Форма входа
Читем онлайн Собрание сочинений в шести томах т.4 - Юз Алешковский
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Мой знакомый совершенно очумел вдруг от такого количества инакомыслия в своей квартире, да и вообще напор всего случившегося в тот праздничный день слишком уж был тяжел для его стебанутого как-никак мозга. Окончательно поехав, он перестал дрожать от вполне нормального страха, подошел к Гознаку Иванычу и сказал:
– Нелепо инкриминировать животному того, чего оно априори не могло совершить. Невозможно представить, не сдав позиций субъективному идеализму, опережения причины следствия. Как, позволительно спросить у господ эмпириокритицистов, собака могла собъектировать вниз экскременты, если задняя ее часть находится не над землею? – Все присутствующие враз бурно отдались процессу осмысления сказанного, уставившись псу под хвост, и свет понимания озарил их угрюмые лица. – Нонсенс, – продолжал мой знакомый, – торжествующий нонсенс!
– Кто же тогда гадит в доме? – сказал Гознак Иваныч.
– Эрго – ваш покорный слуга, – доверчиво воскликнул мой знакомый и рассмеялся со светскою непринужденностью.
– Больше некому, – сказал маршал, взглянув испытывающим взглядом на генерала-паралитика.
Казалось, ничто уже не могло удержать в тот миг Гознака Иваныча от занесения почетного топора над головою сумасшедшего человека, и он безусловно разрубил бы его до основания, а там бы тот сам, как шутят у нас в народе, рассыпался, если б не молниеносный бросок Алкаша. То ли морда собачья осунулась постепенно от нервотрепки и повсеместного скопления алкогольной вонищи, то ли вы-вернулся он случайно из натуральной головоломки, как выворачивается иногда из головоломки игрушечной скоба или колечко, но, почуяв опасность, угрожавшую новому странному другу, высвободился он, бросился прямо под топор на грудь обезумевшего Гознака Иваныча и завалил его на пол. Огнедышащая пасть собаки и бешеный оскал ее клыков подуспокоили покушавшегося, который вмиг сообразил, что все получилось к лучшему, хотя – это успело промелькнуть в мозгу – от любого худшего его вызволила бы Галина, дочь Леонида Ильича, совместно с замгенпрокурора СССР по высшей мере Скончаевым.
После всего этого общий напряг как-то пошел на убыль. Собаку оттащили от добавочно пострадавшего Гознака Иваныча совместными усилиями. Алкаш не мог уже успокоиться и кидался на всех поочередно, поскольку навек был, так сказать, запрограммирован на агрессивное отношение к выпившим людям.
Гознак Иваныч первым вырвался из квартиры, пообещав всего этого так просто не оставить. За ним вырвались остальные.
Не забудем, что в это самое время окрестный люд с ярою спортивною злостью и с неслыханным азартом поглощал спиртные запасы. Все чувствовали себя обманутыми. Раз-несся слух о том, что правительство намеренно спровоцировало как пьющее, так и не пьющее население на форсированную закупку коньяка, водки и портвейнов, с тем что-бы бороться с инфляцией его же руками.
Никто, разумеется, не заикался ни о каких открытых формах мести, хотя многие болельщики приняли в те дни вполне самостоятельное мстительное решение: тайно болеть на Олимпийских играх за какую-нибудь каплаговскую команду, делая, однако, вид, что болеют за спортчесть своей Родины.
Первое мая сообщило – ко всему прочему – отчаянно вынужденному, массовому запою разнузданный праздничный характер. Скандалы, возникшие по вине нервного пса, который по таким большим праздникам чувствовал себя совсем уж не в своей тарелке, нисколько не сбавили темпов общего веселья, не уняли застольного желания петь во все горло, снова пить и снова вкусно закусывать.
Во многих квартирах возникали деловые разговорчики насчет возможного освобождения квартиры моего знакомого, потому что Гознак Иваныч, а особенно супруга его, Ниина Орденовна, громогласно объявили с балкона, что знакомый мой «проведет остаток своих дней на Канатчиковой, где он может ходить под себя сколько ему влезет».
Острожелающие расширения жилплощади, в том числе и Ниина Орденовна, расчетливо и неглупо сообразили, что генерала-паралитика теперь-то уж наверняка поместят в какой-нибудь дом для престарелых чекистов, откуда он никогда не выйдет. Вокруг квартиры его начнется интриганская возня. К ней надо соответственно подготовиться. Заручиться поддержкой членов домового комитета, зазвав их срочно в гости и настроив против враждебных группировок.
Слухи о готовящемся водворении моего знакомого в психушку дошли до тех, кто закладывал у него разные документы, ордена и антикварные ценности, а заодно и до начинающих авантюристов, и вот как драматически развивались последующие события.
Как только компашка маршала вместе с невезучим Гознаком Иванычем покинули квартиру моего знакомого, Алкаш вновь вспрыгнул на кровать и улегся рядышком с бессловесным генералом. Улегшись, принял решение не воз-вращаться больше в дом маршала и не иметь никаких дел с тетей Нюсей, вывихнувшей ему слегка ноги при вызволении остального тела из случайного капкана.
Как уж там оформляются нейрофизиологически собачьи решения и как окостеневают они в существе животного, превращаясь в никем и ничем не разрушимые принципы поведения и, смею утверждать, мировоззрения, бихевиористам ни черта не известно. Но и без бихевиористов ясно было по виду пса, что старый хозяин брошен им навсегда.
Алкаш, скуля, облизывал неподвижную физиономию бывшего воркутинского владыки, но вдруг начинал угрожающе рычать, оскаливать клыки и старался что-то такое сделать с кожею спины, чтобы встала на ней дыбом жесткая и курчавая шерстища. Затем внезапно поджимал хвост и, тоскливо визжа, засовывал голову под подушку.
Одним словом, круто изменившая судьбу свою собака поразительно напоминала всеми нервными, несдержанны-ми жестами и вскрикиваниями милую женщину, только что, к своему удивлению, сбежавшую от алкоголика-мужа к человеку положительному и в высшей степени кроткому, но преследуемую даже в мимолетной, хрупкой дремоте мужниными безумствами, а потому и ищущую истерически защиты у нового, впавшего в полный столбняк от такой неожиданности покровителя…
Пару раз Алкаш, просто выведенный из себя зрительными и слуховыми галлюцинациями, спрыгивал на пол и, бешено отлаиваясь, пятился задом к балкону, как бы намекая на то, что он скорее допятится вот так до самой бездны и рухнет в нее, чем изменит бесповоротное решение.
Что происходило при этом с психикой и душевными чувствами парализованного генерала, останется неизвестным. Но он что-то тихо мычал, а глаза его, и без того выпученные, странно рвались из орбит в попытке выразить то ли чувства, то ли мысли. А ведь того и другого должно было быть огромное количество в давно остолбеневшем существе знаменитого сталинского лагерначальника.
Я-то уверен, что собака правильно и тонко воспринимала все его умственные и душевные движения. Будь на месте сына этого пригвожденного не стебанутый учитель марксизма-ленинизма, а вполне нормальный какой-нибудь дурак, он непременно приметил бы слабые, почти неуловимые, но все же совершенно явные признаки воскресения безжизненной в известном смысле человеческой на-туры.
В ней, обретшей вдруг от порыва необъяснимой собачьей любви некую целостность, могли вскипеть зловредные яды чувств и мыслей поистине адских, принявших вид тупого, бессильного проклятия всему ненавистно живому. В приблизительно таком виде бывший генерал и профигурировал почти всю свою жизнь до удара. Но что, ежели под воздействием собачьей любви и ласки в натуре человеческой произошло нечто до того откровенное и всеочистительное, называемое в совсем иных случаях самораскаянием, нечто до того восстанавливающее в помутненном рассудке и омертвелом сердце больного или страшного грешника Образ Жизни и Образ Мира, что затрепетала в грешном больном бедная, изначально наивная Душа, как трепещет она в окровавленном плоде людской любви, вы-шедшем только что на свет Божий из разверстого чрева матери? Что тогда?..
Мой знакомый был в стороне от всего происходившего с его родителем и собакой. Он выводил на оборотной стороне куска обоев явившуюся ему наконец-то гениальную мысль. Выводил тряпочкой, намотанной на огрызок карандаша, окуная тряпочку эту в пузырек с чернилами, и ничего, естественно, вокруг не замечал. Из глаз его текли счастливые слезы, из носа – от ненормального перевозбуждения – сопли, он кусал губы, и с них срывались бессмысленные слова – случайные ошметки философских знаний. Изредка застывал недвижимо, как бы отстраняясь от мощи нестерпимого, упоительного глубокомыслия.
В мозгу его не было также представлений ни о времени дня, ни о ситуации в доме, ни о тревогах опустившихся людей, заложивших у него всевозможные вещи и документы. Он рвался душой, как говорится, и телом посоответствовать тому, что открылось ему в эту звездную минуту.
Запечатлев мысль, рассмеялся выбивающим слезу из ока смехом, в котором только опытный наблюдатель сей-час же заметил бы жалобное дребезжание болезненной театральности. Театральность эта, сжимающая сердце ваше внезапной болью, словно чужая открытая рана или горе постороннего человека, невольно производит страшное подозрение. И вы думаете: а что же это за режиссерище поганый проник то ли в разум, то ли в душу помешавшегося и все репетирует, сволочь, репетирует черт знает что и потирает ручки, довольный развитием отвратительного спектакля?
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Собрание сочинений в шести томах т.4 - Юз Алешковский бесплатно.
Похожие на Собрание сочинений в шести томах т.4 - Юз Алешковский книги
- Собрание сочинений в шести томах. т.6 - Юз Алешковский - Классическая проза
- Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1 - Сергей Толстой - Классическая проза
- Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди - Классическая проза
- Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим - Эмиль Золя - Классическая проза
- Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 7. Статьи, очерки, юморески - Карел Чапек - Классическая проза
- Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Луна и грош. Роман. Пироги и пиво, или Скелет в шкафу. Роман. Театр. Роман. - Уильям Моэм - Классическая проза
- Собрание сочинений в пяти томах. Том четвертый. Рассказы. - Уильям Моэм - Классическая проза
- Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 2. Романы - Карел Чапек - Классическая проза
- Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 13 - Джек Лондон - Классическая проза
- Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть вторая - Максим Горький - Классическая проза
