Наконец – тут же рядом печатали крупно об аресте генерала Иванова в Киеве, – а Иванов совсем недавно свободно жил в Ставке, – и уже понимал Алексеев, что его обвинят: зачем не арестовал Иванова после похода на Петроград?

607

Гучков стиснут, армия перестаёт выглядеть армией. – Приём черноморской делегации. – Ободовский у Гучкова. – Годится ли Алексеев? – Но копают и под Гучкова.

Окончательный отказ Крымова лёг на гучковское сердце обидой. Совсем не на многих, совсем на редких боевых генералов он рассчитывал опереться – и вот главный из них отрёкся. А верные и живые, кто были с Гучковым, – военная молодёжь, не годная для расстановки на крупные посты. Но – уже он начал, и не могло быть у него другого пути. Обновление всего генеральского состава русской армии могло бы стать делом его жизни. Ладно, он переворошит и с молодыми! Выгнать генералов сотню – другая будет армия! Наполеоновского духа.

Как раз в эти дни Гучков дал санкцию на арест окружения великого князя Бориса Владимировича. Это было и неизбежно: притёк донос из Ставки, и нельзя было не дать ему хода, особенно в дни, когда Совет гремел, что Ставка – гнездо контрреволюции. Такой арест, пяткá офицеров, прозвучит сейчас в Ставке как звенящее предупреждение. Что военный министр шутить не будет. Предварительно напугать всех тех, кто думал бы сопротивляться.

Красиво бы – и самого Бориса! Совет бы ликовал. И это было бы даже как бы продолжением давней борьбы Гучкова с великими князьями. Но чтобы быть честным – материала не хватало. Борис – щенок, и безответственный, – но не вредный.

Тем более необходима какая-то суровая мера в дни, когда расслабляется вся военно-судная система. Вчера Гучков упразднил военные трибуналы всюду вне театра военных действий. Полевые суды на фронте решено оставить, но без права смертной казни. То есть, глядя вперёд: теперь ни измена, ни бегство с поля сражения уже не будут караться серьёзно. Очень может быть, что не избежать в армии института присяжных – то есть судьями посадить солдат же. От военно-полевой юстиции не оставалось ничего.

Парадоксальность положения была в том, что двигаться к укреплению армии Гучков мог лишь через частичное её ослабление.

Ещё появилась от Совета довольно безумная «Декларация прав солдата», – по безобразию уже опубликованная в газетах – ещё прежде чем поливановская комиссия её рассмотрела, а и рассматривая – пасовала. Но уж эту – Гучков имел решимость не утверждать или, во всяком случае, потянуть подольше.

А ещё – присяга. Правительство назначило армии присягать (вероятно, зря), а вот все петроградские батальоны отказываются. (Один штаб Корнилова присягнул.) И – что делать?

И с отданием чести Гучков уклонялся день за днём, надеясь, что просветится что-нибудь к лучшему. Однако не просвечивало. В Петрограде никто не отдавал, кроме юнкеров. На всех просторах железных дорог, этапных перевозок – чести не отдавали. Армия уже перестала выглядеть армией. Так стоило ли военному министру ещё упираться?

А тут – кажется, неизбежность, под напором общественного мнения революции, отменять все боевые ордена, из-за их царского или церковного звучания, – и только Георгиевский крест, конечно, надо отстоять.

А тут накладывали прошений и запросов от интеллигентов, которые раньше скрывались от военной службы: надо дать им право, не подвергаясь каре, явиться к исполнению службы ныне, наряду с новопризываемыми. И – неужели же им в этом можно отказать при торжестве революции?

А на возврат дезертиров-солдат придётся положить долгий срок, месяца два, иначе и не вернутся, кто уехал далеко в деревню.

А заводы и мастерские Главного Артиллерийского Управления требовали себе теперь тоже 8-часового рабочего дня – и как же в сегодняшней обстановке стать поперёк рабочего прогресса?

22 депутата Государственной Думы, крестьяне, обращались к Гучкову с просьбой – увеличить выплаты солдатским семьям: 3 рубля 20 копеек в месяц по сегодняшней дороговизне – ничто. И не отпускают казённых дров.

И придётся добавлять.

Телеграмму от суматошного истеричного Пуришкевича, уже не знающего, как выслужиться перед новым строем, как заказаться своим: что он лично раздал на фронте полмиллиона воззваний Временного правительства и 20 тысяч «приказов № 3» (совместных Гучкова с Советом). Заверял, что настроение в армии внушает уверенность. Зато писал, накопления немцев – лихорадочны, и зловещий признак – молчание их артиллерии. Старый шут, позабывший вовремя сойти со сцены. После убийства Распутина мог бы уже и перестать трястись на виду у всех.

Но уже докладывали, что прибыла и дожидается депутация Черноморского флота. Фронтовых депутаций разных, уже привык, приезжало теперь каждый день по две, по три. Однако сегодняшняя делегация была исключительная – и Гучков, глотнув кофе и подтянувшись, вышел к ней в залик.

Чернело от формы. Стояло 30 молодцов – больше матросы, но и солдаты, и штатских немного (выяснилось: рабочие). Среди моряков был капитан 1-го ранга, но Гучков благоразумно удержался подойти пожать ему руку: невозможно было теперь отличить его и возвысить, а жать руки всем подряд – Гучков брезговал, это выверт Керенского. И действительно, главным в депутации оказался не каперанг, а солдат молодой, нестроевой части, Зорохович, – с живыми глазами, ещё гражданскими манерами (так и показался ряженым) и очень свободным языком. Нисколько не робея от обстановки, от министра, от солдат (он назвался председателем Центрального комитета Черноморского флота), чуть шагнул вперёд и залпом произнёс речь. И – целиком положительную. Он заверял, что боевая мощь флота не понизилась ни на йоту (так и сказал), флот и гарнизоны объединены желанием войны до победного конца, достойного великой нации (так и сказал). А поэтому они, черноморцы, приехали требовать от тыла неослабной работы на оборону, а Временному правительству окажут всемерную поддержку вплоть до Учредительного Собрания. А министра просил прислушиваться ко мнению севастопольцев.

Как посвежело. Гучков воодушевился:

– Старая власть по своей неспособности и равнодушию вела Россию к гибели. Теперь великая помеха убрана с народного пути. Не скрою: каждому из нас предстоит тяжёлая работа, но её нам облегчит глубокий государственный инстинкт, вложенный в душу народа.

Только – есть ли он в народе? Смотрел, смотрел по глазам. И простодушные, и старательные, и любопытные. Больше – на Зороховича, с надеждой.

И дальше – о свободе, о победе, о единстве, – уже привыкал язык перемалывать.

– Я стал министром – и в моих руках большая лопата, которой я выгребу всё, что себя запятнало. Но помните, господа… – может быть, надо было «товарищи» сказать? не выговаривалось, – что ошибки возможны везде. Может быть, допущу ошибку и я, – но я не задумаюсь над её исправлением.

Вернулся к своим занятиям приподнятый. Корреспондентам отвечать: никаких оснований для пессимизма, настроение в войсках благоприятное, и вера в победу окрепла.

Затем пришёл Ободовский. Гучков любил этого неоценимого инженера, постоянную живость его сочувствия к военным делам, принимал его вне очереди среди военных и даже своих сотрудников.

Но вот – и он хлопотал: для технических артиллерийских заводов и мастерских подписать 8-часовой день при прежнем заработке и возможности сверхурочных. И – выплатить за все революционные дни. И одобрить заводские комитеты.

Встретились молча глазами.

– Но разве это будет работа? – сказал Гучков.

– Ничего не поделать, – вздохнул Ободовский. – Всюду так. А иначе будет хуже.

Вздохнул и Гучков. Перешёл поприятнее:

– Ну, как в поливановской комиссии?

Ободовский был там вне всех личных натяжений, напряжений и соперничества, наиболее безпристрастен.

– Да может, вы меня оттуда исключите? – хмурился. – Нелепо я там выгляжу, единственный штатский.

– Да за это я больше всего вас там и ценю, Пётр Акимыч.

Брови Ободовского под русо-седеющим бобриком головы иронически передёрнулись. Он не улыбнулся, но искринка юмора прошла в глазах:

– Я думаю, им недостаёт военной косточки.

– Ах вот как! – засмеялся Гучков. Повысилось у него настроение после черноморцев. – И в чём же?

– Перед Советом. Уж очень заискивают. Уж очень спрашивают разрешения и выкладывают им все материалы. И каждое только мнение, высказанное на комиссии, попадает в газеты и разносится во все казармы и окопы. И солдатами воспринимается как уже реальность. Что ж это будет?

– Это чёрт знает что! Подкрутим их.

Тут Гучков вдруг решился: ни у одного генерала не спрашивал, а у Ободовского первого и спросить.

– Скажите мне, Пётр Акимович, совершенно entre nous: а что вы думаете о генерале Алексееве? Можно его назначить Верховным?

Брови Ободовского застыли асимметрично. Сжатые губы прокачались в раздумьи.

1 ... 87 88 89 90 91 92 93 94 95 ... 176

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4 - Александр Солженицын бесплатно.

Похожие на Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4 - Александр Солженицын книги

Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2 - Александр Солженицын - Русская классическая проза
Красное колесо. Узел 1. Август Четырнадцатого. Книга 1 - Александр Солженицын - Русская классическая проза
Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1 - Александр Солженицын - Русская классическая проза
Дед Архип и Лёнька - Максим Горький - Русская классическая проза
Пресс-конференция в Стокгольме - Александр Солженицын - Русская классическая проза
Знают истину танки ! - Александр Солженицын - Русская классическая проза
Радиоинтервью компании Би-Би-Си - Александр Солженицын - Русская классическая проза
Пресс-конференция в Лондоне - Александр Солженицын - Русская классическая проза
Телеинтервью компании Би-Би-Си - Александр Солженицын - Русская классическая проза
Под каштанами Праги - Константин Симонов - Русская классическая проза

Оставить комментарий