хотел продавить ее этим движением.
– Не будут тебя бить; это не такие! – уговаривал его ямщик.
– Лошадей нет… ямщиков нет, Урумбайка ходить не может…
– Не тронем тебя, не бойся… Хочешь, чаю дадим тебе, хлеба? – ласково нагнулся к нему Бурченко. – Эк исполосовали его, сердечного!
– Но это зверство! – возмутился Ледоколов. – Я думал, что рассказы все преувеличены… Это ужасно!
– Самые обыкновенные явления; не то еще увидите. Эй, ты, бери его под мышки, тащи к огню! – распорядился Бурченко.
Ямщик подхватил избитого под мышки и поволок к огню; несчастный еще кое-как действовал левой ногой, зато правая, совершенно парализованная, беспомощно тащилась, бороздя густой слой пыли.
– Урумбайка есть хочет… Из аула никто не приходил, а туда не мог дойти, больно…
– И есть тебе дадут… Ах, ты, проклятая!
Бурченко бегом кинулся к оставленному без наблюдения бивуаку.
Какая-то тощая, облезлая собака, невесть откуда появившаяся, пробилась по самой стенке, поджав хвост между ног и боязливо оглядываясь. Несколько шагов отделяло ее от соблазнительно пахнувших путевых припасов, и только голос Бурченко заставил ее мгновенно исчезнуть в той самой темноте, из которой она так неожиданно появилась.
– Кто же это тебя бил? – расспрашивал Бурченко киргиза, когда все четверо уселись у огня.
– Проезжий вчера бил! – хрипел и захлебывался Урумбай, жадно теребя зубами поданный ему большой кусок холодного мяса.
Не прошло и десяти минут, как несчастный совсем ободрился, подполз к самому огню, с видимым наслаждением отогревал свои избитые члены и перестал вздрагивать при каждом неожиданном движении кого-нибудь из русских, что беспрестанно делал сначала.
– Вот оно, что значит пуганая ворона! – заметил Бурченко, выгребая прутиком уголек для своей трубочки.
– Рано утром вчера, – рассказывал Урумбай, – приехал большой тарантас, фонари по бокам, фонарь наверху, кругом стекла, как в комендантском доме, в Орске; я такого еще и не видал… В прошлом году вот самый большой генерал проезжал, так у того был хуже… А тяжелый какой – беда! Одной тройки мало было, а на станции было всего две тройки да вон эта… – киргиз кивнул в ту сторону, где лежала околевающая лошадь. – Ну, та уже больше не годится. В тарантасе этом две женщины и мужчина ехали и очень уж они хорошо деньги платили.
– Это лопатинская… помните? – обратился Бурченко к Ледоколову.
Тот кивнул головой.
– Ямщик, что привез их, говорил: на водку целую горсть копеек дали; считал, считал он их, да надоело, так и запрятал в шаровары, до другого раза… А тут слух был, из аулов приходили и сказали: будет курьер скоро из Орска… Как я отдам всех лошадей?! Однако отдал… всех отдал. Ну, не успели они еще совсем отъехать, смотрю, еще бежит маленький тарантас, сидит в нем такой толстый, высокий, борода черная… кричит, еще вон с того места кричит: лошадей скорей! Бить буду!.. Вылез он, глазами во все стороны ворочает; цап меня за воротник… Где я возьму лошадей, все уехали, большой тарантас тоже уехал. Никого нет кругом, только мальчик у меня был, такой баранчук маленький, – Урумбай показал на аршин от земли, – спрятался он за трубу, на крышу, и оттуда выглядывает. Я и сам хотел спрятаться, да не успел… а вырваться не могу, держит крепко. «Подожди, тюра», – говорю, а тот-то меня бац! прямо в глаз кулаком, вон подбил как! Стал я рваться, и кричать, и уже ничего не помню. Может, я его сам как-нибудь нечаянно ударил, может быть, и не трогал. Прижал он меня к самой земле, подтащил к своему тарантасу, вынул нагайку и принялся бить… бил, бил он меня… Я сперва считал, думал после жаловаться бию6, так чтобы счет знать… Да где уж тут… говорит: покуда лошадей не приведешь, до тех пор бить не перестану. А сильный какой – десяти наших мало, чтобы с ним справиться… Кричу я баранчуку7: беги в аул, проси, кланяйся, может, кто даст лошадей хоть пару… Побежал мальчишка. Ну, сам знаешь, пока добежал, пока что; из степи тоже не скоро приведут, найти их сперва надо, степь-то велика. А тот-то все говорит: пока не приведут, не перестану… Привязал он меня к колесу, да и лупит; перестанет на минуту, отдохнет, табаку покурит и опять… Уж мне потом и не больно было… Ничего не помню. Как лошадей привели, как уехал проклятый медведь – ничего не помню. Очнулся я, когда темнеть уже стало. Так вот всю ночь и сегодняшний день и провалялся в желомейке. Слышу, вы приехали, страх на меня такой напал, думаю, опять бить будут, притаился я и Богу молюсь. А уж как сюда вы ко мне шли, так уж думал, что совсем мой конец пришел: добьют меня теперь уж совсем до смерти, потому теперь до завтра привести лошадей неоткуда. А тот-то меня сильно бил – я бы еще не выдержал; немного бы ничего, а много не выдержал…
Киргиз наивно посмотрел на проезжих и еще раз повторил:
– Нет, Урумбайка больше бы не выдержал. Вот тут больно, – он взялся за левый бок. – На ноги встать не могу; спина не позволяет…
– Араку8 хочешь? Это хорошо, помогает скоро! – предложил ему Бурченко. – Будешь пить?
– Давай арак!
Киргиз жадно, сквозь зубы, прихватив обеими руками поданную ему чарку, вытянул водку.
– Любишь?
– Арак джаксы, коп джаксы арак!9 Я поползу в аул, к утру, может, там буду, и пришлю вам лошадей!
– Я сам съезжу, – вызвался привезший путешественников киргиз. – Где уж тебе! Еще волки сгложут дорогой… На водку дашь? – обратился он к Бурченко.
– А вот приведешь лошадей – дам. Посмотрим, так ли подействуют деньги, как нагайки этого бородача!
– А ведь это тот самый, что ораторствовал тогда. Я его еще в Самаре видел, – сказал Ледоколов, – он еще все наставления дорожные читал всем вновь едущим!
– Кроме него кому же быть больше! – согласился Бурченко.
– Ну, прощай, я поеду! – сказал киргиз и пошел отыскивать своих лошадей.
Несмотря на темноту, он справился скоро. Он припал к самой земле, присмотрелся и тотчас же заметил на более светлом фоне ночного горизонта темные силуэты пасущихся кляч. Через минуту топот конских ног дал знать о том, что ямщик отправился по своему назначению.
– Ну, так как же? я полагаю, теперь спать надо. Уберем все, как следует, и завалимся в тарантас – это самое лучшее! – предложил Бурченко. – Да что это вы опять задумались? Хандрить опять начинаете? Стыдно!
– Грустно что-то стало, да и этот рассказ так на меня скверно подействовал!
– Полноте, на всякое чиханье не наздравствуетесь. Вы много еще услышите и увидите такого,
