class="p1">И Фань Суй вышел из экипажа и пошел пешком, сказав:
– Он обязательно вспомнит!
И действительно, миль через десять Жан-хоу послал назад всадников обыскать колесницу и, только не обнаружив никого, успокоился. Ван Цзи же с Фань Суем благополучно добрались до Сяньяна.
Доложив результаты посольства, Ван Цзи сказал циньскому вану:
– В Вэй есть знаменитый на всю Поднебесную оратор по имени Чжан Лу. Он говорит, что государство циньского вана похоже на горку яиц – в таком опасном оно положении. Чжан Лу знает, как его спасти, однако не может довериться письму. Поэтому я его привез с собой.
Циньский ван отнесся с подозрением к этому и определил Фань Суя на подворье с растительной пищей[586]. Фань Суй прожил там в ожидании своего часа год с лишним. К этому времени циньский Чжао-ван стоял на престоле уже тридцать шесть лет. На юге он захватил у царства Чу города Янь и Ин, а чуский Хуай-ван умер в темнице в Цинь; на востоке он разбил циского Минь-вана, который уже именовался «император», но потом утратил этот титул. Чжао-ван несколько раз загонял в угол государство Три Цзинь. Ему надоели известные ораторы, и он никому из них не верил.
Жан-хоу и Хуаянский правитель были младшими братьями матери Чжао-вана – Сюань-тайхоу, а Цзинъянский и Гаолинский правители были младшими братьями Чжао-вана по матери. Когда Жан-хоу стал сяном, все трое были назначены полководцами. В удел им были даны города, и, благодаря родственной связи с Сюань-тайхоу, они были своими и занимали важное место при царском доме. Жан-хоу, став циньским полководцем, задумал, пройдя через Хань и Вэй, двинуться с войсками на циский город Ганшоу, чтобы расширить свои владения в Тао.
По этому поводу Фань Суй подал Чжао-вану доклад:
«Я слышал, что мудрый государь свою политику строит на том, что заслуженные не остаются без вознаграждения, способные – без службы. Чей труд больше, тому и плата выше, чьи заслуги многочисленней – того и титул почетнее, а способный управлять многими занимает большую должность. И тогда бесталанные не смеют занимать службы, а способные не остаются в тени. Если мои слова покажутся справедливыми, я готов действовать и доказать их пользу, если нет, по-прежнему останусь слугой без занятий.
Говорят, заурядный государь награждает того, кого любит, и наказывает того, кого не любит. Мудрый же государь так не поступает: награда достигает только имеющего заслуги, а казнь постигает свершившего преступление. Ныне моя грудь не готова принять топор, а пояс – секиру. Разве позволю себе предлагать государю сомнительное дело? Пусть я человек безродный и достоин презрения, но неужели, не получив высокой должности, откажусь от желания послужить вану?
Кроме того, я слышал, что царства Чжоу, Сун, Лян, Чу некогда обладали нефритовыми сокровищами, которые рождены были землей, но не распознаны мастерами, а потом стали знамениты на всю Поднебесную. Значит, не все, что отвергается мудрыми ванами, в самом деле бесполезно для государства?
И еще я слышал: кто стремится обогатить семью, делает это за счет государства; кто стремится обогатить государство, делает это за счет чжухоу. Когда же в Поднебесной правит мудрый государь, то чжухоу не могут своевольно забрать у нее сколько захотят. Почему? Потому что он урезает процветающих!
Хороший лекарь может определить, опасна болезнь человека или нет, а мудрый государь проницателен в определении успеха или поражения; если это сулит выгоду, он пускает дело в ход, если вредно – отвергает, если сомнительно – потихоньку пробует. Даже если бы возродились Юй и Шунь[587], то и они не изменили бы этого.
Суть того, что я хочу сказать, я не могу доверить письму, а верхушки не стоит и слушать. Не думайте, что ваш слуга глуп и не способен постичь мысли вана. Может, кто-то говорит вам, что я безроден и не могу быть полезен? Но я не таков. Я прошу милости повидаться с вами где-нибудь на прогулке, и, если хоть одно слово будет бесполезно, я готов склонить голову на плаху!»
Циньский ван остался очень доволен, просил прощения у Ван Цзи и послал специально колесницу звать Фань Суя. Встреча была назначена в отдаленном дворце. Фань Суй запутался в бесконечных переходах и попал во внутренние покои. Видя, что ван прибыл, евнух в гневе стал гнать Фань Суя, говоря:
– Ван идет!
А Фань Суй, желая разозлить Чжао-вана, нарочно воскликнул:
– Разве в Цинь появился ван? Я знаю в Цинь только царицу-мать и Жан-хоу!
Чжао-ван подошел, услышал, как Фань Суй препирается с евнухом, пригласил Фань Суя войти и, прося извинения, сказал:
–Я уже давно был на престоле, как вдруг возникло это дело с племенем ицюй[588]. Я день и ночь увещевал царицу-мать. Ныне, когда все кончено, престол снова в моих руках. Хотя я, к сожалению, темен и не сметлив, прошу вас, будьте хозяином, а я буду вашим гостем.
Фань Суй вежливо отказался. В этот день все придворные, видя, что Фань Суй удостоен аудиенции, были к нему почтительны.
Циньский ван отпустил свиту и, когда во дворце не осталось людей, упал на колени и воскликнул:
– Учитель! Каким наставлением осчастливите меня?
– Да-да, – пробормотал Фань Суй.
Через некоторое время, снова упав на колени, Чжао-ван повторил:
– Учитель, каким наставлением осчастливите меня?
– Да-да, – снова проговорил Фань Суй.
И так трижды. Циньский ван, стоя на коленях, произнес:
– Учитель так и не осчастливит меня наставлением?
Фань Суй отвечал:
– Я не смею. Я, ваш слуга, слышал, что в давние времена, когда Люй Шан повстречался с Вэнь-ваном, он был всего-навсего рыбарем, удившим рыбу на берегу Вэй, и они были очень далеки друг от друга. Стоило ему заговорить, как он стал Главным наставником и вернулся, сидя с Вэнь-ваном в одной колеснице, – благодаря глубине своих речей. И Вэнь-ван, опираясь на Люй Шана, в конце концов стал правителем Поднебесной. Не приблизь он к себе Люй Шана, не поговори с ним, Чжоу не обрело бы силы, необходимой для Сына Неба, и ни Вэнь-вану, ни У-вану не с кем было бы свершить свое царское дело.
Ныне я всего лишь чужак, далеко отстою от вана, но то, что имею сказать, может помочь вану. Вмешиваясь в ваши родственные дела, хотел обратить на пользу вам глупую свою преданность – еще не узнав даже ваших намерений. Поэтому трижды не смел ответить на ваш вопрос. Не потому я не смею говорить, что испугался, а потому, что знаю: за сегодняшние свои речи завтра сложу голову. Однако и отступать
