Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Красивый, добросовестно подпираемый Влажноруким, умело поддел первое и дернул его так тихо и безупречно, что собака определила факт покражи только по взметнувшемуся в сереющие небеса темному шесту.
Мальчишка с Сухоладонным стали разыскивать откатившийся куда-то тупо ударившийся плод, а Красивый, тихо шевеля яблоневой листвой, стал медленно подводить шест под очередную цель. Влажнорукий меж тем, пытаясь подсказать, где, по его мнению, находится яблоко, повернулся сколько мог к искавшим и, подпирая Красивого только одной конечностью, второй, освободившейся, показывал, куда полагал нужным, да еще и норовил тихо укорить дружков за несообразительность:
- Ё-ё-ё-о-о-о...
Красивый, судя по тому, что черенок не заводился в прорезь, как видно, поддел крупный плод. Можно было просто рвануть, однако это произвело бы вдобавок к шуму и треск, и он тихонько маневрировал неуклюжей жердиной, убедившись заодно, что шест в воздух не взметнуть - поперек над яблоком шла толстая ветка.
- Ё-ё-ё-о-о-о... - возмущался бестолковостью искавших Влажнорукий, при этом мощно упираясь рукой в штаны Красивого, а другою тыча в темноту. Ё-ё-ё-о-о...
- М-м-мудила грешный! - передразнил из темноты Сухоладонный, ибо порицания заики ему надоели.
Красивый, безуспешно выковыривая из-под ветки не-обрывающееся яблоко и решив, что нелестная оценка может относиться к нему самому, нервно - из очень неправильного положения - рванул шест на себя и концом угодил в большое ухо полуотвернутой от забора головы Влажнорукого.
- Т-твою мать! - мгновенно вылетел из того горестный вопль контуженного человека, и Влажнорукий с места кинулся бежать куда попало.
Пока не подпираемый теперь Красивый опрокидывался в лопухи, овчарка, не снеся всего этого, бросилась громадной своей массой на забор. Топая неимоверными ногами, умчались в темноту и мальчишка с Сухоладонным, а вслед, не разбирая дороги, метнулся из лопухов Красивый.
Мясник, как было сказано, даже не отцепив деревянную ногу, спал тупым, но чутким сном исхлопотавшегося человека. Стерегущий свою коптильню и в забытьи, он взметнулся на шум, и глаза его были красными от разодранного надвое тяжелого сна. Он заспешил, вернее, запрыгал, заскакал, вышвыривая вперед ногу на деревяшке, весь похожий на огромный циркуль торопливого землемера, и ему пришлось обежать собственный двор по улице, так как ворота были в противоположной от места, на которое кидалась удвоившая при хозяине рвение собака, стороне забора.
Мясник ворвался в соседское угодье и схватил брошенный черпак. Собака за забором сразу же унялась, а он стал яростно озираться и совсем уже озверел, не зная, куда кинуться дальше, как вдруг из сарая - "где же вы, ребя? где же яблочки-то?" - донесся чистый и одинокий голос - такой одинокий, что Господь, как раз набредший неподалеку на когда-то позолоченное, а теперь почти совсем истлевшее жестяное алтарное кружевце, сокрушился в душе и опечалился.
Мясник метнулся в разинутый сарай, и черпачный шест, торчком застряв поперек дверной дыры, хрустнул, расщепленный его тушей. В темноте мясник сразу наступил бесчувственной деревяшкой на грабли, они саданули его черенком, и черенок разлетелся надвое. И тут мясник, протянув руки, вцепился в лежавшее на верстаке. Он не знал еще, кого поймал, но что поймал кого-то, знал. Страшные руки впились в добычу и прижали ее к верстаку, словно схватили что-то пугливое, что-то, спросонья или растерявшись на бегу, как, скажем, Самофракийская богиня, потерявшее голову и потому не могущее оглянуться и понять, где находится... - только крылья шуршат и растирают мраморную пыльцу по тому, к чему их притиснули... Но давно уже обезглавлена Ника, давно, чтобы не царапалась и не кусалась, а отдавала бедра и груди для прямого использования, отбили руки и голову Афродите. Ну и что - мраморные? Ну и что - опаловые? Может ли мрамор противиться железу, скажем, мясниковых мышц, если тот наизусть знает все суставы и суставчики, по которым расчленяются божественные творения?..
Мясник был неправдоподобно силен. Одноногий, на деревянном допотопном протезе, краснорожий мужик с борцовскими подкрученными усами, он мог ударом собранного кулака расколоть ольховый толстый брусок, уложенный на два кирпича, и брусок, охнув, рассаживался вдоль красноватых волокон, а мясник даже не растирал сокрушительную руку. По целым дням таскал он в разделочную камеру туши и даже не сгибался под их тяжестью. На травяной улице сила его была легендарной, ибо не было никого, кто вообще мог хоть приблизительно чем-то подобным похвастать. Неимоверность ее подчеркивала и деревянная нога - ведь о двух ногах он был бы вообще мощи неправдоподобной, так что теоретически страшная сила эта как бы наличествовала, ибо одноногий филиал ее был жив, здоров, громаден и раж с виду.
- Дядя! - Она догадалась, что набросился кто-то неизвестный, не такой, как она и те четверо - не п е р в е н е ц творенья. - Вы чего, миленький?.. Вы чего?..
Бешеный хромец вдруг понял, что в его руках бьется не яблочный или колбасный вор, а существо женское; к тому же он даже в темноте, несмотря на спешку и свое сопение (она как раз по сопению поняла, что гость не из тех четверых), знал на ощупь, ч т о именно из живой плоти, какая разделочная часть под его руками, и он, любитель свежатины (есть такие: "мясо парное!" то есть прямо пар от него идет; "молочко парное!" - только что выструившееся из вымени; "яблоки - да ешьте, ешьте, ветку наклоните и откусывайте!"), он, любитель свеженины, изощрившийся на своей колоде до степеней небывалых, почуял, что в руках свеженина какая-то необыкновенная, ведь он и предположить не мог, что свежее не бывает, что она возникла три с половиной часа назад на Трубных стог-нах, что ему повезло как никому, что ничего юнее, ничего моложе, ничего теплее не было и не будет ни в его и ни в чьей жизни... А то, что подбедерок молочный, ляжка - летошняя, огузок - молодой, он сообразил сразу, и то, что яблоко еще висит на ветке, тоже понял, а значит, надо обкусывать прямо на весу, обдирать и жрать теплую плоть, насаживать ее на вертел и, не тратя времени, не золотя на огне, глотать полусырой, обдавая зловонием купно сожираемого лука...
- Дядечка! Вы чего - по-развратному?..
А он, охваченный теперь еще и мужской яростью, уже месил ее тело и, втиснув для упора в эту обомлевшую плоть кулаки, стал взгромождаться на верстак. Утвердив колено здоровой ноги на деревянном краю и вдавив руку в маленькую грудь, он взвалился на добычу и, отворотя ее голову, из-под которой выпали босоножки, для удобства обмотанные лифчиком и пояском, зажал горячий рот, так что теперь уже не могло донестись ничего, что походило бы на слово "дядя"...
Афродита лишилась головы, и голова запропастилась в веках.
Тогда, вспомнив свою уловку - обнять насильника, и тот прекратит насильничать, - она попыталась обвить его плечи мягкими своими руками, но ничего не вышло - гора мышц была необъятной, а значит, неспособной внять смыслу объятия... И громоздившаяся гора эта от поспешности зверства уперлась деревяшкой на чем пришлось, то есть на откинутом ее бедре, и деревяшка размозжила самоё даже кость, и хрустнула скорлупка ракушки, а закричать было нечем - голова ведь пропала в веках, а рот в задворочную эпоху зажала громадная пятерня... и царапаться тоже было нечем - рук не было, откололись они невесть когда, а сейчас от боли в раздавленном бедре онемели, раскинувшись... И хрустнуло всем своим тоненьким остовом Божье Творение, хрустнула ракушка-конхоида, и погас навсегда опаловый свет ее, ибо Слава Творенья - жизнь - пресеклась. Создавался сатанинский шашлык. На сатанинских вертелах.
Сотворялось мясо.
И стихии не грохотали, и листья не рукоплескали, и коптильный дым стал зловонным и серным.
И никто больше не всхлипывал.
Никто-никто больше не всхлипывал, и было ровно без двадцати четыре, а в пору эту в августе подает голос первая птица. Она и чирикнула. Кто-то вслед ей пискнул, кто-то чивикнул, и по всей Божьей окрестности отозвались каждая на свой голос птицы. И на бульваре под тополиным листом тоже проснулась птичка. Она была малиновка. Ощутив неудобство там, откуда пухлый мальчишка выдернул ночью перышки, она, расправив затекшее крыло, капризно сказала ему, наверно еще под крылом спавшему:
- Стрелок весной малиновку убил...
Но под крылом никого не было, и было лето, а не весна, и никто никого не убивал, а что сказано, то сказано, и я умолкаю, набравши в рот воды творения.
- Шампиньон моей жизни - Асар Эппель - Русская классическая проза
- Исчезание - Асар Эппель - Русская классическая проза
- В паровозные годы - Асар Эппель - Русская классическая проза
- Разрушить пирамиду - Асар Эппель - Русская классическая проза
- Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем - Алан Маршалл - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Вдоль берега Стикса - Евгений Луковцев - Героическая фантастика / Прочие приключения / Русская классическая проза
- Берегите друг друга - Никита Сергеевич Кремис - Русская классическая проза
- Канцтовары Цубаки - Ито Огава - Русская классическая проза
- Стройотряд уходит в небо - Алэн Акоб - Исторические любовные романы / Короткие любовные романы / Русская классическая проза
- Тамарин - Михаил Авдеев - Русская классическая проза