и ворчал поначалу, что возня с отсталыми старухами отнимет у него все свободное время, нужное для самообразования и самосовершенствования, в конце концов преисполнился гордости. Участие в ликбезе приравнивало его в собственных глазах к энтузиастам-комсомольцам, которые в первые годы советской власти помогали ее укреплять: разъясняли забитому при царизме народу, что коммунизм – светлое будущее человечества, повышали сознательность населения, обучая грамоте и привлекая к чтению советских газет.
Оказалось, однако, что ликвидация безграмотности много времени не занимает. Накануне они обследовали четыре дома и во всех четырех заносили в тетрадку отказ неграмотных обучаться. Старики отнекивались под предлогом старости и хворей, работающие объясняли свое нежелание нехваткой времени. А в одном доме, услыхав про комсомольское поручение и грядущие выборы, их и на порог не пустили.
– Чего они так букваря боятся? – не понимал Борька, размахивая портфелем, где лежала книжка для первоклассников.
– Мне кажется, они не хотят голосовать на выборах.
– Не хотят голосовать за легендарного летчика Чкалова? – возмущенно фыркнул Заборовский. – Ну это я даже не знаю, как назвать.
– Чкалов идет в Совет национальностей, – уточнил Миша. – А в Верховный Совет от Мурома выбирается председатель облисполкома Буров. В нем ничего легендарного нет.
– Да знаю я. Все равно это… саботаж, вот! – подыскал слово Борька и по ассоциации перескочил на другое: – Мать утром была понятой на описи имущества у соседей. Там муж и жена жили, он троцкист, еще летом арестовали, работал в театре заведующим реквизитом. А жену только сейчас, не знаю хорошенько за что, ну да понятно же.
– А какие они, троцкисты?
– С рогами и хвостом, – поддразнил Заборовский. – Думаешь, они чем-то отличаются от нас? И вообще, какой из этого Мещерякова троцкист? Он из бывших, комариного звона боялся, закуклился, к новой жизни был неспособен… Ты, Мишка, паспорт получил? – снова перевел он разговор.
– Передо мной бланки кончились. Несколько часов зря отстоял. Завтра опять пойду к шести утра записываться в очередь.
– Записывайся, – кивнул Борька. – Наш серпасто-молоткастый паспорт – это, брат, путевка в большую жизнь. Езжай куда хочешь, делай что хочешь…
– Так уж прям что хочешь? – покосился на него Аристархов.
– Постой, это ты на мою сестру намекаешь? – насупился приятель. – Муська дура, сама виновата. Одну правильную вещь сделала – в комсомол вступила, а потом глупить начала. Сама себе жизнь подрубила под корень.
– Да я не про Муську твою. Я про отца своего…
– Ну, брат Мишка, религия – такое вредное дело, что мириться с ней в Советской стране никак нельзя.
– Да чем она вредная? Многие ученые были христиане. Коперник, Ньютон, Ломоносов…
– Тем и вредная, – загорячился Борька, – что богомольцам прогресс не нужен! Жили при свечах и тараканах, так и дальше хотят жить при свечах и тараканах. Лбами об пол им и в темноте хорошо стучать. А советская власть им – нате вам лампочку электрическую, моторы, тракторы, самолеты, радиоволны на всю страну, трансполярные перелеты! Где там Боженька, от Него и мокрого места не остается. А упертые богомольцы в свою сторону тянут – в темноту, к тараканам запечным, им там теплее. Как вот эти, которые от грамоты отказываются. Нет, Мишка, что ни говори, а я в такое тепло не полезу. По мне, так лучше холодный, залитый светом, ослепительно сияющий мир без Боженьки!
– Да мне тоже, – вздыхая, согласился Аристархов. – Только радио еще до советской власти изобрели. И лампочку тоже. И самолеты…
– Вот наш адрес, – перебил его Заборовский и вошел в дворовую калитку.
Двор был общий для двух деревянных двухэтажных домов. Борька определил нужный и, взбежав на крыльцо, громко застучал по двери.
– Здравствуйте, бабушка! – выпалил он открывшей старушке в темном платке на голове. – Вы записаны неграмотной, и мы, ученики второй городской школы, пришли учить вас, чтобы вы могли участвовать в выборах.
– Ой! – удивилась бабуся. – Да неужто прям учить? Батюшки-светы! Проходите, соколики, обсушитесь от дождика, а то, гляжу, намокли вы.
Старушка была ласковая и уютная, как домашняя печка, в которой подрумяниваются пироги. Пока провожала их из передней в комнаты, ворковала про чай с вареньем и выкликала из недр поместительного дома кого-то еще:
– Натальюшка, а к нам гости, ребята-школьники. Пришли нас с тобой, неученых, учить.
Половину проходной комнаты, через которую вела подростков старуха, занимало деревянное сооружение. На квадратной раме с ногами-подпорками была растянута холстина.
– Вы, бабушка, художница, что ли? – опешил Борька.
– Да это, милок, мы одеяла стегаем. В стегальной артели работаем.
Во второй комнате – с круглым столом под скатертью, стульями и узким диваном – хозяйка предложила им посидеть, пока не поспеет чай, и поспешила на кухню. Вместо нее появилась другая, похожая, только ростом повыше, в глухом сером платье и таком же темном платке. Села на стул, сложила руки на коленях и светлыми глазами принялась изучать мальчишек.
– Вы сестры, бабушки? – улыбнулся Борька.
– Сестры, – кивнула она. – Чему же вы, отроки, учить нас будете?
Заборовский толкнул Мишку локтем. Старомодное слово «отроки» насмешило его. Вдруг он заметил в дальнем углу комнаты полку с книгами и подпрыгнул с дивана от удивления.
– Это ваши? – Он подошел к книгам и бесцеремонно взял одну, толстую, в сильно потертом кожаном переплете.
– Нет, что ты, милый, это нам на сохранение дали. Книги ценные, старинные, вот и бережем. А сами мы неразумные, премудрость эта книжная выше нашего ума.
– Так мы вас сейчас живо научим! – обрадовался Борька. – Невелика премудрость.
Он раскрыл наугад книгу и остолбенел. Буквы были вроде бы русские, но только отчасти, да и то невиданных очертаний. Между ними пересыпаны будто иноземные, однако не латинские, а вовсе неведомые. И над словами значки разные – точки, запятые, загогулины.
– Чего это?!
Подошедший Мишка заглянул ему через плечо и с ходу прочел:
– Научу беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся… Это же Псалтырь! – прошептал он на ухо приятелю.
Борька со стуком захлопнул книгу и испуганно впихнул на место. Боком попятился к двери, обходя стол.
– Так мы пойдем, ладно? По этим книгам мы вас не научим, бабушки.
В комнату вернулась первая старушка, неся обширный поднос с пузатым чайником в голубой горошек, чашками, тарелкой сушеных крендельков и вазочкой варенья.
– Куда же вы, соколики? – заквохтала она. – А чай с сушками и вареньем? С кружовенным!
Так вкусно, аппетитно она выговорила это слово «кружовенным», что у Борьки потекли слюнки.
– Ну разве только на чай останемся, – соблазнился он. – Люблю с вареньем, страсть!
Старушки разгрузили поднос. Пока чай заваривался в чайнике, гости, усевшись за стол, разглядывали комнату.
– Вы религиозницы, бабушки? – взял быка за рога
