Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Что, - спросила она тихо, - хочешь выйти?
- Там самолет, - сказал Юрий Дмитриевич, - зацепился за крышу и мучается... Надо отцепить... Ведь там экипаж, люди...
- Это ветер, - сказала Нина, - ветер гудит...
Из соседней комнаты пришел Григорий Алексеевич и зажег свет. Григорий Алексеевич, босой, в пижамных штанах, майке и с русой бородкой, напоминал оперного бродягу.
- Григорий, - сказал Юрий Дмитриевич, - зачем меня обманывать... Я болен, но к чему этот обман... Я не могу, когда мучаются... Я не переношу физическую боль не потому, что боюсь ее, а потому, что она меня унижает. Физическая боль - удел животных. Человек же рожден для преодоления более высокой нравственной боли.
- Дай ему порошок, - сказал Григорий Алексеевич Нине. Нина налила в стакан воды и высыпала порошок в ложку. Юрий Дмитриевич покорно выпил, вытер ладонью рот и сказал:
- Сдайте меня в клинику... Я не имею права вас мучить... Он посмотрел в окно. Оно было плотно затянуто шторой, но за шторой была глухая глубокая тишина, которая бывает в разгаре ночи.
- Хотя бы скорее день, - с тоской сказал Юрий Дмитриевич, - помните библейское проклятие... И ночью ты скажешь: скорей бы пришел день. А днем ты скажешь: скорей бы пришла ночь...
Он задумался и сидел так минут пять, пока лицо его несколько прояснилось. Вместо тоски на нем была лишь задумчивая грусть и даже появилась легкая улыбка, очевидно, началось действие порошка. Юрий Дмитриевич потянулся, лег и закрыл глаза. Вторично он проснулся перед рассветом, потому что за окном слышалось шарканье метлы дворника. Нина спала, прикрыв глаза рукой, согнутой в локте. Она была в юбке, но кофточку сняла, и в темноте белели ее полные плечи, перетянутые шелковыми шлейками комбинации.
"Она и в сорок четыре года еще привлекательна, - подумал Юрий Дмитриевич, - а какой же она была двадцать лет назад... Когда я уезжал в командировки, то лучшими книгами для меня были железнодорожные справочники, аэровоздушные справочники... Я изучал маршруты к ней..."
Он встал неслышно, чтобы не разбудить Нину, пошел, ступая с носка на пятку, и отодвинул край шторы. Солнце еще не взошло, но на улице уже было светло, и сквозь отворенную форточку сильно пахло молодым летом. Сердце Юрия Дмитриевича забилось с тревожной радостью, то ли от этого запаха, то ли от того, что после душной бредовой ночи он встал бодрым, свежим и, как ему показалось, - абсолютно здоровым. Он собрал в охапку свою одежду, чтоб не шуметь, одеваясь, и не разбудить Нину, на цыпочках пошел в коридор. Проходя мимо кабинета Григория Алексеевича, он прислушался. Оттуда доносились легкий храп и посвистывание. Много хитрости и смекалки проявил Юрий Дмитриевич, открывая замок. Вначале он пошел на кухню, оделся, сунул сандалеты в карман, затем взял бутылку оливкового масла, густо полил замок во все щели так, что замок начал блестеть и лосниться, после этого он принялся тянуть рукоять, обернув ее ватой, найденной в аптечке, так что задвижка отошла плавно, без щелчка. По лестнице он тоже шел в носках, правда, где-то на лестничной площадке второго этажа понял, что это уже излишняя осторожность, сел и обулся. Дворник поливал подметенный сухой тротуар, изредка поднимая шланг и направляя струю на листву деревьев. Юрий Дмитриевич подумал: надо бы передать записку Нине и Григорию. Он сел на тумбу ограждения у палисадника, вырвал лист блокнота и написал: "Чувствую себя хорошо. Пошел гулять". В действительности же на бумажке им были изображены линии и точки: схема развития малярийного плазмодия в теле комара и человека.
- Послушайте, уважаемый, - сказал Юрий Дмитриевич дворнику, передайте в сорок седьмую квартиру... Дворник взял записку и сунул ее в карман передника, а Юрий Дмитриевич, успокоенный, пошел вдоль улицы.
Юрий Дмитриевич решил: поеду в зоопарк. И не то чтобы он заранее планировал, а как-то сразу подумалось, и после этого Юрию Дмитриевичу показалось, что без этой мысли не стоило и на улицу выходить. Он ехал полчаса в раскаленном троллейбусе, а потом еще часа два сидел на солнцепеке, ожидая, пока зоопарк откроют.
От жары зоопарковый пруд зацвел, лебедей, уток и прочую водоплавающую птицу согнали на небольшой участок, оградив сетью, а в грязном котловане возились рабочие в резиновых сапогах. В бетонированном углублении, где изнывали заползшие в тень тюлени, валялось почему-то два разбитых торшера, очевидно, из инвентаря административного здания, располо-женного поблизости. Возле клеток хищников сильно воняло. Вокруг клеток с человекообразны-ми обезьянами собралась гогочущая толпа. Обезьяна держала на весу окровавленную лапу, и служитель с ветеринаром смазывали ей пальцы йодом. Время от времени служитель совал обезьяне в губы папиросу, она затягивалась, как заправский курильщик, пускала дым ноздрями. В соседней клетке сидела вторая обезьяна, сгорбившись и прикрыв морду лапами.
- Тоскует, - сказал служитель. - Укусила подругу и теперь переживает... Совесть мучает...
Юрий Дмитриевич подошел к киоску, купил шоколадных конфет и кинул тоскующей обезьяне. Обезьяна подобрала одну конфету, аккуратно развернула бумажку, конфету положила в пасть, а бумажку скомкала и довольно метко швырнула Юрию Дмитриевичу в лицо. Раздался дружный гогот толпы.
Юрий Дмитриевич пошел в другой конец зоопарка, где располагался змеиный террарий. Кормили удава. Живой кролик, упираясь изо всех сил, полз сам к удаву.
- Это удав его гипнотизирует.
- А закрыл бы глаза и в сторону сиганул бы, - сказал какой-то белобрысый парень.
- Ему невыгодно, - сказал Юрий Дмитриевич. - У кролика и удава общая идеология, и это ведет к телесному слиянию... Кролику даже лестно иметь общую идеологию с удавом. Кролик перестает быть кроликом и превращается в удава... За исключением, разумеется, физиологических отходов...
- Уже с утра пьян, - сказал служитель, посмотрев на Юрия Дмитриевича, - тут третьего дня один пьяный к белому медведю прыгнул... Следи за вами...
У загородки, в которой ходили пони, зебры и ослики, Юрий Дмитриевич немного отдохнул душой. И если одна зебра и пыталась его укусить, то лишь потому, что, не обратив внимания на предупредительную надпись, он пытался ее погладить.
Юрий Дмитриевич вспомнил о вчерашнем звонке, посмотрел на часы, вышел из зоопарка, взял такси и поехал к институту. В институтском здании, непривычно пустом и тихом, пахло известью и краской. По коридорам ходили маляры, грязный паркетный пол был устлан газетами. Юрий Дмитриевич поднялся на второй этаж и толкнул обитую кожей дверь. Здесь было чисто, поблескивал навощенный паркет, ветерок настольного вентилятора колебал опущенные шелковые шторы. Незнакомый молодой человек в хлопчатобумажной куртке, очевидно, прораб строителей, диктовал машинистке Люсе какую-то склочную бумажку, всё время делая ударение на слове "якобы".
- "Утверждение генподрядчика, что якобы покраска нижнего этажа..." диктовал молодой прораб, - "якобы покраска не соответствует установленным стандартам..."
Когда Юрий Дмитриевич вошел, Люся и Екатерина Васильевна одновременно посмотрели, и лица их стали одинаковыми: удивленными и испуганными.
- Здравствуйте, - сказал Юрий Дмитриевич.
- Здравствуйте, - неуверенно ответила Екатерина Васильевна.
- Я, собственно, доложила, что вы больны.. Мы повестку собирались вам домой переслать..
- Какую повестку? - спросил Юрий Дмитриевич.
- Вам прибыла повестка из милиции.
- Давайте.
- Она у Николая Павловича.
Юрий Дмитриевич услыхал, как за спиной Люся шепталась с прорабом, и прораб закряхтел, искусственно зевнул, чтоб подавить смешок.
Юрий Дмитриевич шагнул к боковой двери, но Екатерина Васильевна с неожиданной для ее грузного тела ловкостью вскочила, поспешно сказала:
- Минутку, я доложу... - и протиснулась в дверь, захлопнув ее перед Юрием Дмитриеви-чем, а возможно, даже прижав изнутри задом. - Входите, сказала она, выйдя несколько погодя и тревожно посмотрев в лицо Юрию Дмитриевичу.
Вся стена в кабинете была уставлена книжными шкафами светлой полировки, где тесно стояли книги с золотистыми корешками. В углу стоял скелет. Сам Николай Павлович, цветущий, очень волосатый мужчина, сидел не за столом, а в кресле рядом, очевидно, приняв эту позу из демократических соображений. Он был в нейлоновой японской рубашке, расстегнутой на груди, седеющие волосы густо подпирали его под самое горло. Николай Павлович во время войны был замполитом крупного госпиталя. Позднее работал в Министерстве здравоохранения, а с 52-го - замдиректора мединститута.
- Как вы себя чувствуете? - поднимаясь навстречу и улыбаясь, спросил Николай Павлович.
- Ничего, - ответил Юрий Дмитриевич. - Мне прибыла повестка?.. Это интересно.
- Да, - ответил Николай Павлович. - Кстати, выглядите вы неплохо... Я так и предполагал... Бух, как всегда, преувеличивает... В таких случаях я предпочитал бы не Буха, а Соловцева... Несмотря на опыт, Бух все-таки излишне... - Николай Павлович задумался, подыскивая слова, - излишне специфичен...
- Последнее лето на Волге - Фридрих Горенштейн - Русская классическая проза
- Старушки - Фридрих Горенштейн - Русская классическая проза
- Фарфоровая комната - Санджив Сахота - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Ученые разговоры - Иннокентий Омулевский - Русская классическая проза
- Россия - Тимур Джафарович Агаев - Поэзия / Публицистика / Русская классическая проза
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- От солянки до хот-дога. Истории о еде и не только - Мария Метлицкая - Русская классическая проза
- Сны Петра - Иван Лукаш - Русская классическая проза
- Вершина - Матвей Алексеевич Воробьёв - Русская классическая проза