Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аусма медленно-медленно перевела взгляд от окна на кольцо, секунду непонимающе глядела на радужный ободок, отражавший закатное солнце, а потом с размаху швырнула кольцо, словно оно обожгло ей руки. Ударившись о стенку, кольцо тонко прозвенело и дугой покатилось по полу.
Аусма тотчас о нем забыла. Теперь она знала, что ей надо делать.
— Я ему все, все о тебе расскажу, ничего не стану таить, — бормотала она как заклинание.
Аусма торопливо надела толстый, местами потертый пиджак мужа с долгими полами и ватными набивными плечами, зачем-то сунула в карман коробок с десятком неиспользованных спичек, тоненький, почти невесомый сухарь, хранимый на черный день.
Седые волосы выбились у нее из-под платка, жидкими хвостиками мотались по лбу, блестевшему от пота. На запавших щеках заалел нездоровый румянец, а шея, выглядывающая из распахнувшегося ворота рубашки особенно бело и незащищенно, подергивалась, словно больше невмоготу ей было удерживать отягощенную трудными думами голову…
Она все металась по дому, силясь вспомнить что-то ускользающее, уходящее от глаз и памяти.
Сумерки уже залегли по углам, уменьшив и без того небольшую комнату; с улицы поползла ночная прохлада, пронзительной сыростью потянуло по ногам. Аусме стало холодно. Она хотела затопить печь, но овладевшее ею отчаяние сковало некогда сильное, проворное тело, отняло само желание, необходимость двигаться, чтобы жить. Даже охапка дров, к которой она примерилась, оказалась неимоверно тяжелой, пришлось все бросить. Тогда она, не зажигая света, сняла со стены фотографию, вынула ее из деревянной некрашеной рамочки и торопливо, загибая сухие ломкие углы, сунула в карман пиджака.
Смутная цель, неодолимое желание влекли ее за порог. Она вышла на улицу, огляделась, щурясь в непроглядную темноту между домами. Потом глубоко вдохнула пахнущий осиновой корой прохладный воздух, убрала рассыпавшиеся волосы под платок и понемногу успокоилась.
По влажному песку с глубокими мотоциклетными вмятинами, бессознательно держась ближе к заборам, Аусма побрела за посад. Плоский рельефный отпечаток калош, прихваченных к ногам широкой льняной тесьмой, вился за нею зигзагом, так что всякий, глядя на него, мог предположить, что человек либо шел не по своей воле, его вели, либо тут в поисках ближайшей калитки торкался вдоль забора пьяный.
По памяти отсчитав пятьдесят восемь шагов, Аусма свернула в проулочек, и вовсе тесно сжатый по бокам заборами — сплошь подопрелыми, скрипучими. Песчаный проулок вел под уклон, и Аусма пошла быстрее — прочь ох дома, из городка, подальше от страшного Руттенберга…
Руттенберг был уверен, более того, убежден, что Аусма связана с партизанами. Он рассуждал по нехитрой, в общем-то, схеме: Велта давно уже не навещала свою мать, жила, на случай экстренной служебной необходимости, в комнатке при комендатуре, и уж если заглянула к матери, то наверняка не за тем, чтобы только поздороваться.
Обычно расчетливый, хладнокровный, теперь комендант городка злился. Его уверили, что пограничный комиссар Солтас не покинул округи, но твердых доказательств этому не было, а Руттенберг не выносил неясностей в любом, даже самом малом деле. Лучшим же доказательством присутствия неподалеку от городка партизан, направляемых твердой и умелой рукой, было то, что даже в центре, особенно с наступлением темноты, офицеру нельзя было появиться без риска для жизни, и это обстоятельство Руттенберг истолковывал как вызов лично ему, коменданту. Солтас ведь был далеко не рядовым коммунистом и если уцелел после боев на границе, то наверняка засел где-то неподалеку.
Все более и более раздражаясь, Руттенберг рассуждал: подлая старуха лжет, будто муж у нее на фронте. Рано или поздно Солтас будет у него в руках — Велта тому порукой. Ниточка от дочери потянется и к отцу… Кое-кому из нынешних помощников Руттенберга удавалось видеть человека, похожего на Солтаса, и это давало Руттенбергу надежду на успех. Все совпадало: тот же, клином сужающийся к подбородку, овал лица, глубоко посаженные голубые глаза под густыми бровями, заметный рост.
Руттенберг считал, что именно такой человек, как Солтас, мог быть в местном партизанском отряде одним из руководителей, если не сказать больше, поэтому не спешил с Велтой, когда она впервые появилась в комендатуре, как не спешил с ее матерью, Аусмой. Руттенберг искренне верил в свою судьбу, верил, что ему непременно удастся выявить их связи без особого труда. Но время шло, а ничего утешительного для Руттенберга не прояснялось, и обер-лейтенант начал проявлять нетерпение. Не далее как вчера партизаны сняли патруль буквально в двух шагах от комендатуры, а после этого у солдатской казармы прогремел взрыв. Нет, решил Руттенберг, настала пора браться за Аусму.
Аусма шла быстро, не оглядываясь. Боль в груди, поначалу клонившая ее к земле, уже не была такой острой. Только сухое, некогда подвижное ее тело отяжелело, налилось свинцом. По вязкой, цепляющейся за ноги траве она шла с трудом и чувствовала, как у виска суматошно, толчками билась тонкая жилка, словно вела счет пройденным шагам. Аусма опасалась лишь одного: только бы не упасть, дойти до леса…
Не легче ей стало и в лесу, до которого она добрела уже к ночи, залившей все вокруг сплошной чернотой.
Куда идти дальше, она не знала. Ни Солтас, ни его друзья ни разу не наведались к ней, хотя изредка она получала о муже торопливые, на ходу, весточки от совсем незнакомых ей людей. Аусма была уверена, чуяла сердцем, что муж где-то рядом, но не знала — где именно. Солтас говорил ей, что война не женское дело, потому что война — это прежде всего грязь и кровь, они огрубляют женское сердце, делают его бесчувственным, а женщина всегда должна оставаться женщиной… Аусма и не возражала, не настаивала на своем, просто, как всегда, согласилась, ведь он был упрямым, ее Солтас…
Твердая, прибитая десятками ног дорога уже давно ускользнула из-под ее ног, но Аусма шла на дурманяще-сладкий запах Угрюмых топей — месту, где до войны из-за его худой славы никто без надобности не появлялся.
Жутью веяло от немого леса в бледных точечках светляков; изредка душераздирающе вскрикивала, пугая до смерти, какая-то неведомая птица, словно предупреждала: не ходи, заведу — не вернешься.
Аусма ориентировалась на сырой, ставший и вовсе тяжелым запах, холодком вытягивающийся из мрачной глубины. Она двигалась в этом густом удушающем облаке, словно в бреду, и, казалось, ничто не могло вывести ее из этого полуобморочного состояния. Ей рисовались зыбкие, почти прозрачные картины из прошлого — столь мимолетные, что едва вставали перед глазами, как тотчас и пропадали. Она пыталась приостановить их стремительный бег, усиленно цепляясь за то, что когда-то ей было близко и дорого, но уже давным-давно минуло, отмерло…
- Тревожная Шумава - Рудольф Кальчик - Детектив / Прочие приключения
- Два капитана - Вениамин Каверин - Прочие приключения
- Тревожная служба. Сборник рассказов - Эрхард Дикс - Прочие приключения
- Орлы капитана Людова - Николай Панов - Прочие приключения
- Милость! - Василий Немирович-Данченко - Прочие приключения
- Поход - Василий Немирович-Данченко - Прочие приключения
- В Петербурге - Василий Немирович-Данченко - Прочие приключения
- Корабль в бурю - Василий Немирович-Данченко - Прочие приключения
- Степан Груздев - Василий Немирович-Данченко - Прочие приключения
- Напиши обо мне песню. Ту, что с красивой лирикой - Алена Никифорова - Биографии и Мемуары / Прочие приключения / Путешествия и география