака хоть и не шофер, а механик сильный, мастер что надо!
— Вот так, сынок, — сказал дядюшка Чорибой. — Шамси не стал ученым, но в том, что он знает, нет ему цены. И пользы людям приносит побольше некоторых ученых. Еще покойный отец говорил: «Счастье не в воздухе вьется — трудом достается». Пока не приложишь труд, ничего не добьешься. Это и к ученью относится, так что ты, Дадоджон, лучше учись. Сколько помню, тебя все время тянуло учиться, твой путь, наверно, в науке. Только учись со стараньем.
— Все, уже отучился, — вздохнул Дадоджон. — На мой короткий век хватит и того, что знаю.
— Не говорите так, сынок, грешно, — покачала головой тетушка Рухсора. — Раз вернулись с войны здоровым, значит, жить вам долго и счастливо.
— Ты вроде бы на судью ездил учиться? — спросил дядюшка Чорибой. — Ну и как, успел выучиться?
— Кончил и тут же ушел в армию.
— Ну и хорошо. Глядишь, теперь станешь у нас в районе судьей или назначат прокурором, будешь выводить жулье. Чего уж греха таить, много его развелось за последнее время…
— Нет, дядя, — ответил Дадоджон, перебивая. — Плохой из меня юрист, нет у меня для этой работы способностей. Я стану животноводом. Выучите меня на чабана.
Дядюшка Чорибой пристально посмотрел на него, но Дадоджон выдержал его взгляд.
— Что ж, можно и выучить, — сказал дядюшка Чорибой.
— Я буду прилежным учеником, — заставил себя Дадоджон улыбнуться.
О, как завидовал он этим людям, которые живут просто и ясно. Они твердо знают свое место в жизни, знают цену себе и своему труду. Поэтому они преисполнены достоинства, сильны духом, поэтому далеки от всего суетного, низменного и мелкого…
Туйчи уезжал утром, с первыми лучами восходящего солнца. Дадоджон попросил его передать ака Мулло, чтобы он не волновался за него и не вздумал появиться здесь. Он вернется в кишлак, когда сочтет нужным.
27
Марджона-Шаддода, по просьбе матери, разожгла сандал, накрыла столик цветастым стеганым одеялом, поверх положила широкий медный поднос и спросила:
— Все, что ли? Теперь сидите и радуйтесь, не будет ломоты в ногах, наслаждайтесь. Я пошла.
— Нет, еще не все, — остановила мать. Свершив полдневный намаз, она продолжала сидеть на молитвенном коврике с четками в руках. Дочь недовольно глянула на нее, но старуха все тем же поучающим тоном сказала: — Не так ведь сделала. Сначала расстели на одеяле вон ту скатерть с бахромой, а потом уж ставь поднос.
— Пожалуйста! — передернула плечами Шаддода и быстро сделала. — Что еще?
— Еще завари покрепче и подай мне чайничек чая, потом ты свободна!
— Ффу, слава богу! Никто не заставляет молодую невестку столько работать, — сказала, улыбаясь, Шаддода. — Ладно, катайтесь пока на мне, пользуйтесь тем, что я соломенная вдова и до сих пор не видела муженька.
— Типун тебе на язык! — нахмурилась мать. — Почему ты вдова? Слава богу, муж у тебя герой, богатырь!
— Где он бегает, этот герой-богатырь?
— Никуда не убежит, не бойся! Не сегодня-завтра вернется, сыграем свадьбу и…
Мать осеклась, так как со двора донесся голос Мулло Хокироха:
— Есть кто дома? Невестка, о-ой, невестка!..
— Да-да, входите! — крикнула старуха, глянув на дверь, и вскочила с молитвенного коврика.
Мулло Хокирох со словами «бисмиллохи рахмони рахим» — «во имя бога, милостивого, милосердного» переступил порог, снял у входа галоши и сказал:
— Хорошо, что застал вас обеих. Проходил мимо, дай, думаю, загляну на минутку, проведаю. Невестка, как ты? Не скучаешь? Суженого не ругаешь?
Шаддода сделала вид, что смутилась, опустила глаза и склонила голову, но в душе проклинала старика за то, что он не удержал ее жениха.
— Прошу, добро пожаловать вот сюда! — показала старуха на верхнее место за сандалом и надвинула головной платок чуть ли не на самые глаза.
Мулло Хокирох прошел и уселся во главе сандала. Старуха села сбоку, а Шаддода примостилась в конце, спиной к двери. Мулло Хокирох скороговоркой пробормотал молитву, произнес «аминь», и тогда Шаддода встала и ушла заваривать чай.
— Вот и зима пришла, — заговорила старуха, — похолодало. Зябнуть я стала, поэтому попросила разжечь сандал…
— Да, пришла зима! — сказал Мулло Хокирох. — А мы не справили свадьбу…
— О женихе что-нибудь слышно?
— Слышно-то слышно, да недобрые вести, — вздохнул Мулло Хокирох, уставившись на старуху. — Мой брат, болван, пасет в степи овец и не желает, щенок, возвращаться. Да и здесь дела плохи…
— Чьи дела плохи? — встрепенулась старуха.
— Наши дела, колхозные, — ушел старик от прямого ответа. — Председательница и другое начальство надели халаты наизнанку — хмурятся да сердятся. По-моему, и арест Нуруллобека…
— И-и-и, Нуроллобека арестовали? — удивилась старуха. — О господь всемогущий, что за времена наступили?!
— Да, ваш сын посадил
- Бремя нашей доброты - Ион Друцэ - Советская классическая проза
- За что мы проливали кровь… - Сергей Витальевич Шакурин - Классическая проза / О войне / Советская классическая проза
- Прииск в тайге - Анатолий Дементьев - Советская классическая проза
- Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович - Советская классическая проза
- Во имя отца и сына - Иван Шевцов - Советская классическая проза
- Девки - Николай Кочин - Советская классическая проза
- Год жизни - Александр Чаковский - Советская классическая проза
- Сын - Наташа Доманская - Классическая проза / Советская классическая проза / Русская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №1) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза