Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Служанок я рассчитала, многажды заверив, что пошлю за ними, когда вернусь, и не буду искать другой прислуги. Что бы ни думали обо мне Ада и Ханна, деньги им были нужны.
Дорогу, которую мы с Янкой измерили собственными ногами в начале прошлого лета, теперь мы проехали в обратном направлении — в карете, будто важные барыни. Ночевали на постоялых дворах, хотя, по совести, в карете можно было жить не хуже, чем в маленьком домике. Я взяла с собой полный кошель золота, мешок с книгами и Ауэрхана, Янка — только шитье.
И вот, наконец, родная улица, и я удивилась тому, как колотится сердце. Карета остановилась у дома, Янка выпрыгнула первой и подала мне руку.
Дверь отворилась, на крыльцо выскочила служанка без чепца. Я ступила со ступеньки на уличные камни, придерживая подол и боясь упасть; от долгого сидения болела поясница и затекшие ноги. Служанка низко присела.
— Амальхен!
Моя старая знакомая уставилась на госпожу в атласном платье, в тонком чепце, с золотой цепью под грудью…
— Мари… Мария? Ты, что ль?
— Я самая, — сказала я, невольно улыбаясь. — Что тетушка?
— Ой, госпожа плоха, — заговорила она вполголоса, — ой, совсем плоха. У нее припадки с того самого дня, как твой-то — как ваш супруг приезжал. А я думала, ты не приедешь, да…
Знакомая дверь, знакомые сени, крутая лестница в спальню, знакомая кровать… Незнакомым было только лицо на подушке.
— Мария! — Доктор Майер обернулся от окна. — Откуда ты взялась?
— Мне сообщили… — Я медленно, шаг за шагом, подходила к кровати, и чувствовала, что начинаю дрожать.
— Кто? Кто был этот доброхот, скажи мне, будь любезна, — он очевидно гневался, но умерял голос, и это, как и завешенное окно, и одинокая склянка с питательным отваром — его дают больным, чей желудок не принимает иной пищи, и некоторые инструменты, собранные и вымытые, — все означало одно и то же. — Я полагал тебя умнее. Хоть бы небо валилось на землю, тебе надо было смирно сидеть в Виттенберге! А твой супруг что глядел…
Я не слушала. Передо мной была не моя приемная мать, но страшный призрак, «лицо Гиппократа», сиречь лицо умирающего, описанное Гиппократом. Желтоватая кожа обтянула лоб и впалые виски, закрытые глаза ввалились, губы посинели… И сами черты словно другие, я не могла их узнать, как если бы неверно запомнила. «Здравствуйте» и «добрый день» не шли с языка.
— Тетушка Лизбет?..
Глаза открылись. В них лежала тень.
— Ты. Мария. Я тебя ждала… Сядь сюда.
Я села на край постели. Рука ее высовывалась из-под одеяла, и пальцы обрывали с него невидимые волоски. Один за другим. Или же это просто судорога. Меня трясло, и слезы наворачивались на глаза. Здесь умирала не та, кто называла меня постыдными прозвищами и до полусмерти морила работой, а та, кто ставила перед маленькой Марихен тарелку с похлебкой, прижимала гроши к моим синякам, укрывала и крестила меня на ночь. Я вспомнила об этом, когда оказалась от нее далеко, а теперь она умирает.
— Я грешна… виновата перед тобой.
— Не говорите так. Вы ни в чем не виноваты, мамочка Лизбет, я люблю вас, и всегда любила, — я шептала и давилась слезами, сама себе удивляясь — куда пропала ненависть, заставлявшая меня сжимать кулаки и придумывать самые обидные слова, которые, дайте срок, я ей непременно скажу? Ненависти не было.
— Ты знаешь…
Я ждала продолжения.
— Ты все уже знаешь?
— Знаю? О чем?
Она повернула голову, чуть подняла руку, коснулась ледяными пальцами моей щеки.
— Серьги. Значит, ты их взяла… только эти… зачем?..
Коралловые сережки моей родной матери, из шкатулки Дядюшки.
— Это муж подарил, — я соврала не задумываясь, ведь перстень с кораллом, что был у меня на руке, в самом деле подарил муж.
— Он был здесь. Он тебе… если не сказал, то спроси… я не могу… Дом этот будет твой. Деньги, ты знаешь, где. Возьми. Все твое.
Не помню, отказывалась я или благодарила, а потом учитель взял меня за руку, платком вытер мое лицо, поднял с колен и вывел из комнаты. Внизу он повернул меня к свету и строго спросил:
— Как ты себя чувствуешь?
— Я? Хорошо, все в порядке, спасибо. Спина немного болит, но это оттого, что мы долго в дороге…
— Так, доигралась. Девушки! — Эта — твоя служанка?.. Сестра?! Ах, мужнина сестра, прошу меня простить… — (Я еле вспомнила, что теперь Янке следует быть не сестрой мне, а золовкой — какие сестры у безродных?) — Берите ее под руку, барышня, поведем ко мне. Здесь ей оставаться нельзя.
Я оперлась на Янкину руку, не вполне понимая, зачем надо куда-то идти — мне хотелось лечь. При чем же тут поясница, разве там должно болеть, когда… Но боли усиливались, и я ощутила смутный страх: вдруг и в самом деле произойдет то, чем меня пугали…
— Ну, кто? Кто у тебя, говори, молодая маменька!
Я слышала бодрый голос повитухи, другой женский голос, весело сказавший: «Да она не разглядит, поднесите поближе!», Янкин смешок и плеск воды; видела маленькое личико, искривленный рот и мокрые вихры, но то ли слезы застили мне глаза, и никак не удавалось их сморгнуть, то ли что-то случилось со зрением — все расплывалось. Впрочем, я знала и так, всегда, с самого первого дня.
— Сын. Иоганнес.
— Ого, прямо-таки сразу Иоганнес! На-ка, вот тебе твой Иоганнес, подержи у себя, пока я пеленки расстелю.
Мой сын был мокрый, горячий и такой маленький, какими, казалось мне, не бывают человеческие существа, и он прильнул ко мне так доверчиво, как до сих пор никто на свете. Потом его забрали и на все мои вопросы со смехом отвечали, что позаботятся о моем ребятенке как нельзя лучше, я могу спать спокойно, небось не бросят на улице. Говорили так, вряд ли злобно намекая, едва ли они знали, кто я есть, и не все ли равно? Роды продолжались десять часов, и меня сморил сон.
Когда я открыла глаза, рядом со мной был господин Майер. Совсем как в детстве, когда я болела крупом и, очнувшись от жара, увидела его, а он улыбнулся краешком губ и сказал по-латыни: заманила меня в гости, притворщица, — нарочито серьезным тоном, чтобы тетушка Лизбет думала, что он говорит сам с собой о важных медицинских материях…
— Все у тебя хорошо. Твой сын спит, как проснется, приложим к груди. Двух недель не дотерпел, если ты верно мне все сказала, а какой красавец! Вставать тебе пока не надо, но если хочешь есть или пить, только скажи.
— Тетушка Лизбет — что с ней?
Господин Майер поколебался, затем сказал твердо:
— Тетушки твоей больше нет. Она скончалась этой ночью. Я скрывал от тебя ход ее болезни, так как боялся… того, что ты в самом деле вытворила. А теперь больше не думай об этом, отныне твое занятие — ребенок.
- Сон Геродота - Заза Ревазович Двалишвили - Историческая проза / Исторические приключения
- Последняя схватка - Мишель Зевако - Исторические приключения
- Саблями крещенные - Богдан Сушинский - Исторические приключения
- Не ходите, дети... - Сергей Удалин - Исторические приключения
- Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова - Историческая проза / Исторические приключения / Прочие приключения / Проза / Повести
- Воительница - Роберт Говард - Исторические приключения
- Дикая кошка - Густав Эмар - Исторические приключения
- Король зимы - Бернард Корнуэлл - Исторические приключения
- Знак «фэн» на бамбуке - Самуэлла Фингарет - Исторические приключения
- Друид - Клауде Куени - Исторические приключения