идет вниз, пошатываясь, то и дело останавливается, потому что его бьет кашель, застарелый кашель незалеченной простуды. Ощупью находит дверь в кухню. Едва ли он помнит сейчас, что остался среди чужих людей, купивших дом после смерти Титуса. Нет, он не хочет есть, спасибо, вот согреться бы…

— Нет дров, — с сердцем бросает простоволосая женщина (разве бы он позволил служанке шляться без чепца, что за бесстыдница!), — и возить некому, вы ведь не позаботились, чтоб в ваш дом завозили дрова, а уголь стоит дорого, я сегодня уже топила. Придется уж вам довольствоваться тем, что есть!

Она ходит, и жужжит, и тратит сердечное раздражение понапрасну: старик уже не слышит ее, он уже рвется от стола к работе, — а то вдруг забудется то, что ему привиделось на стене кухни между полкой и развешенными сковородами. Это было лицо торговца хворостом — один глаз затянут бельмом, а другой, живой, сжигают едкие слезы и скатываются по острой скуле, по коричневой, пустой коже. Женщина ворча приносит миску с дымящейся жидкостью и швыряет ее на стол, швыряет ложку и хлеб, и старик, давясь, проливая на грудь, торопится: это лицо ему нужно, не забыть бы, не упустить, как он молча открывал рот, смотрел — и ни слова.

— …скажут, что плохая хозяйка, что не слежу за порядком в доме, чего доброго — найдутся люди! — попрекнут, мол, старика обидела, а я чем виновата, раз вы…

А он, обретя необычайную легкость, уже бежит в мастерскую, там уже светло, достаточно светло для работы, для работы, для работы! Он настоял на том, чтобы сняли ставни, зачем ему ставни, ему нужен свет, золотые трубы, пусть трубят, пусть зовут, зовут к работе и жизни. Свет! Он виден лишь тому, кто проник в таинственные области тьмы и обжился в них, в своих заповедных владениях, среди клубящегося тумана и затейливых витков сумерек. Многое скрыто в потаенных глубинах мрака. Кто знает, что свет повенчан со тьмой навечно? Свет! Его тугие, скручивающиеся потоки, его зеленые моря, его золотые свитки. А бархатные бездны тьмы, с ее прихотливыми лагунами, с шелковистыми поверхностями и коварными пропастями!

Слепые верят, будто тьма черна, а она не черна, ее коричневые и кровавые подбои извиваются, дымятся, переплетаются, но чтобы увидеть все это, надо отрешиться от убеждения, будто темнота — неподвижна. Надо освободить свои глаза — пусть глядят непредубежденно и чисто, только что родившись, — и тогда увидят! Увидят, как свет исходит от замерзшей дорожной грязи под вечер, когда последний путник спешит убраться под крышу, а солнце падает за горизонт. Как корона света восходит над трясиной в розовых и зеленых лучах. Не один солнечный свет изливается на нас, Все живое лучится и застенчиво сияет, покуда живо. Дело зрячего — не пренебречь самым бледным излучением.

Женщина снует по кухне, по своему царству, моет, скребет, оттирает, начищает, да еще бормочет под нос по старой привычке к одиночеству. Слова текут из нее безотчетно и естественно, как тепло от ее большого, разогретого мускульным напряжением тела. Тут старик неправ: от этой жадно живущей плоти нет света, но речь ей дана. И речь течет. Наконец она избавилась от старика, он ведь полоумный, знай малюет свои махины, запретить бы надо это, вон сколько добра переводит. Послушайся ее муж, ни за что бы не взял этот дом на условии приглядывать за чужим нищебродом, полоумным к тому же. Кабы ее муж был человеком, так и она не хуже других ходила бы в шелках и золоте и пахло бы от нее заморскими притираниями. Кто знает, может, и приглянулась бы какому важному господину… А так она, кроме зелени, похлебки да рыбы, ничего и не видит от зари до зари. Спасибо, в нынешнем году рыбный рынок на славу, идешь по рядам, а тебя со всех сторон заманивают, и всё свежатина, точно за монастырским столом. Только и думаешь, как бы не дать маху. Да и большие господа без рыбы не живут, и настоящие художники рисуют настоящие, красивые картины: серебряный тунец, лохань с водой, льняная скатерть, ваза с цветами — вся красота, какая только есть в жизни. Такие картины, она видала, оправляют в тяжелые золоченые рамы и вешают на стены в хороших домах.

А этот что малюет! Срам, просто срам. Стыда нет — таскается к евреям в гетто, рисует их, словно мало есть честных христиан с честными христианскими лицами по образу и подобию Божию! Евреи все колдуны, и сглазить могут, и порчу навести, они и галдят-то не по-нашему, — да разве ж добрый христианин знается с этим бесовским племенем? Правда, может это они и навели порчу, что он такой несмышленый, вроде младенца?

Ах, кабы ей все те деньги, какие, сказывают, проплыли через его дырявые руки и разошлись по карманам ростовщиков, вот уж она потешила бы душу! Ах, как бы не спеша прошлась бы она по улице снизу вверх в плаще с меховой оторочкой, в мягких кожаных башмаках, в бархатном платье поверх сборчатой рубашки, а уж шляпу выбрала бы — вся бы улица на нее глазела! Моды она знает не хуже чванных богачек, взять хоть невестку старика, — до чего задирала свой толстый нос, а где она теперь?

И Титус все кашлял-кашлял, ведь совсем был молодой. Нет, это и в самом деле, наверно, порча, должно быть, это старику за его грехи — пережить собственного сына. Змея была невестка, сущая змея, вот и в глаза не глядела, — а где она теперь? То-то. Сам-то Титус скромный, аккуратно ходил в храм Божий, не чета отцу, — того-то из дому не выманишь, все бы мазал и мазал. И все еще скрипит! Они, когда покупали дом, надеялись — вот-вот его Бог приберет, а не тут-то было! И чем жив-то, не ест почти. А и той провизии жаль — ну точно как в яму кидаешь. Совсем негодящий человечишко! И болтают еще, будто женат был на дочке бургомистра, — врут, небось, кто ж за такого отдаст? Правда, заходил приличный гражданин, перчатки за поясом, да вот еще — пускать не весть кого, она и захлопнула дверь, не такие времена, чтоб с улицы пускать. Да и кому он может понадобиться, полоумный?

Зола, которой она начищала печку, собрана в совок, женщина распрямляет спину, обводит взглядом свои владения: все на месте, все блестит. Несмелый январский луч пробирается в узкое окно и дрожит на медной ручке сковороды. Луч этот — редкий гость,

1 ... 76 77 78 79 80 81 82 83 84 ... 91

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова бесплатно.

Похожие на «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова книги

Говорит Ленинград - Ольга Берггольц - Поэзия
Стихи - Станислав Куняев - Поэзия
Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
Всемирный следопыт, 1926 № 07 - Александр Беляев - Публицистика
Всемирный следопыт, 1926 № 06 - Александр Беляев - Публицистика
Время Бояна - Лидия Сычёва - Публицистика
Стихотворения - Вера Лурье - Поэзия
Первая книга автора - Андрей Георгиевич Битов - Русская классическая проза
Русские символисты - Валерий Брюсов - Критика

Оставить комментарий