Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Незнамов П. Система девок // Печать и революция. 1930. № 4. С. 77.
37.Друзин В. О многих поэтах. В порядке дискуссии // Ленинградская правда. 1927. 26 июня. «Не тебя ль с улыбкою Мадонны» – из стихотворения Н. Бутовой «Беатриче» (Альманах Ларь. Стихотворения. Л., 1927. С. 12).
38.Друзин В. Кризис поэзии // Жизнь искусства. 1929. № 17. С. 6. Ср. и позднее: «В наши дни имеется немалое количество поэтов, умеющих состряпать сколько угодно пейзажиков по Гумилеву или изощреннейших самодовлеющих деталей “не хуже Пастернака”» (Друзин В. Так мы живем // Красная газета. 1931. 17 января). Отметим, что Валерий Павлович Друзин (1903–1980) в феврале 1968 г. как зав. кафедрой советской литературы Литературного института им. Горького, профессор, вместе с писателем Владимиром Павловичем Беляевым (1909–1990) подписали заявление Павла Николаевича Лукницкого (1902–1973) на имя Генерального прокурора СССР Романа Андреевича Руденко (1907–1981) с просьбой рассмотреть дело Н.С. Гумилева и определить возможность его реабилитации. Дело Н. Гумилева было изучено первым заместителем Генерального прокурора М.П. Маляровым. «Результаты рассмотрения – в принципе благоприятные, – записал П.Н. Лукницкий, – не были, однако, практически реализованы» (Лукницкая В. Любовник. Рыцарь. Летописец (Три сенсации из Серебряного века). СПб., 2005. С. 340).
39.Уткин И. Снимите очки! О редакторах «со вкусом», о попутническом середнячестве, о комсомольских запевалах и борьбе за литературные кадры // Комсомольская правда. 1929. 14 сентября.
40.Барриль Л. В плену эстетизма. О ленинградском литературном молодняке // Комсомольская правда. 1929. 17 ноября.
41.Штейнман З. Саблями по воде // Смена. 1929. 15 декабря.
42.Уткин И. Признаю свои ошибки // Комсомольская правда. 1929. 21 декабря.
43.Литературная учеба. 1930. № 5. С. 105.
44.Коротич В. Двадцать лет спустя. М., 2008. С. 27.
К вопросу о проблемах атрибуции
Предлагая рассматривать нижеприведенный текст рецензии, напечатанной в газете «Царскосельское дело» 23 ноября 1907 года, как, до известной степени, возможно, – и далее еще несколько слов, обозначающих сугубую предположительность, половинчатость и неуверенность, – принадлежащий перу Николая Гумилева, я отдаю себе полный отчет в том, что основное побудительное движение к такой атрибуции вызывает в памяти тот тип аргументации, который в истории текстологии известен по лозунгу «А если не Пушкин, то кто бы еще мог так…» и, в частности, например, проявился при вручении Набокову авторства «Романа с кокаином»1.
При этом материал всячески сопротивляется подобному предположению – в письмах Гумилева к Брюсову за это время, своего рода подробных творческих самоотчетах, такой дебют на поприще литературной критики не упоминается. А главное – в «Царскосельском деле» предлежащий текст подписан «К.Т.», и единственное, что я мог бы противопоставить контраргументу этого криптонима, – это гипотетическую ситуацию передачи в редакцию местной газеты заметки незнакомого автора (обосновавшийся в то время в Париже, Гумилев приезжал в родной городок летом 1907 года). В гумилевском почерке «Н.» могло читаться как «К.» – так, вероятно, произошло в редакции «Тифлисского листка» в 1902 году, где шестнадцатилетний автор напечатался впервые как «К.Гумилев»2 (впрочем, остается вероятность, что редакция титуловала гимназиста «Колей»). Виселица прописного глаголя тоже могла привидеться Т-образной. Сознавая недостаточность этой аргументации и дефицит третьей точки (по Гаспарову), я в свое время и не включал этот текст в составленные мною тома критической прозы Гумилева.
Что же касается аргументации «от содержания», то, – скорее пародируя принятые в таких случаях отмычки, – можно было бы обратить внимание на дважды упомянутого Эдгара По, «великого математика чувства»3, о котором Гумилев писал Брюсову в год окончания гимназии: «Из поэтов люблю больше всего Эдгара По, которого знаю по переводам Бальмонта, и Вас»4, и в котором Ахматова подозревала источники вдохновения Гумилева5, если бы не учитывать еще не изученный, но явно существовавший в России в это время истовый культ американца – например, тогда Анна Ивановна Чулкова (впоследствии – Ходасевич) называет своего сына в честь Эдгара Аллана – Эдгаром. Среди эдгароманов, одного из которых выразительно вспоминала Мария Моравская6, мог бы оказаться и «К.Т.» из Царского Села или окрестностей. Цитата из Баратынского, особо ценимого Гумилевым7, тоже доказательной силы не имеет – это «лица необщее выраженье» стремительно тогда становилось общим выражением у русских критиков. В общем, никаких львиных когтей не обнаружено. И все же менторские интонации любителя новых форм, адресованные рецензируемому поэту поверх голов «озверелых царскоселов» («В этом страшном месте все, что было выше какого-то уровня – подлежало уничтожению»8), ничуть не удивительные в Гумилеве даже в его 21 год, побуждают вынести на обсуждение этот образчик из адеспота столетней давности:
Владимир Голиков. Кровь и слезы. Торжество смерти и зла. Маленькие поэмы. СПб., 1907
Странное впечатление производит книга г. Вл. Голикова. Автор как поэт, очевидно, еще молод9; талант его несомненен, но считать его окончательно определившимся невозможно: слишком заметны подчас колебания между старыми и новыми приемами творчества, слишком еще владеют поэтом его учителя, а таковых немало. В книжке г. Голикова есть и «Шутки смерти», и «Бал мертвых», и «Поэма об ожесточении» («Грабитель»), и одинокая «Швея», есть немножко Бодлера, немножко Эдгара По, немножко Лонгфелло и немножко… истинной поэзии.
За стремление к интересным и широким темам, за красивое отречение от серых буден можно только похвалить поэта. Но выполнение у него почти всегда ниже замысла, и это тем более странно, что учился г. Голиков у таких мастеров формы, как Бодлер и По. Казалось бы, элементарный художественный такт должен удерживать поэта от ребяческих небрежностей техники, которыми зачастую пестрят его стихи. Г. Голикову надо еще много работать и помнить, что если он радует нас оригинальностью замыслов, то мы вправе ожидать от него филигранной отработки деталей…
Последнему требованию в его сборнике вполне удовлетворяет легенда «Смерть королевы». Это – простая, благоуханная сказка, написана красиво и выдержана в благородном стиле рыцарской поэзии:
Трубадур играл на лютне и пел…И притихли рыцари и бароны, внимая…На троне король, как зачарованный сидел,И плакала королева молодая…
Это изящное стихотворение – одна из наиболее удачных попыток автора овладеть так называемым свободным стихом, формой, требующей исключительной чистоты и музыкальности аллитераций. Но мы все же посоветуем поэту не отдаваться своенравной волне свободного стиха, а сначала поработать над классическими формами мерной речи. Они закаляют версификатора, а г. Голиков еще далеко не закален и самую обыкновенную прозу готов подчас выдать за стихи. Вот, например, начало «стихотворения» «Бумажный змей»:
Дети запускали с запада на восток бумажный змей,И он упал ко мне на двор.Я поднял его. На нем были письмена.Вот что было написано…
Надо ли говорить читателю, стихи это или проза, но пусть знает г. Голиков, что это даже не «свободный стих» и даже не ритмическая проза.
Хотелось бы верить, что муза г. Голикова еще скажет свое решающее слово и свет еще будет поражен «ее лица необщим выраженьем», которое и теперь можно угадать по таким незаурядным вещам, как «Ссора» (стр. 11) и «Шутки смерти» (стр. 63).
В заключение нам остается только приветствовать поэта в его исканиях новых путей и новых форм. Только в этих исканиях может окрепнуть его талант. Пусть же работает г. Голиков и помнит всегда слова Треплева из чеховской «Чайки»: «Нужны новые формы, новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно».
В любом случае, является ли автором «К.Т.» или «Н.Г.», газетная рецензия 1907 года заслуживает того, чтобы быть учтенной хотя бы при восстановлении истории русского верлибра10 или же для некоторой корректировки безрадостной картины косного царскосельского читательского общества у Ахматовой.
Коль скоро мы извлекли на свет эту без преувеличения забытую книжку11, имеет смысл привести образцы того, о чем идет речь в рецензии.
Вот замысел версификационного кунстштюка: полиметрическая композиция, наращивающая пошагово, крещендо, слоговой объем строки, начиная с односложного одностопника:
Бал мертвых
Бредовая поэма
Мгла…Ночь,ДочьЗла.Тишь.ЛишьМышьСкребет…Но вотУ дверейСлышен стукЧьих-то рук.«ПоскорейМне открой!За тобойВ тьме ночной,Кладбищ гонец,Пришел мертвец.В двенадцать часовКладбищенский бал!Счастлив, кто бывалСреди мертвецов.Склонись ко мне на грудь.И пустимся в путьНа мертвых взглянуть.Ты увидишь наш пирИ захочешь в наш мир.В нашем мире горя нет,Нет болезней, вздохов, слез».И мертвец меня понесВ замогильный страшный свет.Вот над нами сквозь туманУж мерцает мертвых стан.Где ж плиты, гробницы, кресты?Мой спутник ответил: «сняты!»
и т. д.
- Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
- Миропорядок по-русски - Семен Уралов - История / Политика / Публицистика
- Взгляните на себя с пристрастием - Александр Иванович Алтунин - Здоровье / Медицина / Публицистика
- Враги общества - Мишель Уэльбек - Публицистика
- Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник) - Александр Проханов - Публицистика
- В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
- Русское в еврейском и еврейское в русском - Виктор Чернов - Публицистика
- О еврейском фашизме - Борис Миронов - Публицистика
- Встречи на рю Данкерк - Евгений Терновский - Публицистика
- Этот мой джаз - Михаил Кулль - Публицистика