Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если же она согласится... Но ведь она ничего иного и не хотела. Судья еще раз объяснил: будет так, словно она никогда и не была замужем. А лучше ничего не может быть. Потому что тогда не будет причины для страданий и обид Насиба.- На побои ей наплевать...
Даже если бы он убил ее, она умерла бы спокойно, ведь он был бы прав. Но Габриэлу огорчало то, что он выгнал ее из дому, что она не может его видеть, улыбаться ему, слушать его, ощущать его тяжелую ногу на своем бедре, чувствовать, как его усы щекочут ей шею, как его руки касаются ее тела. Грудь Насиба - как подушка. Она любила засыпать, уткнувшись лицом в его широкую волосатую грудь. Она любила готовить для него, слушать, как он хвалит ее вкусные блюда. Вот только туфли ей не нравились, и еще не нравилось ходить с визитами в семейные дома Ильеуса, не по вкусу ей были скучные праздники, дорогие платья, настоящие драгоценности, которые стоят больших денег. Все это ей не нравилось. Но она любила Насиба, дом на склоне холма, двор с гуявой, кухню и гостиную, кровать в спальне.
Судья ей сказал: еще несколько дней - и она не будет больше замужем, словно никогда и не была. Никогда не была замужем. Как забавно! Это был тот же судья, что венчал их, тот, который так хотел снять для нее дом. Теперь он не говорит об этом... Но это ей и ни к чему: ведь он такой безобразный и старый. Но добрый. Если она снова будет не замужем, словно никогда прежде и не была, то почему бы ей не вернуться в дом Насиба, в заднюю комнатку, чтобы взять на себя заботы о еде, стирке, уборке дома?
Дона Арминда говорит, что никогда больше сеньор Насиб не взглянет на нее, не поздоровается, не заговорит с нею. Но почему? Ведь они уже не будут женаты, и вообще получится так, будто они никогда и не состояли в законном браке. Еще несколько дней, сказал судья. Она задумалась: теперь она, пожалуй, сможет вернуться к сеньору Насибу. Она не хотела обидеть его, не хотела огорчить. Но она его обидела потому, что была замужем, и огорчила потому, что она, замужняя женщина, улеглась с другим в его постели. Однажды она заметила, что он ревнует. Такой большой - и ревнует! Смешно! С тех пор она стала вести себя осторожнее, потому что не хотела причинять ему страдание.
Как глупо и совершенно непонятно: почему мужчины так страдают, когда женщина, с которой они спят, ложится с другим? Она не понимала. Если сеньору Насибу угодно, пожалуйста, пусть ложится с другой и засыпает в ее объятиях. Габриэла знала, что Тонико спал с другими, дона Арминда рассказывала, что у него очень много женщин. Но если ей, Габриэле, хорошо лежать с ним и забавляться, то разве станет она требовать, чтобы у него не было больше женщин? Она этого не понимала. Ей нравилось спать в объятиях мужчин. Но не любого. Красивого, как Клементе, Тонико, Нило, как Бебиньо и, ах, как Насиб. Если молодой человек испытывает желание, если он смотрит на нее молящими глазами, если он улыбается ей и подмигивает, то почему она должна отказывать, почему должна говорить нет? Если оба они - и он и она хотят одного и того же? Она не знала почему. Она понимала, что сеньор Насиб, ее муж, злился и был взбешен. Есть закон, который не разрешает женщине изменять. Мужчина имеет право на измену, а женщина нет. Знать-то она это знала, но разве можно было устоять? В ней пробуждалось желание, и она иногда уступала, даже не задумываясь о том, что это не дозволено. Она старалась не обидеть Насиба, не сделать ему больно, но никогда не думала, что это его так обидит и огорчит. Через несколько дней брак будет расторгнут, она не будет его женой, да она и не была ею. Зачем же Насибу на нее сердиться?
Кое-что ей нравилось, и даже очень. Она любила утреннее солнце, когда еще не очень жарко. Холодную воду, белый пляж, песок и море. Цирк, луна-парк.
И кино. Гуяву и питангу. Цветы, животных. Любила готовить, есть, ходить по улицам, смеяться и разговаривать. Высокомерных сеньор она не любила. А больше всего ей нравились красивые молодые люди и нравилось спать в их объятиях. Это она любила. Любила она и Насиба, но иной любовью. Не только потому, что в постели она целовала его, вздыхала, умирала и рождалась вновь, а также потому, что спала, положив голову ему на грудь, и видела во сне солнце, капризного кота, песок на пляже, луну на небе, еду, которую надо готовить, и чувствовала на своем бедре тяжелую ногу Насиба. Она его очень любила и очень страдала оттого, что его сейчас нет с ней, она украдкой наблюдала из-за двери, чтобы увидеть, как он возвращается ночью домой. Он приходил очень поздно, иногда навеселе. Ей так хотелось снова быть с ним, положить ему на грудь свою красивую головку, услышать от него нежные слова, услышать его голос, шепчущий на чужом языке: "Биэ!"
Ведь все это случилось только потому, что он застал ее в тот момент, когда она, лежа на постели, улыбалась Тонико. Неужели это так много для него значило? Ну стоит ли так страдать из-за того, что она лежала с молодым человеком? Ее от этого не убыло, она не стала другой и по-прежнему любила его больше всего на свете. Да, больше всего на свете! Наверное, нет в мире женщины, будь то сестра, дочь, мать, любовница или жена, которая любила бы сеньора Насиба так, как она. И надо же поднять такой шум только из-за того, что у нее было свидание с другим! Но ведь она не стала поэтому любить его меньше, желать его меньше и меньше страдать от разлуки. Дона Арминда клялась, что сеньор Насиб никогда не вернется и Габриэла никогда его не обнимет. Ах, она была бы рада хотя бы стряпать для него. Где он будет есть? И кто теперь станет готовить закуски и сладости для бара? А ресторан, который должен скоро открыться? Да, она была бы рада хотя бы стряпать для него.
И как ей хотелось увидеть улыбку на его добром и красивом лице. Чтобы он улыбнулся ей, обнял, назвал Биэ, пощекотал усами ее душистый затылок. Нет в мире женщины, которая бы так любила, которая бы так вздыхала по своему возлюбленному, как вздыхает по Насибу Габриэла, умирая от любви.
В магазине канцелярских принадлежностей продолжался спор.
– Верность - лучшее доказательство любви, - сказал Ньо Гало.
– Это единственная мера, которой можно измерить ее силу, - поддержал капитан.
– Любовь не доказывается и не измеряется. Она, как Габриэла, существует - и все... - сказал Жоан Фулженсио. - Если какое-либо явление нельзя понять или объяснить, это еще не значит, что его не существует. Я ничего не знаю о звездах, но я их вижу на небе, они краса ночи.
ОБ УДИВИТЕЛЬНОЙ ЖИЗНИ
В ту первую ночь без Габриэлы Насиб мучительно ощущал ее отсутствие и страдал от воспоминаний. Не было ее улыбки, но были изматывающее унижение и твердая уверенность, что это не кошмар, что действительно произошло то невероятное, чего он никогда не мог себе представить. Габриэла ушла, но зато нахлынули воспоминания и страдания. Насиб снова и снова видел Тонико, сидевшего на краю кровати. Ярость, печаль, сознание, что все кончилось, что ее нет, что она принадлежит другому и никогда больше не будет принадлежать ему, овладели Насибом. Опустошающая, утомительная ночь, будто земля всей своей тяжестью легла ему на плечи, ночь, конец которой так же далек, как конец света. Этому никогда не будет конца. Этой глубокой боли, этой пустоте, нежеланию что-то делать, жить, работать. Глаза без слез, грудь, пронзенная кинжалом. Насиб, не в силах заснуть, уселся на краю кровати. Он не заснет этой только что начавшейся ночью, и ночь эта продлится всю жизнь. От Габриэлы остался запах гвоздики, пропитавший простыни и матрац. Этот запах у него в ноздрях. Он не мог смотреть на кровать, так как видел на ней обнаженную Габриэлу - ее высокую грудь, округлые, бархатистые бедра, гладкий живот. На ее теле цвета корицы - на плечах, на груди - губы Насиба оставляли лиловые пятна. День кончился навсегда, а эта ночь в его душе продлится всю жизнь, его усы навсегда опустились, горькая складка залегла у губ, которые никогда больше не улыбнутся!
Но несколько дней спустя он все же улыбался, слушая, как в баре "Везувий" Ньо Гало поносит священников. Трудными были первые недели, бесконечно пустые, заполненные лишь ее отсутствием. Все вещи, все люди напоминали ему о ней. Он смотрел на стойку бара - она стояла там с цветком в волосах. Он смотрел на церковь и видел, как она входит туда в домашних туфлях. Он смотрел на Туиску и видел, как Габриэла танцует и поет. Приходил доктор, говорил об Офенизии, а Насибу казалось, что он рассказывает о Габриэле. Играли в шашки капитан и Фелипе, а в баре звенел ее хрустальный смех. Дома было еще хуже - Насиб видел ее повсюду: вот она хозяйничает у плиты, вот уселась на солнце у порога, надкусывает плод гуявы, прижимает к лицу морду кота, показывает в улыбке золотой зуб, ожидает его в задней комнатке, залитой лунным светом. Он еще не осознал одной особенности этих воспоминаний, неделями преследовавших его в баре, на улице, дома: он никогда не вспоминал этого во время их супружеской жизни (или связи: ведь он объяснял всем, что между ними была обычная связь).
- Тереза Батиста, уставшая воевать - Жоржи Амаду - Современная проза
- Сеньор Виво и наркобарон - Луи де Берньер - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Большая Засада - Жоржи Амаду - Современная проза
- Рука на плече - Лижия Теллес - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Тигры в красном - Лайза Клаусманн - Современная проза
- СОПЕРНИЦЫ - Нагаи Кафу - Современная проза
- Тихик и Назарий - Эмилиян Станев - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза