Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Да как же это? Так сразу…»
«А чего же нам дожидаться? Я вас давно уже полюбил, еще в прошлом году. Да все решимости не хватало объясниться. А теперь я все про вас знаю».
«И я все знаю про вас. И даже раньше, чем вы».
«Конечно: девчонки про учителей все и всегда знают».
«Правильно. Я к вам второй год приглядываюсь».
«Я это заметил недавно, верно».
«А как же я-то ничего не заметила?»
«Ну, так что же вы мне ответите?»
До того я растерялась, что не соображу, как отвечать. Сижу и посмеиваюсь:
«Так ведь я, наверное, дура».
«Это ничего: придет время — поумнеете».
«Ну смотрите, а я согласна».
Тут он меня и поцеловал, да так, что я все на свете позабыла.
«Где эти, которые с тобой пришли? — он спрашивает. — Я в окно видел, когда тебя ждал. Скажи им, пусть войдут. Мы сейчас чай, что ли, пить станем».
Потом, когда мы поженились, то оказался он веселым и даже дурашливым. Мне с ним было очень хорошо и потому еще, что он сам умел работать весело, с выдумкой, с азартом, и меня научил работать и находить во всяком деле скрытый интерес. Он так и говорил:
«Всякая работа для тебя будет скучной и даже нудной, пока не доберешься до скрытого в ней главного интереса. Доберешься, вот тут и конец скуке. Тут только и пойдет у тебя настоящее удовольствие».
«А в чем это главное?» — спрашиваю.
«В необходимости того, что ты делаешь для людей и для себя самой. Все очень просто: работать — значит жить. Только тогда интересно, когда предъявляешь к жизни высокие требования. Все или ничего. Ждать нежданного. Верить не в то, чего нет на свете, а в то, что должно быть на свете».
За все эти дни, пока Семенов принимал завод, он часто встречался с Ибрагимовой, но разговаривали только по делу. Никогда она не спрашивала о его личных обстоятельствах и о себе ничего не рассказывала. Он уже привык к ее радушной улыбке и недоверяющему взгляду и его не удивляло такое несоответствие. Поэтому неожиданная откровенность Нины Ивановны очень его удивила и смутила. А он считал, что удивить и, тем более, смутить человека, прошедшего всю войну, не так-то просто.
А она все продолжала рассказывать про мужа и про работу, которую он так и не успел закончить. Что-то о русских скоморохах, о народности и революционной сущности их выступлений. Она так горячо и с такой запальчивостью говорила о муже, будто от кого-то защищала его, или отстаивала свое право защищать, или сама защищалась, тоже неизвестно от кого.
Смуглое лицо ее разрумянилось, и пухлые губы вздрагивали, как у обиженного ребенка.
— За те шесть лет, что мы с ним прожили, он научил меня работать, а умение работать воспитало мой характер. Из взбалмошной девчонки он создал вполне пригодного для общества человека. — Она неожиданно рассмеялась. — А как мы с ним дурачились, когда отдыхали. У него совсем не было слуха, у меня тоже немного, но он сам пел что-то совсем несусветное и очень любил, когда я пела или хохотала, как сумасшедшая. Как хорошо нам жилось! До того хорошо, что и сейчас невозможно забыть. И совсем невозможно представить кого-то еще на его месте…
Это она сказала так вызывающе, словно Семенов, не поверил ее словам и даже собирается спорить с ней. А Семенов и в самом деле думал, что она не может и не должна жить только одной памятью. Что ей, молодой, здоровой и привлекательной, нужны не воспоминания, а нормальная живая жизнь с живым человеком. Наверное, она это поняла, потому что вдруг перестала говорить и после недолгого молчания спросила:
— Почему вы молчите? И о чем думаете?
— Я вас слушаю. — Ему стало так не по себе, словно она угадала, о чем он только что подумал, и он сказал то, что всегда говорят в подобных случаях: — Да, война все перепутала. Все судьбы. Много лет пройдет, пока жизнь войдет в норму. Жизнь войдет в норму, будут построены новые города, восстановлены заводы, а вот людей не воскресишь и поломанные судьбы не восстановишь.
— Все вы не то говорите! — воскликнула Нина Ивановна. — Нет, все правильно вы говорите, до того правильно, что уже никому это не утешение, а только досада.
— Простите, — пробормотал Семенов, чувствуя, что совсем он запутался.
А она только печально улыбнулась:
— Ничего. Вы просто совсем отвыкли от настоящей, мирной жизни. — Вздохнула и осторожно добавила: — И совсем забыли, как надо разговаривать с женщинами и как их понимать…
Такого обвинения Семенов не смог перенести:
— Думаю, что это не так.
Нина Ивановна долго молчала, ожидая, не скажет ли он еще что-нибудь в свое оправдание, но не дождалась. Вздохнув, она поднялась.
— Ну, тогда объявим перерыв. Приеду с пленума, тогда мы и продолжим этот разговор.
15
«Разучился разговаривать с женщинами», — возмущенно думал Семенов, пробираясь по темным переулкам к заводу. А может быть, и в самом деле разучился? Вернее, никогда не умел. Это правда. Еще в институте отличался от товарищей именно своей робостью. Перед девушками он краснел и терялся, за что, как водится, и прозвали его «красной девицей».
Потом, когда он уже женился на самой красивой девушке из мединститута, то узнал, что именно это качество, которое принесло ему столько страданий, привлекало к нему девушек. Об этом сказала ему молодая жена.
«Те, которым ты завидовал, как раз и не нравятся девчонкам. Разве только дурам каким-нибудь. А тебя за то я и полюбила, что ты молчаливый, а значит, надежный человек».
Это воспоминание успокоило Семенова. В темном небе дрожали большие южные звезды, и он возвышенно подумал, что именно они освещают ему путь, указывая дорогу к той, которую он полюбил. Теперь он нисколько не сомневался в своей любви и в своем праве бороться за любовь. Он даже отважился посидеть на крыльце директорского дома, где вечером сидела Мария Гавриловна. Он тоже, как и она, смотрел на звезды, пытаясь понять или почувствовать, чем они привлекли ее внимание. Посидел, посмотрел, но ничего не понял. Он только почувствовал, как в нем еще ярче разгорелась та тоскливая нежность, которая вот уже много дней беспокоила его. «Может быть, и у нее такая же тоска?» — подумал он, направляясь в контору.
У самого крыльца его окликнул недремлющий Минька.
— Это вы, товарищ директор? Ну, тогда у нас полный порядок.
Он проводил Семенова до самой двери и только на крыльце сообщил:
— Директорша тут без вас приходила.
Семенов так сразу обернулся, что Минька налетел на него.
— Сюда приходила?
— Не, не сюда. Вот там по двору прогуливалась и на окно поглядывала.
— Ничего не говорила?
— А чего ей со мной говорить. Постояла, где из окошка светит, да и пошла себе.
— А куда пошла?
— Куда же ей? До дому пошла.
И, сколько Семенов ни выспрашивал, ничего больше от Миньки не добился, да ему большего и не требовалось, а просто так он был взволнован Минькиным сообщением, что хотелось еще и еще услыхать о том, как директорша «прогуливалась», как остановилась в косом столбе света от окна, как пошла до дому.
Лежа на своем скрипучем топчане, он все время повторял эти Минькины слова и, замирая от волнения, думал о Марии Гавриловне. Не его одного томит нежная тоска, что-то такое же и ей не дает покоя. Может быть, и ее тоже тянет к нему.
А утром за завтраком она была, как всегда, величаво спокойна и казалась равнодушной ко всему, что ее окружало. Семенов даже подумал, будто все, что было ночью, только приснилось ему. Ну разве могла она, такая равнодушная и холодная, ночью любоваться звездами и, тем более, заглядывать в его окно? И только тоскливое чувство нежности, которое томило его ночью и не оставляло и сейчас, подтверждало, что все это было. Было.
Он так задумался, что не услышал, как Сашко спросил, зачем его ночью вызывала Ибрагимова.
— Как она тебя! — посмеиваясь, отметил Сашко. — Вот до чего уходила, что ты до сей поры все еще очнуться не можешь.
А когда Семенов рассказал, по какому делу его вызывали, Сашко не поверил и еще больше развеселился:
— Глина, — подмигивая, проговорил он. — Хо-хо! Дня мало ей. Ночью про глину? Ты просто послушай, Марусенька! Чего удумала! Чингисхан! Ну, и как она там, глина-то? — Он подмигнул и так оглушительно рассмеялся, что Мария Гавриловна подняла красивые брови и с досадой заметила:
— Что тут смешного? Не понимаю.
16
Передача завода подходила к концу — все было в полном порядке, не считая мелких недоделок, которые пред стояло ликвидировать новому директору.
— Это специально для тебя оставлено, чтобы не заскучал, — говорил Сашко, удовлетворенно посмеиваясь. Он был очень рад, что будет жить в городе, и не столько за себя, сколько за Марию Гавриловну. Что-то она за последнее время сама не своя сделалась. То была тихая, покорная, а теперь словно ее подожгли. Только от нее и слышишь:
- Бухта Анфиса - Лев Правдин - Советская классическая проза
- Океан Бурь. Книга вторая - Лев Правдин - Советская классическая проза
- Печка - Вацлав Михальский - Советская классическая проза
- Свет-трава - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин - Советская классическая проза
- Завтра была война. Неопалимая Купина. Суд да дело и другие рассказы о войне и победе - Борис Васильев - Советская классическая проза
- Где-то возле Гринвича - Олег Куваев - Советская классическая проза
- Счастливый неудачник - Вадим Шефнер - Советская классическая проза
- Под крылом земля - Лев Экономов - Советская классическая проза
- Журавлиные клики - Евгений Петрович Алфимов - Советская классическая проза