Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1942 году каратели СС на станции Прокочим вколачивали те же мысли в голову Оскара.
"Зачем вам конкретные фамилии, герр директор".
Теперь, как и в Прокочиме, Оскар придерживался своей обычной линии.
«Они незаменимые, квалифицированные, отборные работницы. Я лично обучал их в течение нескольких лет. Они владеют ремеслом настолько, что я не в силах их быстро заменить. Я знаю тех, кого на самом деле знаю».
«Минуточку, – ответил его искуситель. – Я вижу, тут упоминается девятилетняя дочь некой Филы Рат. Я вижу одиннадцатилетнюю дочь некой Регины Горовитц. Вы будете утверждать, что эти девяти и одиннадцатилетние тоже квалифицированные отборные работницы?»
«Они обтачивают изнутри сорокапятимиллиметровые гильзы, – ответил Оскар. – Они были отобраны за свои длинные пальцы, поскольку способны проникать так глубоко внутрь детали, как ни один взрослый».
Такой разговор в поддержку девочки, бывшей приятельницей семьи, имел место, срежиссированный Оскаром, либо лично, либо по телефону. Оскар сообщал новости о ходе переговоров узкому кругу заключенных, а от них информация распространялась по всему производству. Заявление Оскара, что он нуждается в детях для обработки внутренностей противотанковых снарядов, было очевидной чепухой. Но он уже не раз прибегал к этому приему. Сирота Анита Лампель была однажды ночью 1943 года вызвана на аппельплац в Плачуве и застала там Оскара спорящим с дамой средних лет – Altest -старостой женского лагеря. Attestпроизносила нечто более или менее напоминающее то, что Гесс/Хёсслер позже произнес в Аушвице. «Не говорите мне, что на „Эмалии“ вам нужны четырнадцатилетние. Не говорите мне, что комендант Гет дозволил вам внести четырнадцатилетних в наряды на „Эмалию“». (Староста, разумеется, опасалась, что, если список для «Эмалии» будет тщательно проверен, ей придется отвечать за это.) Той ночью 1943-го Анита Лампель изумленно услышала, как Оскар, человек, никогда ранее не видевший ее рук, утверждал, что она была выбрана за производственную ценность ее длинных пальцев и только поэтому герр комендант дал свое согласие.
Но и Анита Лампель теперь была в Аушвице, правда, она уже подросла и более не нуждалась в легенде о длинных пальцах. Поэтому история транспонировалась на дочерей фрау Горовитц и фрау Рат.
Собеседник Шиндлера был прав, утверждая, что женщины утратили почти полностью производственную ценность. На поверку, молодые женщины вроде Милы Пфефферберг, Хелены Хирш и ее сестры уже перестали сопротивляться приступам дизентерии и понемногу тряслись и сгибались. Госпожа Дрезнер напрочь потеряла аппетит. Ее не волновал даже эрзац суп. Данка не могла принудить мать согреть свое горло хоть каплей этого варева. Это означало, что вскоре ей предстояло обратиться в мусульманина.Так на лагерном слэнге, основанном на воспоминаниях о новостях из довоенных газет, повествующих о голоде в мусульманских странах, назывались заключенные, переступившие тот порог, что отделял прожорливых живых от покорных полумертвецов.
Клару Штернберг, женщину, только что разменявшую пятый десяток, отселили от основной группы Шиндлера в помещение, которое можно было бы описать как приют мусульман.Здесь каждое утро умирающих женщин выстраивали возле ворот и производили отбор. Иногда в твою сторону направлялся сам доктор Менгеле. Из пяти-ста женщин, попавших туда вместе с Кларой, сто были «отобраны» в то же утро. На следующее – пятьдесят. А ты румянишь себя аушвицкой глиной, а ты держишь прямо спину, будто бы это может помочь. И ты задыхаешься от необходимости стоять быстрее, чем от удушающего кашля.
После такого отбора Клара окончательно поняла, что больше она уже не сможет ждать, рисковать ежедневно и ежечасно. У нее были муж и сын-подросток в Бринлитце, но теперь они казались еще более недосягаемыми, чем каналы Марса. Она не могла представить ни Бринлитц, ни их в нем. Она бродила по женскому лагерю, ища глазами проволоку под током. Когда их только привезли сюда, ей казалось, что она повсюду. Теперь, когда она понадобилась, Клара не могла найти ее. Каждый поворот приводил ее на очередную раскисшую улицу и ужасал видом однообразных нищенских бараков. Когда она заметила женщину, знакомую по Плачуву, такую же краковянку, как и она сама, она кинулась к ней.
– Где здесь изгородь под током? – спросила она эту женщину.
В том состоянии, в котором она находилась, это был самый естественный вопрос, и Клара не сомневалась, что подруга, если у нее есть хоть капля сострадания к ней, тут же укажет ей путь. Ответ женщины был таким же сумасшедшим, но, по крайней мере, в нем присутствовала более здоровая точка зрения, на которую можно было опереться в этом бредовом мире.
– Не надо кончать с собой на изгороди, Клара, – предупредила ее женщина. – В таком случае ты никогда не узнаешь, что с тобой может быть.
Эти слова всегда служили самым убедительным ответом на попытку самоубийства. Покончи с собой – и ты никогда не узнаешь, чем все кончится. Клару уже совершенно не интересовало, чем завершится сюжет ее жизни. И все же, какая-то нотка в этих словах заставила ее изменить свое намерение. Она повернулась. Снова оказавшись в бараке, она почувствовала, что ею владеет еще большее беспокойство, чем когда она двинулась на поиски изгороди. Но ее краковская подружка своими словами как-то переубедила ее, что выхода в самоубийстве нет.
Определенные неприятности свалились и на Бринлитц. Оскар, который не переставая мотался по Моравии, был в отлучке. По всему краю он покупал кухонную утварь и драгоценности, напитки и сигареты. Порой бизнес его приобретал довольно опасный характер. Биберштейн говорил, что в лазарет в Бринлитце поступали лекарства и медицинский инструментарий, которые не были предметом обычных торговых сделок. Оскар, должно быть, как-то доставал лекарства в учреждениях вермахта или, может быть, на аптечных складах одного из больших госпиталей в Брно.
Какова бы ни была причина его отсутствия, его не было на месте, когда явился проверяющий из Гросс-Розена и в сопровождении унтерштурмфюрера Иосифа Липольда, нового коменданта, который был только рад вторгнуться в пределы предприятия, прошелся по цехам.
Приказ инспектора, полученный из Ораниенбурга, гласил, что все лагеря, имеющие отношение к Гросс-Розену, должны быть очищены от детей, необходимых для использования в ходе медицинских экспериментов доктора Менгеле в Аушвице. Олека Рознера и его младшего братишку Рихард Горовитца, которые считали, что тут-то у них нет необходимости обзаводиться укрытиями, заметили, когда они носились по пристройке и догоняли друг друга, бегая среди заброшенной техники. Здесь же был и сын доктора Леопольда Гросса, не так давно вылечившего Амона от диабета, который помогал доктору Бланке проводить «Акцию здоровья» и у кого на совести были и другие преступления, за которые ему еще предстояло ответить. Инспектор заметил унтерштурмфюреру Липольду, что вот эти-то дети точно не участвуют в производстве боеприпасов. Липольд, невысокий, темноволосый и не такой псих, как Амон, был, тем не менее, истово предан делу СС и не видел необходимости заступаться за это отродье.
В ходе дальнейшего осмотра на глаза попался и девятилетний сын Романа Гинтера. Гинтер знал Оскара еще со времен основания гетто и обеспечивал мастерские в Плачуве металлоломом, собираемым на ДЭФе. Но инспектор и унтерштурмфюрер Липольд не признавали никаких особых отношений. Ребенок Гинтера под охраной был направлен к воротам в компании других ребят. Францу, сыну Спиры, было десять с половиной лет, но он был высок, и по документам проходил как четырнадцатилетний. В этот день он стоял на верхней ступеньке длинной лестницы, протирая высокие окна. Ему удалось пережить этот рейд.
Приказ предписывал отправить вместе с детьми и их родителей, ибо в противном случае существовала опасность, что обездоленные родители могут поднять бунт в лагере. Таким образом, под стражей оказались скрипач Рознер, Горовитц и Роман Гинтер. Доктор Леон Гросс прибежал из клиники, чтобы договориться с СС. Он кипел возмущением. Он старался убедить инспектора из Гросс-Розена, что он относится к тому сорту заключенных, которые пользуются полным доверием, он искренний сторонник системы. Его усилия ни к чему не привели. Унтершарфюреру СС, вооруженному автоматом было поручено доставить их в Аушвиц.
Из Цвиттау до Катовице в Верхней Силезии группа отцов с детьми добиралась на обыкновенном пассажирском поезде. Генри Рознер предполагал, что остальные пассажиры будут враждебно относиться к ним. Вместо этого одна женщина, сочувственно глядя на них, прошла по проходу и дала Опеку и другим по ломтю хлеба и яблоку и посмотрела унтеру прямо в лицо, ожидая его реакции. Тем не менее, унтершарфюрер лишь вежливо кивнул женщине. Позже, когда поезд остановился на станции Усти, он, оставив арестованных под присмотром своего помощника, зашел в пристанционное кафе и принес оттуда кофе и бисквиты, уплатив за них из своего кармана. Рознер и Горовитц вступили с ним в разговор. Чем дольше он длился, тем меньше унтершарфюрер походил на таких своих коллег из тех же формирований, как Амон, Хайар, Йон и другие.
- Аншлюс. Как нацисты лишили Австрию независимости - Александр Север - Военное / Историческая проза
- Сквозь три строя - Ривка Рабинович - Историческая проза
- Марко Поло - Виктор Шкловский - Историческая проза
- Дюрер - Станислав Зарницкий - Историческая проза
- Тайна поповского сына - Федор Зарин-Несвицкий - Историческая проза
- Скопин-Шуйский - Федор Зарин-Несвицкий - Историческая проза
- Пляска Св. Витта в ночь Св. Варфоломея - Сергей Махов - Историческая проза
- Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Ивановна, или Девица из Москвы - Барбара Хофланд - Историческая проза
- Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев - Историческая проза