Форма входа
Читем онлайн Движение литературы. Том II - Ирина Роднянская
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Между второй и третьей строфами – однозначная логическая связь: «рассказчик» увидел незнакомца и сообщает, что же привлекло внимание в его облике. Однако чисто психологическая специфика деталей, какою они бывают насыщены в прозе (тревожная, нетерпеливая поза – незнакомый человек стоя перелистывает книгу; поглощенность занятием – к хлебу не притронулся), улавливается как бы периферией читательского сознания. В центре, пожалуй, другое: «коврига непочатого хлеба»[70] и «старая книга», воспринимаемые не в русле психологически-бытовой мотивировки, а взятые сами по себе, как некие реальные символы. Оба эти словосочетания «выдвинуты». На слово «хлеба» падает безусловное логическое ударение (как в прозаическом варианте, так и в стихотворной строчке). Строка «Непочатого хлеба ковригу» не «трехчленная», так как эпитет «непочатого» противится интонационному отделению от слова «хлеба». (Ср. со стихом, в котором словоразделы расположены в тех же позициях метрической схемы: «Устремленную / в пену / потока». Здесь логико-синтаксический строй не слишком противится «трехтолчковой» монотонии – веренице толчков, намекающей на упомянутую стихом выше «вереницу ручьев». Можно сравнить также слитно произносимый стих «Непочатого хлеба ковригу» с экспериментальной строчкой «Непочатую хлеба ковригу», в которой слово «хлеба» вклинивается в согласование «непочатую ковригу» и нарушает слитность произношения, утрачивая на фоне словораздельных перерывов и вследствие потери эпитета некоторую долю своей логической ударенности. Во имя образных целей Заболоцкий жертвует точностью выражения: не «коврига», а «хлеб» становится «непочатым».) Поскольку слово «ковригу» выдвигается своим ритмическим положением (замыкает стих), нужно особое усилие голоса, чтобы на фоне повышенной ударенности этого слова слово «хлеба» сохранило силу своего логического ударения.[71] Следовательно, «хлеб» оказывается выдвинутым с двойною силой. А «выдвинутость» слова, как мы уже видели, вызывает к жизни дополнительные «значимости», играет роль проявителя этих смысловых оттенков. «Непочатый хлеб», простой, «первозданный» – как бы соединительное звено между человеком и природой, он так же, как и «деревянный лоток водосброса», относится к тем продуктам человеческой деятельности, в которых почти незаметно, где кончается природа и начинается человек. Он, «хлеб», – и природа, и забота (труд) одновременно, буднично-житейское смыкается в нем с природным. Здесь это слово волнует, ему возвращено все богатство его смысла, оно предстает в сиянии ассоциативного ореола.[72] Это впечатление от «хлеба» как от символа чего-то первородного, элементарного и полуприродного усиливается полновесно звучащим в конце строки «простым» словом «ковригу». Последнее превосходно рифмуется со словами «старую книгу» – именно с обеими, а не с одной только «книгой», поскольку в слове «старая» звучит «р», которого как раз «не достает» для богатой рифмы (совпадение «к», «р» и «г»). Значительность, выделенность этой рифмы особенно ощутима на фоне бледного, «неинтересного» созвучия: «пред собою» – «рукою».[73]
Слитые особенностью рифмы, слова «старая книга» являют собой единство, подобное единству, в котором находятся постоянный эпитет и определяемое им слово. Перед нами не «книга» вообще (которая, между прочим, и старая), а Старая Книга – некий новый образный предмет. В эмблематике Заболоцкого этот образ имеет весьма определенное значение. Он символизирует рационалистическую премудрость, аналитическое разъятие тайн природы и вообще ratio:
И тогда я открыл свою книг у в большом переплете,Где на первой странице растения виден чертеж…
(«Все, что было в душе…»)Книга в Большом Переплете и Старая Книга – одна и та же книга, книга-скальпель. Впрочем, Старая Книга, которую нетерпеливо (стоя!) и не вполне доверчиво не читает, а перелистывает, словно ища и не находя чего-то, «незнакомец», представляет такой явный контраст и такое явное соответствие «ковриге хлеба» (соответствие, потому что это старая книга, уважаемая книга, книга из книг, она так же значительна, как и хлеб), что и читателю, незнакомому с другими стихотворениями Заболоцкого, внятны эти повороты образного смысла.[74]
И когда мы, наконец, сталкиваемся с «банальной» четвертой строфой, которая служит площадкой для отдыха перед новым образным взлетом, разрядкой после необычайной (хотя и неявной) насыщенности первых трех «абзацев» и вместе с тем является средством для незаметного перехода с позиции рассказчика на позицию наблюдателя сокровенных душевных движений «незнакомца», – невыразительные «штампы» этой строфы[75] («забота бороздила лоб», «глубина сердца», «упорная работа мысли») успели наполниться столь многосторонним и «переливчатым» содержанием, что уже не кажутся нам общими местами.
Приблизительно (поскольку здесь всякое «логизирование» приблизительно) можно сказать, что забота, избороздившая лоб незнакомца, заставляет вспомнить о суровом земном хлебе (не случайно она рифмуется с напрашивающимся словом «работа»), а его телесная некрепкость того же свойства, что изношенность дряхлеющих ветел; и что упорно работает и бьется в нем, в глубине его существа («сердца»), вопреки всему житейскому, аналитическая, отвлеченная мысль, пытливый и беспокойный рассудок.
Вся следующая строфа наполнена однообразно завораживающим движением; первая, третья и четвертая строчки резко «трехчленны», «вереница» страниц ритмически и наглядно сопоставлена с вереницей ручьев.[76] Между этими двумя поглощенностями – книгою и весной – стих-порыв, стих-переключение: «Он вздымал удивленное око». Внутренний характер движения, переданный глаголом «вздымал», настолько могуче свидетельствует о возвышенности и силе порыва, архаическая лексика (элементы которой отмечались нашим сознанием и раньше и направленное восприятие которой было подготовлено всем предшествующим – ведь выше достаточно внятно намекалось на то, что обыденный уголок с ветлами-калеками, одиноким до поры ручьем и скромною плотинкой скрывает в себе чудесное) так настойчиво говорит о значительности этого в реальном плане почти незаметного телесного жеста (только и всего, что взгляд оторвался от книги), что порыв кажется прорывом в удивительную (недаром «око» – удивленное) глубину бытия и на память приходит пушкинское: «Отверзлись вещие зеницы, / Как у испуганной орлицы» – та же обостренная чуткость, то же изумленное созерцание внезапно открывшегося, та же атмосфера откровения.
И действительно:
В этот миг перед ним открывалосьТо, что было незримо доселе,И душа его в мир поднималась,Как дитя из своей колыбели.
Это кульминация стихотворения, вершинная точка его образного смысла – слияние, совершенное единение с высочайшей сущностью бытия. И говорится об этом акте единения словами, подобающими необычности и редкости такого душевного состояния, такой минуты из минут.
То, что было незримо доселе…
Строчка смело нарушает равновесие стиха, ее ритмико-интонационный рисунок напоминает балансирование на острие. Во-первых, мы ошиблись, утверждая выше, что в стихотворении нет ни одного переноса из стиха в стих; один enjambement все-таки есть и приурочен он к этой кульминационной точке: «открывалось – то…». Из-за переноса местоименное слово «то» охвачено повышением голоса, «оставшимся» от слова «открывалось». Во-вторых, смысловая логика категорически протестует против сколько-нибудь заметного интонационного ударения на слове «было», вся сила ударной нагрузки перемещается с него на местоимение «то», вопреки данной метрической схеме (анапест), в соответствии с которой слово «то» стоит в безударном положении. Второе сильное фразовое ударение – на слове «незримо», а слово «доселе» выделено своим финальным положением в стихе, из-за чего нажим на слово «незримо» как бы удваивается.[77] (Ср. гораздо более спокойное и уравновешенное произнесение: «То́, что доселе было незри́мо», или в рамках размера: «То́, что было доселе незри́мо»; маленькое и не имеющее самостоятельного значения словечко «то» имеет как бы своим противовесом в конце стиха два необыкновенно «выдвинутых», торжественных ударенных слова, и вся тревожно-неустойчивая и в то же время патетическая строка словно курсивом вписана в образный строй вещи.[78])
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Движение литературы. Том II - Ирина Роднянская бесплатно.
Похожие на Движение литературы. Том II - Ирина Роднянская книги
- Русский пятистатейник - Андрей Милов - История / Прочая научная литература / Языкознание
- Лицом к лицу. О русской литературе второй половины ХХ – начала ХХI века - Олег Андершанович Лекманов - Публицистика / Языкознание
- Очерки исторической семантики русского языка раннего Нового времени - Коллектив авторов - Языкознание
- АБРАКАДАБРЫ - Николай Вашкевич - Языкознание
- Марина Цветаева. По канату поэзии - Алиса Динега Гиллеспи - Языкознание
- Системные языки мозга: магия слова, разгадка мифов и легенд, язык и физиология, пробуждение сознания - Николай Вашкевич - Языкознание
- «Есть ценностей незыблемая скала…» Неотрадиционализм в русской поэзии 1910–1930-х годов - Олег Скляров - Языкознание
- О чём молчат языки гор - Александр Кикнадзе - Языкознание
- Кто боится сложностей русского языка? Простые объяснения для всех, кто хочет писать грамотно - Анастасия Алексеевна Шадрина - Языкознание
- Секреты письменных знаков - Евгений Ищенко - Языкознание
