веру в Бога и хождение в церковь, против посещения культурно-просветительских учреждений.
Молчание. Хруст яблока.
– Все-таки не понимаю вас, Аристархов. Ради чего вы тут мученика изображаете. Никто никогда не узнает о вашем поповском геройстве. Подтвердите все, что нам нужно, и я велю принести обед для вас, дам вам отдых, вы сможете поспать. Если боитесь, что вас назовут предателем, то заверяю: о вашем содействии следствию тоже никто никогда не узнает.
Впервые за последние три дня подследственный разлепил ссохшиеся губы:
– Совесть моя знает… Перед Богом будем отвечать.
– Для начала вы ответите перед советской властью. У нас есть все доказательства, что по заданию Гладилина в Муроме за последний год были совершены поджоги поликлиники, здания городского совета, районной библиотеки и сарая центральной больницы. И есть неопровержимые улики, доказывающие, что попы Гладилин, Доброславский и Аристархов разработали план покушения на маршалов Советского Союза во время военного парада пятнадцатого сентября сего года. Сознайтесь, и я отпущу вас в камеру, вам принесут хорошую еду…
В пять минут восьмого утра наконец явился сменщик.
– Какого дьявола ты все время опаздываешь, Николаев? – сварливо бросил Малютин, отправив в ведро яблочный огрызок и освобождая место за столом.
– С женой поругался, товарищ сержант, – уныло доложил оперативник. – Дочка кашляет, боюсь, чахотка к ней прицепилась. А Валька ни в какую не хочет ее к врачам вести. Завела пластинку, что они ее в больничку положат и уморят.
– В Москву отвези дочку, там доктора хорошие, – дал совет Малютин, облачаясь в шинель.
– Так со службы не отпустят. Пока с этими контриками не закончим… – Николаев с досадой кивнул на священника.
Малютин, не ответив, надел фуражку и вышел в коридор. Его сменщик продолжил долбить, как дятел дерево:
– С какого времени вы являетесь членом церковно-фашистской организации, кем и при каких обстоятельствах вовлечены?..
Сержант направился к лестнице, но, вдруг вспомнив о чем-то, повернул назад. Дошагал до двери с косо прибитой табличкой «Зам. нач. РО». Створка была прикрыта неплотно. Ни голосов, ни других звуков изнутри не доносилось, и Малютин бесцеремонно открыл дверь.
– Василий Никифорыч, есть у тебя пара минут?..
Лишние минуты у сержанта Баландина имелись. Более того, его поза и предмет в руке говорили о том, что потратить эти минуты Баландин собирается совершенно неразумно, если не сказать – попросту намеревается выкинуть их в мусор.
– Ты же не сделаешь этого, Василий Никифорыч?.. – аккуратно спросил Малютин, прикрыв дверь.
Баландин держал у виска ствол пистолета. По застывшему лицу с отсутствующим выражением, по нулевой реакции на появление другого человека можно было понять, что внутри Баландина идет жесткая борьба и в ней медленно побеждает страх смерти.
Мягко ступая, без резких движений, Малютин приблизился к столу, за которым сидел заместитель начальника райотдела. Баландин шумно вздохнул и, будто очнувшись, уронил руку с пистолетом перед собой.
– Прости, я без стука, – сказал Малютин в ответ на его словно бы удивленный взгляд. – Что это с тобой, Василий Никифорыч?
– Да вот, представил, как это пускают себе пулю в голову, – конфузливо пробормотал Баландин, точно оправдываясь.
– Ну и как оно, страшно? – Малютин обогнул стол. – Дай-ка мне эту штуку, Василий Никифорыч.
Он взял пистолет из безвольно лежащей руки.
– Не приведи Бог, – забывшись, по-старорежимному ответил Баландин. Его мелко трясло, и по виску, на котором остался круглый отпечаток, стекала капля пота. – Только что отпустил в камеру арестанта. По первой категории. Все они жить хотят… Почему ж мне-то так тошно жить стало?..
Малютин задумчиво смотрел на его лысеющий затылок.
– Ты только не говори никому, – попросил Баландин. – Неправильно поймут. Слухи поползут.
– А знаешь, Василий Никифорыч, ты прав… Бог там или не Бог, а я тебе помогу.
Быстрым, едва уловимым взмахом руки Малютин приставил дуло к голове Баландина и нажал на спуск. Выстрел на секунду оглушил его. В следующий миг носовым платком из кармана сержант протер пистолет и вложил в ладонь мертвеца. Плотнее прижал труп к спинке стула, чтобы не падал. Затем снял с телефона трубку. Вдруг внимание его привлекла газета на столе, исчерканная карандашом. Несколько фраз под заголовком «Разгул фашистского террора в Германии» были обведены, между абзацами стояли пометки. Малютин пробежал недлинный текст глазами. «Чехословацкая рабочая печать сообщает… В Бреславле… процесс 19 антифашистских рабочих по обвинению в государственной измене… приговорены к тюремному заключению от 6 месяцев до 3 лет… В Кобленце рабочий осужден к 1 году тюремного заключения за то, что в разговоре по поводу тяжелого продовольственного положения в Германии упомянул о “жирном брюхе” министра Геринга…»
Карандашные добавления восклицательно сообщали: «В СССР за это ВМН!!!» и «У нас 10 лет ИТЛ!».
– Снова ты прав, Вася, – согласился сержант с мертвецом и набрал на диске телефона две цифры. – Это Малютин, Прохор Никитич. В отделе ЧП. – Он придал голосу взволнованные вибрации. – Сержант Баландин покончил с собой… Только что, в своем кабинете. Я не успел помешать, он на моих глазах вышиб себе мозги… Так точно, окончил смену… Нет, еще никого не позвал, сразу вам… Сейчас буду, Прохор Никитич.
Дверь в кабинет Баландина он захлопнул. Коридор был пуст. Выстрел никто не слышал, либо не обратили внимания: на допросах применялись разные средства убеждения. Иногда не выдерживала и с треском ломалась мебель, а иногда оперативник со взвинченными нервами мог продемонстрировать исполнение приговора или, к примеру, отстрелить подследственному палец.
Спустя пару минут Малютин докладывал ситуацию. Кольцов ушел к окну и слушал, стоя спиной к сержанту, сложив руки на пояснице.
– Он правильно сделал, – с холодной интонацией подвел черту младший лейтенант. – В органах не должны работать слюнтяи, люди со слабой волей.
– Я догадывался, что у Баландина сдают нервы, – подтвердил Малютин. – Он жаловался мне как-то раз. Но я не мог предположить…
– К черту нервы, – оборвал его Кольцов, повернувшись. – Все не так, как ты думаешь. Сейчас иди домой, выспись хорошенько. Вечером еще вызову тебя. И дежурному сообщи, пускай к покойнику кого-нибудь отправит… Нет, стой, я сам. Надо провести у него обыск… Эх, Вася, дурень, что ж ты мне так нагадил…
На столе начальника райотдела остались нетронутыми остывающий чай с лимоном и пара яблок. Утро было непоправимо испорчено.
* * *
Назавтра все оперативники были информированы об общем сборе в кабинете Кольцова. С начала массовой операции по репрессированию антисоветского элемента, которую попросту называли «кулацкой операцией», такие собрания стали редки: работали без продыха. Но чрезвычайное происшествие на то и чрезвычайное, чтобы без предупреждения вламываться в устоявшееся течение дел.
– Наша Коммунистическая партия решительно осуждает подобное, – вдалбливал младший лейтенант госбезопасности
