— Так вот, — Екатерина потерла твердый подбородок и повернулась к Орлову, — даже ежели сей Федор Петрович и правду говорит, то все равно — Степан Петрович рано или поздно сюда приедет — не просто же так он вокруг сей дамы увивался, а явно по поручению кого-то. Вот и узнаем — кого.
— Не англичан, — протянул Орлов и осекся — Екатерина, встряхнув темноволосой головой, с сожалением взглянула на него.
— Что англичане нам в сем деле помогли, — она усмехнулась, — так они, друг мой, одной рукой помогают, а другой — как отвернешься ты, кинжал тебе в спину всадят. А не они, — императрица приняла от Орлова серебряный бокал с вином, — так кто-то другой. Ну что ж, — женщина открыла кожаную папку, что лежала на столе, — а я ведь помню. Я сегодня указ подписывала, по представлению Горной коллегии, — женщина нашла нужную бумагу и хмыкнула, подняв бровь.
— Этот Воронцов-Вельяминов на Урале отличные золотые прииски нашел, — императрица вздохнула, — вотчинами его наделяю. Наделяла, — она улыбнулась. Разорвав документ, Екатерина бросила его в огонь.
В дверь чуть поскреблись. На пороге появился слуга — в ливрее, с чуть побитой сединой, непокрытой головой, с золотым подносом в руках.
— Записка, ваше императорское величество, — едва слышно сказал он.
— Спасибо, Василий Григорьевич — глаза императрицы и доверенного камердинера Шкурина, на мгновение, встретились. Она, забрав сложенную бумагу, почти незаметно дрогнула ресницами: "Как здоровье ее императорского высочества, супруги цесаревича?"
— Наталья Алексеевна себя хорошо чувствует, слушали музыку, и уже почивать легли, — громко ответил Шкурин.
— Так мы с тобой обо всем договорились, Алексей Григорьевич, — рассеянно сказала Екатерина, глядя на реку. "Как дело это завтра закончишь, езжай в Москву, а еще лучше — в имения свои. Ты же говорил, мол, надо за ними присмотреть. Вот и присмотри".
Орлов, было, открыл рот. Увидев холодный блеск в синих глазах императрицы, он только низко поклонился.
Шкурин закрыл за ним золоченую дверь, и, усмехнувшись, вытащил из кармана ливреи связку писем: "Сие копии, матушка-государыня, от Натальи Алексеевны — графу Разумовскому, и ответы его".
Екатерина приняла конверты. Повертев их в руке, бросив на стол, она развернула давешнюю записку. Пробежав ее глазами, она тихо сказала: "Готовь лодку, Василий Григорьевич, прямо сейчас. С Зимней канавки, в тайности, как обычно. И пусть утром меня никто не беспокоит".
Камердинер только склонил голову и выскользнул прочь из дверей кабинета. Екатерина заперла их на ключ. Бросив записку в камин, женщина нажала на какую-то завитушку, украшавшую стол. Тайник распахнулся. Екатерина, укладывая туда письма невестки, пробормотала: "Ублюдка, значит, нам принесет Наталья Алексеевна. Ну, — Екатерина легко улыбнулась, — не она первая, не она последняя".
В опочивальне было тепло и пахло сандалом. Мужчина, что лежал в кровати, — рыжий, коротко стриженый, с большими, почти прозрачными, — как морская вода на солнце, глазами, поднял голову от книги: "Бомарше превзошел себя, ты обязательно должна это почитать, милая. Мне написали, что в Comedie Francais не было ни одного свободного места, люди падали в обморок от давки".
Екатерина посмотрела на обложку "Севильского цирюльника" и хмыкнула, присев на постель: "Твой Бомарше, говорят, помогает колонистам, что борются против британцев. Мне, дорогой, сначала надо прочитать все эти памфлеты о налогообложении в колониях, что они выпускают каждую неделю, — она указала на туалетный столик, где лежала стопка брошюр.
— А доктора Джонсона не читай, очень скучно, — зевнул мужчина. "Право, чего еще ожидать от описания путешествия на шотландские острова? Там и не живет никто, — он отложил пьесу. Потянув Екатерину к себе, он шепнул: "Все, больше не будет непрошеных гостей?"
— Это было срочное дело, — спокойно ответила императрица, глядя в его глаза. Пьетро Корвино бессильно подумал: "Вот же сучка. И ничего у нее не спросишь, зачем это я вдруг интересуюсь — кто к ней приходил? Ничего, все равно — выведаю".
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Тебе придется навестить свою подопечную, Пьетро, — улыбнулась Екатерина. "Из крепости прислали записку — она при смерти. Так что исполни свой долг священника — исповедуй ее. И возвращайся ко мне, — она приложила красивую руку аббата к своей щеке.
— Ну конечно, Катарина, — он стал одеваться. Женщина помолчала: "Ты прости, что выгоняю тебя в такую метель. Но, может быть, она хоть сейчас что-то скажет, все-таки умирает".
— Ну что ты, — Пьетро наклонился, — он был гораздо выше императрицы, и поцеловал темный, душистый затылок, — ты же знаешь, я все сделаю для тебя, милая.
Екатерина только улыбнулась тонкими губами. Когда он уже стоял на пороге, императрица сказала: "Пьетро, с тех пор, как вы виделись в последний раз, она очень изменилась. Ты же знаешь, у нее были неудачные роды".
Он только кивнул головой. Екатерина, услышав его шаги на потайной лестнице, подошла к окну: "Господь меня простит. Я не велела ее лечить, вот и все. И ребенок жив, и будет, — ее губы чуть искривились, — жить. Бог один ведает, — женщина отпила вина, — может, она и вправду — внучка Петра Алексеевича. Я тоже — ублюдка принесла, и Елизавета могла".
Она посмотрела на реку и пробормотала: "В такую погоду — еще и рыбачит кто-то". Напротив Петропавловской крепости виднелись очертания лодки.
Императрица присела за стол. Потянувшись за пером, открыв "Речь о налогах в Америке" Эдмунда Бёрка, она стала делать пометки на полях. Внезапно улыбнувшись, Екатерина написала по-русски "Граф Орлов". Перечеркнув запись, подперев щеку ладонью, она рассмеялась: "Более не нужен".
Пьетро выпрыгнул из лодки. Он вспомнил далекое, детское — зимний ветер над лагуной, высокую воду, что заливала площадь Святого Марка и звон колокола в монастыре — тихий, протяжный. Нева — он обернулся, — лежала, ворочаясь, в своем гранитном ложе, на том берегу темной громадой возвышался Зимний дворец. Аббат подумал: "Надо же, этот рыбак до сих пор на середине реки. И не боится он, ветер, какой сильный поднялся".
— Святой отец, — услышал он тихий голос коменданта крепости Чернышева. Тот стоял, с непокрытой головой, засунув руки в карманы тонкого сюртука. "С постели подняли, — понял Пьетро, глядя на усталое лицо генерала. "А ведь уже за полночь".
— Андрей Гаврилович, — радушно сказал аббат, — да я бы сам, дорога до Алексеевского равелина известная.
Чернышев вытащил руку из кармана и раскрыл ладонь.
— Ей отдайте, — коротко сказал комендант, и поднял голову вверх: "У меня голландцы куранты ставят на соборе, так мастер вчера зазевался и вниз упал. Сами понимаете, — Чернышев помолчал, — насмерть".
— Случайность, — развел руками Пьетро. "На все воля Божья, Андрей Гаврилович".
— Да, — медленно сказал комендант, — особливо на то, что этим летом каждый раз, как гроза была, так молния куда-нибудь к нам ударяла. А еще на то, что я за эти полгода разом жену и ребенка потерял, а еще из гарнизона солдат полсотни. Случайность, да, — темные глаза коменданта все смотрели на Пьетро. "Доктор сказал, что она до конца ночи не дотянет. Так отдайте, — настойчиво попросил Чернышев. Развернувшись, вздохнув, он пошел через площадь в Комендантский дом.
Пьетро посмотрел на медальон. Сжав его в руке, священник вздрогнул — золото было горячим, почти раскаленным. "Это у Чернышева в кармане нагрелось, — сказал он себе, — глупости, суеверия. Я же видел эту бумажку, как его у Селинской забрали. Детский рисунок какой-то и все, Господь один ведает, где она его взяла".
Ветер дул все сильнее. Пьетро, приняв у солдата фонарь, поспешил к входу в Алексеевский равелин.
Железная дверь камеры открылась. Он, шагнув в темноту, подняв светильник, услышал писк крыс. Пахло сыростью, кровью, и чем-то еще, — он повел носом, вспоминая Венецию, и себя, молоденького послушника, ходившего со священником к умирающим людям.
