Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты до сих пор думаешь о смерти своего друга. Ты убежден, что виновен в его гибели. Но твой друг не мог поступить как-нибудь иначе, неужели ты этого не понимаешь? Был бы ты с ним или нет, в ту ночь или в другую, но его все равно постигла бы точно такая же смерть. Он был, каким был. Так распорядился Бог. Бог посеял в его душе семена добра и справедливости, которые он затем взлелеял и взрастил сам.
– Ах – Бог! – сказал Дени. Он остановился посреди дороги, заложив руки за спину, и пристально взглянул на ал-Амина. – Где же тогда этот Бог? Что он такое? Создатель этого мира? В таком случае дурень Гираут прав. Он на поверку оказывается дьяволом. От рождения Адама и до сих пор Он обманывал нас. Я помню, в чем усомнился отшельник, – знал Бог, что Адам и Ева вкусят плод от дерева познания, или не знал? Да ответ очень прост. Это была ловушка, поскольку все красивые обещания не более чем ловушка. Праведность, нравственные устои, честь, справедливость, любовь и все прочие добродетели – обветшавшая мишура, придуманная, дабы никто не распознал преисподнюю. Гираут был прав; подумать только, именно Гираут! Мы все лжецы, и все в одной лодке. А Бог?.. – он прикусил губу. – Наверное, Он тоже только лжец и ничего более. Бог создал человека по своему образу. И с тех пор человек отвечает тем же. Каким бы ни был Бог прежде, теперь Он лишь отражение Человечества: гордый, надменный, благочестиво-лицемерный, возлюбивший кровопролитие. – Он остановился и передернул плечами. – Ты всегда слушаешь так терпеливо, Ахмад. Суть в том, что я привык верить в человеческие добродетели, а теперь я сомневаюсь даже в божественных.
Мусульманин сочувственно смотрел на него.
– Что именно тревожит тебя, мой друг? – промолвил он. – Открытие, что люди способны на злодеяние?
– Ох, нет, совсем нет. Я лишь стал задаваться вопросом, способен ли Бог на злодеяние. Что, если все мы обманывались? Все сущее добро зачахло или обратилось в пустоту и ложь. А человек, который воистину не поступается своими убеждениями, предан своим другом и умирает. Родители избавляются от своих детей; короли уничтожают своих вассалов и вознаграждают за преданность вероломством. Но не это гложет меня сильнее всего. Нет, я спрашиваю себя, а важно ли это? Имеет ли это значение? Возможно, не существует ничего, ни до, ни после. Возможно, мы должны молиться дьяволу и открыть душу нашим страстям – сполна предаваться наслаждениям, кусать, рвать, сокрушать друг друга и вот так, пылая жаждой разрушения, всем вместе кануть в темноту.
Ал-Амин долго молчал. Наконец он проговорил:
– Я не в силах ответить тебе. Но, наверное, я знаю одного человека, который может подарить тебе большее утешение, нежели я. В прошлом он не раз утешал меня. Поскольку мы решили прогуляться, не хочешь ли пройти немного дальше, до горы Олив[183]?
– Почему бы и нет?
Принц повел его вниз по склону вдоль тропы, протоптанной козами, пока они не завернули за угол городских стен. Дальше начинался крутой обрыв, и они с трудом спустились вниз по круче к речушке, протекавшей по дну долины, перешли ее по цепочке камней и начали взбираться на холм, стоявший против города.
– Там, – сказал ал-Амин, когда они проходили мимо места, где росло восемь древних, с могучими ветвями олив, обнесенных низкой изгородью, – находится сад, в котором, как говорят, прекрасный проповедник Иисус был предан в руки солдат. Здесь все напоминает о его делах. Что касается этой горы, то в Судный день тонкая нить протянется отсюда к Куполу Скалы[184] в Иерусалиме. И все люди должны будут пересечь ее. Иисус будет восседать на том ее конце, что находится в городе, а Мохаммед на этом, на горе. Благочестивые люди перейдут черту, а грешники будут падать вниз, в долину.
Он искоса взглянул на Дени и с облегчением удостоверился, что тот вновь улыбается. Они взобрались на самую высокую из четырех вершин, которые вместе образовывали гряду горы Олив. Там находилась крошечная деревушка: несколько хижин вокруг небольшой мечети, где, по словам ал-Амина, хранился камень с отпечатком ноги Иисуса[185]. Именно оттуда Он вознесся на небеса. Не останавливаясь, они миновали селение и стали спускаться по противоположному склону холма. Чуть ниже вершины поднимался скалистый утес, не очень высокий. У его подножия лежала широкая полоса красноватой земли, где росли чахлые деревца. Сверху и вокруг скалы к этому месту вела узенькая тропинка. Когда они наполовину сползли, наполовину скатились к основанию утеса, Дени увидел, что его поверхность испещрена отверстиями: некоторые были так малы, что в них едва бы протиснулась и птица, другие вполне походили на низкий вход в пещеру, и одно, внизу, было высотой в два человеческих роста. Из расселины наверху утеса струился вниз по камням, сверкая на солнце, тонкий ручеек, наполняя маленький круглый бассейн, находившийся перед большой пещерой. Оттуда вода текла дальше, вновь уходя в землю там, где заканчивался красноватый шельф. Около бассейна стояла скульптура сидящего человека, вырезанная из неизвестной породы дерева темно-коричневого цвета, причем настолько искусно, что выглядела как живая. Внезапно Дени осенило, что скульптура действительно живая.
Он был обнажен, если не считать тряпицу, опоясывавшую чресла. Его чрезвычайная худоба не имела ничего общего с истощением от голода, но производила скорее впечатление законченного совершенства, словно от его тела было отсечено все лишнее. Редкая шелковистая бородка, белая как снег, свидетельствовала о том, что он далеко не молод, однако старость еще не наложила печати на его чело. Когда Дени присмотрелся к нему получше, то понял, что все его лицо покрыто сеточкой тонких морщин, как бы скрывавших все признаки возраста. Его волосы были убраны под выцветший зеленый тюрбан. Скрестив ноги и положив руки на колени, опустив глаза, он сидел на земле совершенно неподвижно, и было не заметно даже, как вздымается и опускается его грудь, словно он не дышал.
Ал-Амин присел перед ним на корточки, и спустя мгновение Дени последовал его примеру. Казалось, они ждали бесконечно долго, и Дени подумал про себя, что, возможно, время течет иначе для неподвижной статуи. Однако в конце концов человек поднял голову и устремил взгляд на молодых людей: у него были темные глаза, отражавшие свет, точно лужицы чернил.
– Это суфий[186], Назиф ал-Акхрас, – сказал ал-Амин Дени.
– Мир вам, – промолвил суфий неожиданно глубоким и звучным голосом.
– И тебе тоже мир, – ответил Дени.
– Твой отец запретил тебе снова приходить ко мне, – глядя на ал-Амина, сказал суфий.
– Моего друга постигла великая беда, – ответил принц.
Суфий едва заметно кивнул.
– И я вижу, что он – франк. Душа принимает различные формы, – сказал он. – Сядь поближе, молодой человек. Как тебя звать?
– Дени из Куртбарба.
– Знаешь ли ты, что правоверные, такие, как отец этого человека, проклинают тех из нас, кто исповедует тасаввуф[187]?
– Я не знаю ничего, и даже то слово, которое ты только что произнес.
– Не существует человека, который ничего не знает, – промолвил суфий, – ибо все мы являемся частью Бога и разделяем его знание. Слова – всего лишь завеса, отделяющая нас от знания. Дай мне руку.
Дени исполнил просьбу. Рука старика была сухой, холодной, мускулистой и шершавой, словно тело рептилии, однако не вызывала отвращения.
– Ты военнопленный? – спросил суфий.
– Я пленник этого принца.
– Я вижу, что тебя что-то угнетает. Что ж, спрашивай меня.
Дени прищурился.
– Скажи мне, – начал он и остановился, потому что не знал, о чем спросить.
В один миг в его голове пронеслась дюжина вопросов: «Виновен ли я в смерти Артура?» – вертелось у него на языке. И: «Должен ли я хранить верность Ричарду? Почему я до сих пор чувствую, что чем-то связан с ним? Должен ли я оставаться здесь, среди врагов, или бежать и возвратиться к королю?»
– Скажи мне… – заговорил он снова и замолчал, пристально вглядываясь в глаза старика. На него снизошел покой, и смятение покинуло его. Тут было тихо и спокойно, и монотонное журчание воды, стекавшей по камням, лишь усугубляло тишину. Дыхание теплого ветра ласкало кожу, словно тело погружалось в ванну.
Суфий промолвил, будто размышляя вслух:
– Бог не имеет формы. И все-таки он принимает многие формы. Он превыше форм. Мироздание – это зеркало, в котором Бог любуется собой, и самое совершенное зеркало есть человек. Именно в человеке он видит и проявляет себя. Человек – это око Бога, посредством которого он созерцает свои творения.
– Я не верю тебе, – как во сне пробормотал Дени. – Если это так, то как, должно быть, рыдает Бог, когда смотрит тем оком.
– Он вправе и плакать, и смеяться. Почему бы и нет? Разве не сотворил Он и мед, и соль? Смотри на меня. Я покажу тебе, где есть Бог.
- Молодые годы короля Генриха IV - Генрих Манн - Историческая проза
- Внесите тела - Хилари Мантел - Историческая проза
- Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия - Дмитрий Балашов - Историческая проза
- Елизавета Йоркская: Роза Тюдоров - Маргарет Барнс - Историческая проза
- Суд волков - Жеральд Мессадье - Историческая проза
- Борьба за трон (сборник) - Уильям Гаррисон Эйнсворт - Историческая проза
- Битва за Францию - Ирина Даневская - Историческая проза
- Рыцари былого и грядущего. Том I - Сергей Катканов - Историческая проза
- Пляска Св. Витта в ночь Св. Варфоломея - Сергей Махов - Историческая проза
- Ричард Львиное Сердце: Поющий король - Александр Сегень - Историческая проза