пота шее. – Сколько за меня обещают?
– Сто золотых монет.
Ого. Цена за мою голову ошеломляющая, особенно учитывая, что полукровкам ежедневно напоминают об их никчемности.
Предложи им сотню.
Сквозь стиснутые зубы я говорю:
– У меня нет…
У меня есть.
Я хмурюсь, потому что не помню, чтобы к его когтю был привязан кошелек.
– Где?
– Слезай с лошадки, девочка. – Женщина бесшумно падает на землю.
Фурия отступает, после начинает оглядываться вокруг себя, потому что мы окружены.
Предложи им сделку!
– Я заплачу столько же, если вы позволите мне пройти.
Джунгли затихают, как будто листья и насекомые тоже затаили дыхание.
– У тебя есть сотня золотых монет? – спрашивает женщина.
– Да. – Я смотрю вверх, призывая Морргота вызвать их в виде дождя, но с неба не падает ни одной монеты.
Человек с изящным лицом говорит на языке, которого я не понимаю.
– Лириал думает, что ты блефуешь.
Я предполагаю, что Морргот так долго молчит, потому что собирает монеты.
– Это не так.
– Тогда сотня за тебя и еще пятьдесят за коня.
– Что? – Мои пальцы скользят по поводьям. – Это…
Отлично. Скажи им, что согласна.
Я не могу решить, радует меня или беспокоит то, что он остается рядом, а не улетает забирать деньги из своего кошелька.
– Вы заключили со мной сделку. Теперь…
Снова раздается цокающая речь. Та, которая обвита лианой, говорит:
– Мы обсудили между собой и пришли к выводу, что ты слишком легко согласилась.
– Потому что у меня есть другие дела. – Воронов нужно собирать. – Знаете что, мое предложение – сто двадцать пять монет. Соглашайтесь или нет.
Что ты делаешь, Фэллон?
– Никакой сделки. – Лириал подходит к женщине, обвитой лианой, и хватает поводья Фурии, не настолько сильно, чтобы вырвать их из моих рук, но достаточно сильно, чтобы мой конь не дергался. – Но мы с братьями и сестрами удивлены, откуда у круглоухой шлюхи такие богатства?
– Шлюхи?
– Мы слышали, где ты работаешь, девочка. – Губы женщины с лианой кривятся в отвращении.
Я раздраженно фыркаю:
– Я работаю в таверне, а не в борделе. Почему все считают, что «Дно кувшина» – это публичный дом? Он не из-за этого называется «дном». Единственное дно, которое видит большинство посетителей, – дно бутылки.
Фэллон, рычит Морргот.
Я игнорирую его рычание. Я хотела бы увидеть его реакцию, если бы кто-нибудь назвал его небесный город грязным гнездом, полным похотливых птиц, занимающихся непристойностями, вороны ведь тоже каким-то образом совокупляются. Впрочем, не уверена.
Рисунки на лице Лириала возвращаются в прежнее положение.
– Как девушка, которая работает в таверне, – я ценю, что он использует это определение, – так богата?
– Состоятельные друзья.
– Состоятельные? – Чернильные завитки на его лбу сдвигаются.
Несмотря на то что я хочу продолжить свой путь, я разъясняю значение слова для дикарей:
– «Состоятельные» – значит богатые.
– Насколько богатые?
– Очень богатые.
Фэллон. Рычание Морргота вырывает меня из этого нелепого разговора. Просто скажи им, что ты дашь сто пятьдесят золотых, а они позволят нам отправиться в путь.
Сто пятьдесят… Я представляю все, что могла бы купить за сто пятьдесят монет, вещи, которые бы сделали жизнь Нонны и мамы комфортнее, представляю, что могла бы помочь семье Амари. Переместить «Дно кувшина» в Тарекуори. Покрасить в серебряный черную облупившуюся вывеску. Может быть, они бы сменили название на «Крышка кувшина» или «Серебряный графин».
– Поскольку твои друзья такие богатые, мы хотим две сотни. – Лириал склоняет голову набок. – И немедленно. – В его голосе слышится насмешка, как будто он не верит, что я действительно могу достать их.
Не могла бы ты, пожалуйста, избавиться от них, Фэллон? Соглашайся и двигайся дальше.
Согласиться на двести? Тот факт, что он готов расстаться с такой суммой денег, заставляет меня пожалеть, что я не договорилась о гонораре за поиск сокровищ или по крайней мере о выплате, если дела пойдут слишком туго и мне придется выйти из игры.
– Хорошо, но ни монетой больше! – Я кричу, потому что шум вокруг поднялся до головокружительного уровня. Так много цоканья, что кажется, будто каждое дерево по эту сторону Монтелюче кишит цыплятами.
Лириал наклоняет голову. Руки обхватывают мою талию и хватают поводья, удерживая меня в клетке.
– Не двигайся, – говорит худощавый парень, которого я видела раньше, от его зловонного дыхания у меня слезятся глаза.
Я надеюсь, они используют золото Морргота, чтобы вылечить свои гнилые зубы.
– Что ты дела…
Он срывает мою сумку с плеч лезвием, которое затем подносит к моему горлу. Сумка приземляется к босым ногам Лириала. Мужчина приседает и роется в ней, вытаскивая флягу и корсет. Он отбрасывает их в сторону, затем переворачивает сумку. К его разочарованию, как бы сильно он ни тряс, больше ничего не выпадает.
– Никаких монет. Проверьте седло!
Двое его приятелей проводят руками по седлу, а затем и по моим ногам. Меня так и тянет пнуть их, но это ничем хорошим для меня не закончится, учитывая приставленное к шее ржавое лезвие.
Когда они, прищелкивая языком, сообщают, что под седлом Фурии нет никакого золота, Лириал поднимает голову, и из-под его дредов торчат уши.
Заостренные уши.
Такие же заостренные, как и черты его лица.
Такие же заостренные, как у чистокровного командора, который поднял шум из-за того, что я пропала.
– Ты чистокровный. – Я обвожу их взглядом. – Вы все чистокровные! – У них такие длинные волосы, что мне следовало бы сложить два и два, но меня ввели в заблуждение их почерневшие зубы и место обитания.
Если только они на самом деле не живут в особняках в Тареспагии, не переодеваются в нищих и не чернят зубы, чтобы отбирать кошельки у путников.
– Вы, фейри, намного выше полукровок в пирамиде благосостояния лючинцев, так почему же вы болтаетесь в джунглях? Разве на этой стороне королевства к чистокровным не относятся как к полубогам?
– Где деньги, девочка? – спрашивает Лириал.
Они, очевидно, не те чистокровные, к которым ты привыкла, Фэллон.
Очевидно. Глаза подергиваются от всплеска адреналина, я вглядываюсь в сгущающиеся тени вокруг меня, пытаясь разглядеть очертания птицы.
Как я понимаю, им было запрещ… Это что, чертов нож у твоего горла?
Сквозь едва приоткрытые губы я выдавливаю:
– Определенно, похоже на то.
Значит, его не было, когда мальчик запрыгнул на седло…
Искушение потребовать, чтобы он больше не оставлял меня одну, угасает, когда металл царапает мою кожу и капля крови скатывается по шее подобно жемчужине.
Морргот произносит множество слов. Каждое звучит хуже, чем прозвище, которое он придумал для меня.
Звон, за которым следует низкий звук «умпф» прямо у меня за спиной. Мальчик обмякает, как переваренная лапша,
