Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В один момент он спрашивает, что я думаю о деньгах. Сколько я потребую? Я называю ему сумму в шиллингах: столько-то миллионов шиллингов. Он молчит, встает, идет к телефону, звонит бухгалтеру Делла Каза и спрашивает его: сколько будет в переводе столько-то миллионов шиллингов? Ждет ответа, кладет трубку, возвращается и спокойно садится напротив меня. ПОТОМ ОН НАЧИНАЕТ ОРАТЬ ТАК, как я еще в жизни не слышал. Он кричит, как на вертеле: наглость, свинство, что я себе позволяю, я сошел с ума, нам не о чем больше говорить, нам не по пути, и когда он переводит дыхание, Пьеро быстро переводит последнее проклятие. Перевод — полезная «прокладка» в таких переговорах, ругательства делаются более абстрактными. Я говорю Пьеро, переведи ему, если нам не по пути, то я могу лететь домой. Пьеро говорит, чтобы я оставался сидеть. Так продолжается некоторое время, наконец, я говорю, что Феррари должен сделать встречное предложение. Нет, — говорит старик, он хочет видеть в своей команде только счастливых гонщиков, а его встречное предложение не сделает меня счастливым. Ну ладно, тогда я действительно могу ехать домой. Раз мое предложение не принято и встречное не делается, то у нас нет шансов. Наконец, он делает предложение, на добрую четверть ниже моих требований, уже в лирах. Я злюсь и говорю Пьеро: объясни ему, что его менеджер уже предлагал мне на пару миллионов лир больше, он, что, хочет меня одурачить? Мой гнев не наигран, я теряю уважение, поскольку мы равноправные партнеры. Он хочет купить мои способности, а они стоят столько-то. Что? — кричит старик, — это правда про Аудетто? Да, — говорю я, позови его. Он зовет Аудетто, спрашивает его, верна ли названная сумма? Да, — говорит Аудетто, он предложил столько-то. Потом Феррари говорит мне: хорошо, если один мой сумасшедший служащий предложил столько, то ему придется согласиться. Аудетто он обещает еще поговорить с ним и отпускает его. Но это мое последнее предложение, кричит он на меня, ревет, как бык. Я показываю добрую волю и спокойно снижаю планку на процент. В ответ на это он успокаивается и говорит, что я бессовестный, это неслыханно, с него хватит, я перешел все границы, у него нервы, я хочу его смерти. Я прошу перевести Пьеро, что Ferrari без меня не стала бы чемпионом никогда. Пьеро: «Этого я не могу перевести, я этого не сделаю». Я ему отвечаю, чтобы он не трусил и спокойно переводил, причем быстро. Пьеро собирается с духом и переводит, краснея. Старик начинает снова кричать, он целый час ходит туда-сюда, пока не спрашивает, сколько я требую. Я опускаюсь еще на четыре процента, это мое последнее предложение.
Потом он говорит: ОК, EBREO — «ладно, еврей». Но это ему позволительно, это входит в цену. В этот момент он прелестный и славный, очаровательный старик, самый приятный собеседник, какого можно себе представить.
Глава 4
Нюрбургринг
1 августа 1976 года я разбился на Нюрбургринге.
Я хотел бы пояснить, какие отношения у меня сложились с Рингом. В средствах массовой информации все возвели до уровня личного противостояния и судьбоносной связи. Это полная чепуха, здесь пытаются присочинить то, чего никогда не было. Расскажу с самого начала.
Впервые я познакомился с Рингом в 1969 году, тогда мне было 20 лет, и я ездил в Формуле V. Нам всем очень понравилось там гоняться. Если ты вылетал, то перед тобой расступались кусты и проглатывали тебя. А потом снова смыкались у тебя за спиной, и никто не знал, где ты лежишь. Мы не считали, что это плохо, скорее, что интересно.
В начале семидесятых годов я все больше становился помешанным на Ринге — но без лишних эмоций. Я хотел ездить там как можно более идеально, и именно эта длинная трасса, больше чем любая другая, предоставляла многочисленные возможности работы над собой. Наступили годы кузовных гонок, в 1973 году я на двухклапанном BMW прошел круг за 8:17,4, о котором свидетели события еще сегодня слагают легенды. Были у меня и аварии, в 1973-м я на BRM пролетел 300 метров под откос, в 1974-м я выбил Джоди Шектера, но, в общем-то ничего необычного в этом не было.
Тогда погибало много людей, и на Ринге, и на других гоночных трассах по всему миру. Стало ясно, что если не предпринять меры по повышению безопасности, все более быстрые машины грозят истребить не только нас самих, но и весь спорт. Здравомыслящие гонщики, здравомыслящие журналисты, здравомыслящие функционеры начали работать над этой задачей, а лидером был Джеки Стюарт.
По самой своей конструкции Нюрбургринг был, конечно, наиболее проблемной гоночной трассой. 22,8 километров по лесу даже при всем желании невозможно сделать безопасными. В перспективе трассы такого типа были обречены. Но пока что в 1974 году была принята трехлетняя программа по улучшению, например, касательно отбойников. Было совершенно ясно, что по истечении этих трех лет FIA больше не выдала бы Рингу лицензии.
Потом наступил мой чемпионский 1975 год и с ним полное безумие — первый круг на Нюрбургринге быстрее, чем за семь минут. Это случилось на субботней тренировке и смогло стать возможным только под очень определенное настроение, второй раз я на такое усилие был бы не способен. Когда я проехал мимо боксов, то увидел в зеркало заднего вида, как механики замахали руками. Тут я понял, что семь минут пали — новый и окончательный (быстрее с тех пор проехать не удалось никому) рекорд гласил 6:58,6. Предыдущие минутные отметки были следующие: Херманн Ланг — быстрее десяти минут (Mercedes, 1939), Фил Хилл — быстрее девяти минут (Ferrari, 1961), Джеки Стюарт — быстрее восьми минут (Matra, 1968).
Я заставил себя сделать тот бросок в 1975 году — хотя мой мозг мне говорил: то, что ты делаешь — это безумие. По сравнению с нашими ставшими такими быстрыми машинами Ринг выглядел доисторическим, и я знал, что каждый из нас бессмысленно подвергает свою жизнь опасности.
Весной 1976 года на заседании комитета гонщиков Гран-при я предложил не ездить больше на Ринге в том году. Тогда мое предложение отклонили большинством голосов, и я согласился. Все же я видел, как много денег было потрачено на детальные улучшения. Но одного этого моего предложения хватило для того, чтобы породить легенду о вражде между мною и Рингом, хотя речь шла исключительно о целесообразности.
В 1976 году я попал в аварию, а в конце года автоматически истек срок лицензии FIA для гоночной трассы Нюрбургринг. Ко мне это не имело никакого отношения, просто случайно все так совпало.
Журналисты часто предлагали мне вернуться на место аварии, так сказать, для маленького богослужения. Не знаю, чего они при этом ожидали — что я не выдержу натиска эмоций и разрыдаюсь? Или что я вдруг резко вспомню, как все было? Когда же я действительно стою на том месте, в этом легком левом повороте, который мы всегда проходили на полном газу, и говорю: «Ага, вот площадка для гриля», то они думают: до чего хладнокровен этот Лауда.
Я не становлюсь сентиментальным только потому, что стою на этом месте. Могу придти еще пятьдесят раз, но уверен — во мне ничего не шевельнется.
Мои воспоминания о событиях до того и после — фрагментарны, а в промежутке — абсолютно ничего. Большая черная дыра.
До того. Прибыв в четверг, я ехал через паддок на своей личной машине. Из-за небольшого затора пришлось остановиться. Ко мне подошел человек и показал через окно машины фотографию могилы Йохена Риндта. Он был просто счастлив, что смог мне ее показать. Но что он имел в виду, зачем это? Я не знаю. Я только потому об этом вспомнил, что тогда удивительно много говорили о смерти, и казалось, что некоторым людям это доставляло удовольствие.
Потом я еще помню спортивную телепередачу в субботу вечером, которую я смотрел в гостинице в Аденау. Там кто-то с пеной у рта кричал, что этот трус Лауда виноват в компании против Нюрбургринга. Парень был явно не в себе, рассказывал одну ложь за другой и закончил примерно тем, что если Лауда струсил, то лучше ему совсем завязать с гонками. Я тогда чуть не лопнул от злости из-за беспомощности, с которой сидел перед телевизором. Этот тип и сейчас еще жив, в 1985 году на новом Нюрбургринге он хотел взять у меня интервью. Я ответил ему, что пусть поищет кого-то другого и, вероятно, он до сих пор не знает, почему.
Еще я помню, что первым человеком, которого встретил в воскресенье утром, был журналист Хельмут Цвикль. Он сказал: «Обрушился Имперский мост» и это конечно было просто поразительно. Самый большой мост нашей страны через Дунай обрушился, а потому, что это было в воскресенье и рано утром, то погибли не сотни людей, а только один-единственный человек. Новость была настолько гротескной, что я даже не нашелся что ответить. Я несколько растерялся и постарался больше об этом не думать.
Последнее воспоминание о гонке — это замена шин, с дождевых на слики, и то, как я выезжаю из боксов.
Следующее воспоминание: грохот вертолета. Потом: я лежу в кровати, устал, хочу спать, ничего не знаю, скоро конец.
- Самые слики. Хроники «Формулы-1» - Виталий Юрьевич Хрошин - Биографии и Мемуары / Спорт
- Правда о «Зените» - Игорь Рабинер - Спорт
- Знаменитая программа Джиллиан Майклз: стройное и здоровое тело за 30 дней - Джиллиан Майклз - Спорт
- Искусство войны (в переводе академика Н. И. Конрада) - Сунь-цзы - Спорт
- Умным диеты не нужны. Последние научные открытия в области борьбы с лишним весом - Шарлотта Марки - Спорт
- Ключ к стройности - Ирина Кухтик - Спорт
- Футбольный театр - Михаил Сушков - Спорт
- Просто быть счастливой: измени себя, не изменяя себе - Кейт Хадсон - Спорт
- Футбольный хулиган - Дуги Бримсон - Спорт
- Силовой тренинг рук. Часть III. Развитие силы предплечий - Петр Филаретов - Спорт