Констанца застыла, улыбаясь, поглаживая маленькую ручку, что цеплялась за ее грудь, а Мэри шепнула дочери: «Пусть дядя Николас придет, да. Тут уже все закончилось, да впрочем, это у нее, — она понизила голос и оглянулась на Констанцу, — и четверти часа не заняло, всем бы так».
— Мэри, — услышала она деловитый голос, — подай мне тетрадь и карандаш, пожалуйста, мне надо вписать формулы в предыдущую диктовку.
— Ну, приведи Николаса, — Мэри подтолкнула дочь, и, оглянувшись на Констанцу, сказала: «Я к себе пойду, если что».
— Угу, — женщина покачала ребенка. «Спасибо тебе Мэри, — она подняла голову, — спасибо большое. И помни, я всегда…»
— Я знаю, — Мэри обняла ее и еще раз шепнула: «Я знаю, Констанца. Я тоже, — она полюбовалась мальчиком и строго сказала: «Ну вот, ты у нас помылся, сейчас папа придет, и ложитесь спать, все вместе. Пока все равно метель, нам не скоро отплыть удастся».
Джордан выпустил грудь и важно ответил: «А!». Мэри рассмеялась и, пощекотав его, услышала спокойный голос Констанцы: «А ведь рыбу-то половить можно, хоть и метель. В ручье, он же тут рядом. Пусть Энни с Джоном туда отправятся, а ты с Мартой — тоже поспишь, устала ведь».
Мэри ярко покраснела и, ничего не ответив, — вышла из палатки.
Николас скинул уличную, тяжелую, заснеженную парку и, повесив ее на раму для одежды, благоговейно спросил: «Можно?»
— Иди сюда, — Констанца поманила его. «Посмотри на Джордана, я ему о логарифмах рассказываю, а он — слушает».
Николас устроился рядом и, обняв жену за плечи, шепнул: «Сыночек?»
Джордан открыл один темный глаз и внимательно оглядел отца. Николас улыбнулся и, целуя жену куда-то в ухо, сказал: «Одно лицо с тобой, одно лицо, любовь моя. Такой же красавец».
— У него уши, — смешливо отозвалась Констанца. «Большие. И торчат. И нос длинный. И рот большой».
— Язык, — хмыкнул муж, привлекая их обоих к себе, — наверняка, тоже длинный. Как у мамы, и дедушки. И у второго дедушки тоже, кстати».
— Это, — сказала Констанца, отложив тетрадь, устраиваясь под шкурами рядом с мужем, — мы еще посмотрим.
Джордан недовольно сказал: «А!» и Николас, укладывая их у себя в руках, ответил: «Ну, вот видишь. Наш сын уже не согласен».
Сквозь сон он почувствовал прохладную, мягкую ладонь на своем лбу. «Вот видишь, — сказала Мэри, — жар спал. Только тебе надо еще отдохнуть. А у Констанцы и Николаса родился мальчик».
— Джордан, — Волк, не открывая глаз, рассмеялся. «Иди сюда, — он потянул Мэри к себе и поднял ресницы. Она сидела рядом, устроив Марту в перевязи, и вдруг, подперев подбородок кулачком, озорно спросила: «А что это вы, Михайло Данилович, семь лет назад все это, — Мэри махнула головой куда-то в сторону залива, — мне не сказали?».
Он потянулся и забросил руки за голову. «Ну как же, Марья Петровна — Волк рассмеялся, — я на вас смотрел, сами же видели, наверное».
— Видела, — согласилась женщина. «Ну, да я подумала — вы не из тех, кто торопится».
— А надо было, — Волк улыбнулся, — поторопиться, сие мне, Марья Петровна, урок на будущее.
Ну, да, впрочем, больше, надеюсь, я, не понадобится.
— Я тоже надеюсь, — она все не отводила от него глаз, и Волк подумал: «Так же смотрит, да.
Как мать ее».
— Вот, — Мэри поднялась и ласково положила спящую Марту в колыбель, — я и вернулась. Как мы оба, — она встряхнула белокурыми волосами, — хотели. А что сейчас?
— А сейчас, — он устроился, полусидя, на возвышении, — иди сюда, положи мне голову на плечо, и я тебе буду рассказывать о Париже, и о том, что надо будет сделать в Квебеке.
— Тебе? — она все стояла, засунув руки в карманы парки.
— Нам, — Волк улыбнулся. «Нам, мадам Мари». Она скинула парку: «Я говорила с мистером Брауном, с факторией все будет хорошо. Так что Питер получит свои меха, а новая компания — этот форпост. Ну и местные, — Мэри устроилась у него под боком, — будут довольны, все-таки никто, кроме нас, сюда товары возить не будет, еще долго».
— Компания Гудзонова залива, — задумчиво протянул Волк и поцеловал ее в теплую щеку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Генри был бы рад. Ну, дай мне руку, и слушай меня».
Потом Мэри сказала: «Хорошо. Я тебе еще кое-какие вопросы задам, потом, когда все обдумаю. Можно ведь?»
Волк наклонился и провел губами по нежному, белее молока запястью. «Да что это со мной? — подумала Мэри, — я уже и забыла, это ведь голова кружится, да».
— Ты, — он поднял голубые глаза, — теперь до конца жизни можешь задавать мне какие угодно вопросы, мадам Мари». Волк помедлил, и, вдыхая ее запах, — тепла и трав, — добавил: «Или ты хочешь что-то спросить прямо сейчас, а?»
— Хочу, — выдохнула женщина. Ее губы были совсем рядом и Волк медленно, глубоко, нежно поцеловав ее, хмыкнул: «Ну, так спрашивай».
Лазоревые глаза взглянули на него, и он услышал шепот: «Ты приехал сюда, на край света, во льды, просто для того, чтобы увезти нас домой?»
— Вы были в беде, — просто сказал Волк и стал медленно развязывать кожаные шнурки на вороте ее тонкой рубашки из оленьей шкуры — А еще, — его пальцы на мгновение остановились, и Мэри шепнула: «Пожалуйста…», — так вот еще, — он рассмеялся, — я хотел увидеть ту, что снилась мне все эти семь лет. Мне кажется, этого вполне достаточно, чтобы отправиться на край света, а, мадам Мари?»
— К нам не придут, — шепнула она Волку на ухо. «Энни и Джон рыбачат. Только надо тихо…, — она ахнула и, откинув голову назад, закусила губу.
— Там такой ветер, — он все не отрывался от стройной, белее снега, шеи, — что можно и громко.
А я, — мужчина усмехнулся, — как раз люблю громко, мадам Мари. Вот только Марта…, - он обернулся на колыбель.
— Она очень крепко спит, — задыхаясь, проговорила Мэри. «Очень».
— Я рад, — смешливо заметил Волк, касаясь губами розового, маленького соска. «Как сладко, — сказал он вслух, — как сладко, любовь моя, мое счастье».
Она была вся маленькая и легкая, как птичка, и, проведя пальцами по стройной спине, усадив ее на себя, он рассмеялся: «Сейчас губы обожгу, вот уж не думал, что во льдах такое бывает».
— Бывает, — Мэри почувствовала под пальцами его мягкие волосы, и, откинувшись назад, задыхаясь, сказала: «Давай…, я тоже».
— Нет, — ответил он, — только я. Сейчас — только я, Нанук. Я слишком долго этого ждал, моя белая — он положил ей руки на грудь, — медведица».
Уже потом Мэри, устроившись на спине, обнимая его, — всем телом, нежась под его поцелуями, шепнула: «Было очень громко, мой Волк. Я даже не знала, что так бывает».
Он повернул голову и поцеловал белую, изящную щиколотку. «На то и буран, — сказал Волк, наклоняясь, прижимая ее к шкурам, слыша протяжный, долгий стон. «А как только мы доберемся до дома, будет еще громче, это я тебе обещаю, Нанук». Она раскинула руки и, почувствовав в себе жаркую, обжигающую тяжесть, сжав зубы, проговорила: «Я вся твоя, и так будет всегда».
— О, — Волк взял ее лицо в ладони, — это я — весь твой. До последнего моего дня, до последнего мгновения, любовь моя.
Сквозь сладкую, томную дрему, прижимаясь головой к его груди, Мэри услышала плач дочери. «Сейчас покормлю, — она приподнялась, — и вернусь».
— Неси ее сюда, — Волк погладил Мэри по голове. «Пусть Марфа Федоровна поест, а потом спит с родителями, как положено». Он обнял Мэри, и, смотря, как она дает девочке грудь, протянул ей палец — Марта взглянула на него изумрудными глазами, и, улыбнувшись, схватилась за него ручкой — крепко.
— Волк! — Мэри подвигалась. «Что это?».
— Мне кажется, — задумчиво сказал он, целуя белое плечо, — что пока пусть Марфа Федоровна вернется в колыбель. Так удобней будет. А то я — он поцеловал нежные, острые лопатки, — долго не вытерплю, мадам Мари.
Девочка ощутила знакомое, размеренное колыхание, и, вытянув ручки из тонкой шкуры, вертя ими у себя перед носом — засмеялась. Она услышала такой же смех — ласковый, счастливый, и подумала: «Вот, всем хорошо». Марта подложила маленькую ручку под щеку, и, повозившись, затихла — так и слушая смех и шепот, что наполняли палатку.
