Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А это становится любопытным, — с откровенным злорадством засмеялся фон Лауфенберг спустя четверть часа. — Я начинаю с еще большим интересом ожидать появления Александера. Будет занятно посмотреть на ваш поединок… Ну-ка, Лутгольд, испытай силы. Должен же найтись хоть кто-то, кто окажется ему не по зубам.
— Вообще, я не самый лучший игрок, — тяжело вздохнул тот, усаживаясь, — но попробую оказать достойное сопротивление.
— Этому теперь учат инквизиторов? — уточнил фон Лауфенберг, когда барон откинулся на спинку стула, пробормотав обреченное «сдаюсь». — Или это ваше личное увлечение?
— Слишком долго играл с Александером, — возразил Курт. — Если вам станет от этого легче, я у него тоже не выиграл ни разу.
— А вы достойны порицания, майстер инквизитор, — выговорил граф укоризненно. — Этим вечером вы развеяли все наши чаяния, внушив, что садиться с ним за доску попросту не имеет смысла. Лишить человека надежды! Что может быть более ужасным поступком.
— Ну, к примеру, я и без того особенных надежд не питал, — заметил фон Эбенхольц, поднимаясь, и подтолкнул сына в плечо: — Давай-ка, Эрих. Быть может, тебе повезет больше.
— Везение в этой игре значения не имеет, — не двинувшись с места, возразил тот. — И… вообще, я сейчас не слишком четко мыслю для таких забав…
— Я дам вам фору, господин фон Эбенхольц, — пообещал Курт, и юный рыцарь поморщился, неохотно присев напротив:
— Бессмысленно.
— Это просто срам, — заметил фогт через десять минут. — Нас бьют, как младенцев. Неужто нет никого, кто мог бы дать отпор? Фон Хайне, быть может, хоть вы?
— Настроения нет, — не слишком любезно откликнулся тот, усаживаясь поодаль. — Боюсь, я вскоре и вовсе вас покину.
— Господь с тобой, Фридрих, еще и женщины-то не разошлись!
— Устал, — коротко возразил граф, отвернувшись.
— Нет, так не пойдет, — упрямо выговорил фон Лауфенберг, вновь присев к столу. — Попытаю счастья снова; никто не может выигрывать бесконечно.
— Александер может, — возразил Курт, устанавливая фигуры на своей половине, и тот лишь раздраженно вздохнул, согласно мотнув головой.
Граф сдал партию еще трижды, все более ярясь с каждым проигрышем; неведомо, каковы были его умения в прочее время, но этим вечером стратегическим выкладкам явно мешало немалое количество выпитого. Довольно громкие и не всегда пристойные возгласы привлекли внимание молодежи с дальних столов, прежде переминающейся в сторонке; исполнить рекомендацию Адельхайды и сыграть со всяким присутствующим Курт не смог, однако по ту сторону стола побывало не менее пятнадцати противников, с каждым из которых удалось перемолвиться несколькими словами.
Того, как залу покинули женщины, никто почти не заметил; фон Лауфенберг приступал к игре еще многажды, с каждым разом сдавая партию все скорее и злясь все сильнее, и в конце концов фон Эбенхольц-старший едва не силой оттащил его прочь, вскоре выпроводив также и из залы под надзором двоих челядинцев.
— Граф не любитель проигрывать, — заметил фогт вполголоса, когда присутствующие оставили безуспешные попытки вырвать победу из цепких инквизиторских лап и разбрелись по углам. — Фон Лауфенберг известный гордец; поражение от вас — нестерпимый удар по самолюбию. От откровенных оскорблений вас защищает лишь Знак, а что выслушивает от него барон, не возьмусь и повторить. Столкновению в буквальном смысле препятствует лишь то, что терпение у парня ангельское, и он попросту пропускает мимо ушей все те эпитеты, коими награждает его граф.
— Александера вообще трудно вывести из себя, — согласился Курт. — Однако тот, кто разгромил его дом и убил его женщину, это сделал. И я не позавидую ему, когда они встретятся.
— А вы полагаете — встретятся, майстер инквизитор?
— Несомненно. Даже не полагаю — уверен.
— Снова ваша тайная информация, о которой нельзя говорить?
— Да, — подтвердил он с улыбкой. — Снова она.
— И… вы думаете, что он или вы сможете убить стрига?
— Voluntate Dei[148], — пожал плечами Курт.
— Да… — вздохнул фон Люфтенхаймер, отвернувшись к темному окну. — Божья воля… А вам известно, в чем она? Быть может, в том, чтобы вам погибнуть. Что тогда?
— Тогда погибну… — на отстраненное лицо фогта мгновение он смотрел молча и, вздохнув, тихо произнес: — Я и сам не особенно благочестив, господин фон Люфтенхаймер, невзирая на должность, каковая, казалось бы, к тому обязывает. До недавних пор при всех моих немалых знаниях о потусторонних вещах и вовсе был в некоторых отношениях скептиком, а во вмешательство благих высших сил в жизнь человеческую не верил, наверное, совершенно.
— И… что-то изменилось?
— Да. Я встретил святого. Серьезно, — подтвердил Курт, когда к нему обратился насмешливый взгляд. — Самого настоящего. Увидел чудо — самое настоящее. Вы ведь тоже весь вечер смотрели вот на это, как и все, — чуть приподняв ладонь с четками, заметил он, — и так же, как все, не спросили, для чего я их ношу… А если бы спросили — я и сам бы не ответил. Молюсь редко; да, увы. Странно для инквизитора, верно? Но это — его четки, того человека. И они со мной всегда.
— Надеетесь на небесное покровительство?
— Не знаю. Быть может. А возможно, ношу просто в память. Как некоторые, бывает, сохраняют какие-то вещи на память о потерянном человеке; вещи или что-то другое… или кого-то. Наша радушная хозяйка сохранила на память не только замок, но и саму жизнь своего (будем честны) покойного супруга. Сохранила — и ни за что не отдаст ни клочка этой жизни другому. Не продаст «любимого жеребца» сгинувшего барона, сколько бы за него ни предложили. Господня ли воля в наших потерях? В наших несчастьях? Не скажу. Не знаю. Я лишь человек.
— Когда я потерял жену, — медленно произнес фон Люфтенхаймер, по-прежнему глядя в темноту за окном, — дочери было пять лет. Она уже была достаточно взрослой, чтобы понять, что происходит — жена долго болела; но недостаточно взрослой, чтобы понять — почему. Она говорила «не умирай, пожалуйста», будучи уверенной в том, что мама исполнит ее просьбу, что — не может, просто не может сделать иначе, ведь без нее будет так плохо… Хелена спрашивала у меня, почему. За что так решено было — что ее мама должна нас оставить. Что она такого сделала, что я такого сделал, чем мы все провинились; если ей будет хорошо там… — фогт неопределенно махнул рукой над головою, — где-то… то это значит, что маме будет хорошо без нее. Значит, маме плохо с ней. Я выслушал столько вопросов — всех тех, что могут задать лишь дети, тех вопросов, каких мы сами себе или другим никогда задавать не станем, потому что ответ будет вот такой же, как ваш: не знаю. А мы хотим знать. Знать, что все будет как надо, если и мы поступаем правильно. Что мы не будем терять близких. Что не будет смерти и несчастий для тех, кто не заслужил этого.
— Но ведь так не бывает, — возразил Курт мягко. — От смерти и боли никуда не деться — так этот мир устроен. Мы ничего не можем изменить, и пытаясь удержать наших близких подле себя, все равно не сможем противиться тому, что должно случиться, как бы ни старались. Разумеется, мы можем их защитить — от природных бедствий, от людской злобы, от болезней…
— Но не всегда.
— Но не всегда, — согласился Курт. — Увы.
— У вас есть семья, майстер инквизитор?
— Нет, — признал он. — Понимаю, что вы скажете — что мне вас не понять… Но у меня нет семьи, потому что я тоже потерял ее когда-то.
— И никогда не задумывались над тем, что — могли не потерять, что все могло быть, как у других, у тех, кто не терял?
— Другие утратят их тоже — когда-нибудь. Это неизбежно. И наверняка у всего есть другая сторона.
— У потерь, бед и смерти?
— Знаете, кем бы я вырос, если бы не смерть родителей, господин фон Люфтенхаймер?.. Я не услышал бы от вас «вы» и «майстер» — в лучшем случае вы не заметили бы меня в толпе, а в худшем — быть может, пнули бы походя сапогом, чтобы не загораживал проход по улице… Но это не самое главное. Главное — множество тех, кому сумел помочь именно «майстер инквизитор Гессе». Они этой помощи не получили бы, потому что меня такого — не было бы. Это другая сторона моих несчастий — благополучие многих.
— Наверное, я недостаточно благочестив для того, чтобы заботиться о счастье сторонних мне людей, — невесело и натянуто улыбнулся фон Люфтенхаймер. — Но вы достаточно долготерпеливы для того, чтобы выслушивать от меня речи, отдающие ересью, и при этом не пускаться в откровенную проповедь; спасибо… Что-то сегодня я утомился, — вздохнул фогт, отерев ладонью глаза. — Наверное, отвык от всей этой суеты. Знаете, есть три возраста у человека. Первый, когда можно гулять всю ночь — и утром по виду этого не скажешь; второй — когда всю ночь гулял, и утром это заметно, а третий — спал, как убитый, а утром такой вид, будто всю ночь гулял… Я, кажется, вошел в крайний возраст — когда такой вид обретается уже вечером. Простите, если я прервал разговор и не дал вам высказать все, что высказать желали, майстер инквизитор, однако я вынужден покинуть это шумное общество; я и в самом деле устал.
- La rencontre avec Korolev - Tatiana Safa - Альтернативная история / Космическая фантастика
- Пастырь добрый - Попова Александровна - Альтернативная история
- Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле - Сергей Шкенев - Альтернативная история
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- По ту сторону космоса - Сергей Пилипенко - Альтернативная история
- Ланселот - Вирк Вормель - Альтернативная история
- Запах снега - Юрий Валин - Альтернативная история
- Вторым делом самолеты. Выйти из тени Сталина! - Александр Баренберг - Альтернативная история
- Смарагд - Сергей Бойко - Альтернативная история
- Лёха - Николай Берг - Альтернативная история