а окрошка.
– Твою дивизию… Много выдавил, – озадаченно чешет затылок.
– Перемешать не успел, так что ещё не всё потеряно.
– Думаешь? – закусывает губу.
– Да. Просто убери ложкой лишнее, – подсказывает девчонка.
– Ща, – татуированный с энтузиазмом принимается за дело.
– А теперь оставшееся размешивай. Нормально будет.
– Оль, у тебя случайно нет пластыря? – в кухне появляется Эмиль.
– Есть, – она лезет в сумку.
– О, отлично. Ну хоть у кого-то.
– Что у тебя с рукой? – уставившись на заляпанную рубашку, спрашивает она испуганно.
– Ерунда.
– Точно? – её голос выражает сомнение.
– Не парься, Миронова. Это так… Небольшая производственная травма.
– Порезался?
– Ему опасно давать любые колюще-режущие предметы, – насмешливо фыркает Лёха. – Покалечится, сто процентов.
– Заткнись.
– Держи.
– Спасибо, – Эмиль надрывает упаковку и обматывает пластырь вокруг пальца. – От души!
Фея, блин.
Только появилась, а уже успела спасти салат и истекающего кровью Разумовского.
– Надеюсь, в салате нет твоих ногтей? – кривится Лёха.
– Ребята потом нам расскажут, – забирает со стола брелок от своей тачки. – Поехали, расписной.
– Куда? – искренне недоумевает тот.
– Куда-куда, в Сосновый Бор.
– Подожди, но мы же решили остаться… – зыркает на друга, недоумевая.
– Нас ждут. Погнали, придурок, – отбирает у того ложку и сам пробует салат. – Ништяк.
– Я чёт не догоняю? А Богданыч? У него ж температура тридцать девять и два. Мало ли что!
– Выдохни и расслабь булки, нянька. Мы здесь уже не нужны. Снегурочка как следует о нём позаботится, верно? – обращается к Мироновой, щёки которой стремительно заливаются краской.
– Угу.
– Вот и супер, – блондин настойчиво толкает Лёху в спину, подгоняя к выходу, но тот вдруг резко стопорится посреди кухни.
– Аа… Так вот оказывается зачем ты заказал свечи и всю ту лабуду, – хитро прищуривается, глядя на Олю.
– Захлопнись и топай, – приказывает Разумовский.
– Не понял, вы в сговоре, что ли? – хмуро взираю на блондина. – С Ней переписывался всё это время за моей спиной?
– Выздоравливай, братан, – Эмиль и не думает объясняться. Ободряюще хлопает меня по плечу и подмигивает. – Созвонимся.
– Богданыч, – многозначительно тянет Лёха, поигрывая бровями. – Увидимся. Пока, Оль.
– Пока, – машет им Миронова на прощание.
– Не провожайте, – кивает ей Разумовский, и они переглядываются.
Предатель хренов.
– Мы ушли!
До нас доносится хлопок входной двери.
Такая давящая тишина повисает в квартире, что становится слышно соседский телек за стеной.
Оля сперва долго гипнотизирует взглядом салат, но потом всё же решается поднять на меня глаза.
– Это, вообще-то, МОИ друзья, – не могу удержаться от комментария.
– Я просто хотела выяснить, дома ты или нет, – оправдывается извиняющимся тоном.
– Выяснила? – вопросительно выгибаю бровь.
– Ты заболел? – обеспокоено косится на склад лекарств.
– Всё со мной нормально, – отзываюсь недружелюбно и беру в руки пульт, чтобы начать демонстративно щёлкать каналы.
– У меня есть мёд и варенье, – ставит небольшую клетчатую сумку на стул и начинает доставать оттуда банки. – А ещё я притарабанила Зулины травы. Отвар тебя быстро на ноги поставит. Проверено на дедушке и Сеньке неоднократно, – выкладывает и выкладывает что-то, шурша пакетами.
– Зря везла. Мне ничего от тебя не нужно. Прибереги заботу для своего ботаника, – непроизвольно срывается с языка.
– А Антон-то тут причём? – перестаёт копошиться. Поднимает голову, и мы снова просвечиваем друг друга, словно рентгеном.
– Не строй из себя дуру. Я в курсе про твоих ухажёров.
– Богдан, прекрати. Нет никаких ухажёров.
– Есть, нет, не колышет, – топлю уверенно. – Ты просила, чтобы я оставил тебя в покое?
– Просила.
– Я оставил.
– Да, – тихо шевелит губами.
– Ну и зачем ты тогда приехала? Всё решили же, – высекаю холодно.
– Ты правда хочешь, чтобы я ушла? – пристально на меня смотрит. По реакции вижу, что не ожидала такого поворота.
– Да, Оль, так будет лучше.
– Лучше? – её голос вибрирует, а глаза подозрительно блестят. Не то от слёз, не от обиды.
– Насчёт отписанной матери квартиры не переживай. Я всё верну. Жилплощадью или деньгами, разберёмся.
– Плевать мне на квартиру. Я слышала твой разговор с Лёшей.
– Отлично. Значит, мне не придётся объяснять всё по второму кругу, – вытираю нос салфеткой. – Давай я вызову тебе такси. Возвращайся в Загадаево, пока не поздно.
– Не надо мне такси! – с психу швыряет сумку.
– Не дури, электричка будет поздно.
– Какая тебе разница? – злится ещё больше.
– Оля, – устало вздыхаю и потираю отяжелевшие веки. – Не усложняй. Просто езжай домой, ладно?
– Вот и вся твоя любовь! – цедит ядовито. – А говорил…
– Да надоело мне, пойми ты! – раздражённо перебиваю. – Задолбало! Оправдываться, доказывать, бегать.
– Ясно всё, – она поджимает губы и, вздёрнув подбородок, уходит.
– Оля, такси…
Но она уже не реагирует. Ураганом несётся в коридор. Слышу, как шелестит вещами и обувается.
Пусть.
Всё равно ни черта у нас не выйдет.
Бах!
Дверью прямо-таки от души хлопает.
Что ж.
Я снова остаюсь в одиночестве. Видимо, Новый Год буду встречать в компании кастрюли Оливье. Или вообще встречать не буду. Усну вон на хрен и баста. Нет ни настроения, ни сил.
Роняю голову на сложенные перед собой руки. Минут десять слушаю озвучку мультфильма, идущего за стеной. Поворачиваюсь вправо и натыкаюсь взглядом на отряд пузатых банок и лотков.
Закрутки, еду, траву привезла.
Как дотащила? Стопудово же на электричке тряслась.
Вздыхаю. Заставляю себя подняться со стула и подойти к окну.
Если приехала в Москву, то получается, что бросила из-за меня Корнея Степановича?
Стыдно становится. За то, что вот так грубо выпроводил её из квартиры.
И стемнело уже.
Метель вон какая...
Как добираться до деревни будет?
А вдруг кто обидит?
Очень тревожно становится на душе. Начинаю переживать конкретно.
Не надо было отпускать её одну. Идиот!
Может, недалеко ушла? – теплится в сознании мысль.
Срываюсь с места и, наплевав на гордость, бросаюсь следом.
Ныряю в ботинки, срываю куртку с вешалки, хватаю ключи, толкаю дверь и… В грудь мне врезается Миронова. Заплаканная, злющая, но настроенная
