Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И так как убитый бог вел себя в подземном мире весьма похвально, – сказал со смехом Зопир, – то в конце этой поучительной мистерии удостоился поклонения всех жителей Гаместегана, Дузака и Горофмана, или как там называются все эти обители полчищ египетских душ.
– Они называются аменти, – сказал Дарий, улыбаясь веселой выходке Зопира. – Но история божественной четы изображает не только жизнь природы, но жизнь человеческой души, которая, как убитый Осирис, никогда не перестанет жить и после смерти тела.
– Чудесно! Это я приму к сведению, на случай, если придется умирать в Египте. Впрочем, в следующий раз я хочу во что бы то ни стало присутствовать при этом представлении.
– Я разделяю твое желание, – сказала Родопис. – Ведь старость так любопытна!
– Ты сохранишь вечную юность, – возразил ей Дарий. – Твоя речь еще так же прекрасна, как и лицо, и ум столь же ясен, как и глаза твои!
– Извини, если я тебя перебью, – воскликнула Родопис, будто не слыша изысканно лестных слов, – слово «глаза» напомнило мне глазного врача Небенхари, и память моя до того ослабела, что я должна сейчас же, пока не забыла, спросить тебя о нем. Я уже давно ничего не слышу о великом ученом, которому благородная Кассандана так много обязана.
– Несчастный! Еще во время похода к Пелусию он избегал всякого общества и не хотел говорить даже со своим земляком Онуфисом. Он допускал к себе только старого, тощего своего помощника и только от него принимал услуги. После битвы он вдруг переменился. С сияющим лицом явился он к Камбису и просил царя взять его с собой в Саис и позволить ему выбрать в рабы двух человек из тамошних граждан. Камбис не счел себя вправе отказать в чем-либо благодетелю своей матери и дал ему надлежащее полномочие. Прибыв в резиденцию Амазиса, он тотчас отправился в храм Нейт, велел схватить первосвященника, – который, впрочем, был главным вожаком враждебных нам граждан, – и одного ненавистного ему глазного врача и объявил им, что за сожжение каких-то рукописей они осуждаются на пожизненное, унизительнейшее рабство во власти какого-то перса, которому он их продал. Я был при этой сцене и уверяю вас, что египтянин даже и на меня нагнал ужас, когда грозно объявил своим врагам приговор.
Нейтотеп выслушал его, однако же, спокойно и сказал:
– Если ты, безумный сын мой, из-за твоих сожженных рукописей предал отечество, то поступил несправедливо и не умно. Я бережно сохранил все твои драгоценные писания, скрыл их в нашем храме и полный список с них отправил в фиванское книгохранилище. Мы ничего не сожгли, кроме писем Амазиса к твоему отцу и старого дрянного ящика. Псаметих и Петаммон присутствовали при этом сожжении и тут же решили, в награду за твои сочинения и взамен потери бумаг, которые мы для спасения Египта, к сожалению, вынуждены были уничтожить, предоставить тебе в городе мертвых новую наследственную гробницу. На ее стенах ты увидишь прекрасные изображения богов, которым посвятил себя, священнейшие главы «Книги мертвых» и много к тебе относящихся прекрасных изображений.
Врач побледнел. Он осмотрел сначала свои книги, потом роскошную гробницу и тут же объявил обоих рабов своих свободными, – но их все-таки увели как пленников в Мемфис, – и пошел домой, спотыкаясь, как пьяный, и беспрестанно хватаясь рукой за голову. Дома он написал завещание, которым отказал все имение внуку своего старого слуги, Гиба, и лег, сказавшись больным, в постель. На следующее утро его нашли мертвым: он отравился смертоносным соком стрихноса [114].
– Несчастный! – воскликнул Крез. – Ослепленный богами, он изменил отечеству; и, вместо мщения врагам, сам себя довел до отчаяния!
– Жаль его, – проговорила Родопис. – Но смотрите, гребцы уже затягивают ремни. Мы достигли цели; там вас ждут носилки и колесницы. Какая чудесная прогулка! Прощайте, возлюбленные; надеюсь, вы скоро побываете в Наукратисе. Я сейчас же возвращаюсь туда с Силосоном и Феопомпом. Поцелуй за меня сто раз маленькую Пармису и скажи Мелите, чтобы она в полдень никогда не выносила ребенка из дома. Это вредно для глаз. Доброй ночи, Крез, доброй ночи, друзья; прощай, милый сын мой!
Персы, кланяясь, оставили лодку. Бартия обернулся, чтобы еще раз проститься, оступился и упал на помост пристани.
Зопир бросился к другу, который без его помощи быстро вскочил, и, смеясь, заметил:
– Берегись, Бартия! Падать при высадке – худая примета. Со мной случилось как раз то же самое, когда мы в Наукратисе сходили с корабля!
XIII
Во время вышеописанной прогулки по Нилу возвратился в Мемфис Прексасп, ездивший, по поручению Камбиса, послом к эфиопам. Он превозносил рост и силу этих людей, изображал путь к ним непроходимым для значительной армии и рассказывал разные удивительнейшие вещи.
Эфиопы избирали царем самого красивого и сильного мужчину в племени и повиновались ему беспрекословно. Многие доживали у них до ста двадцати лет, и были нередки примеры еще более продолжительной жизни. Пищей им служило вареное мясо, а питьем – свежее молоко. Они умывались из ключа, вода которого пахла фиалками, сообщала коже особенный блеск и была так легка, что дерево тонуло в ней. Пленники у них ходили в золотых оковах, потому что медь являлась редкостью и была слишком дорога. Покойников они обмазывали гипсом, обливали стекловидной массой и, в виде колонн, держали их в домах в течение года; а потом приносили в честь усопших жертвы и расставляли их по городу длинными рядами.
Царь того необыкновенного народа принял дары Камбиса с насмешкой, сказав, что в дружбе его персы, без сомнения, нисколько не нуждаются и Прексасп прислан только затем, чтобы разведать Эфиопию. Если бы владыка Азии был честен, он удовольствовался бы своим обширным царством и не замышлял покорить народ, который его ничем не оскорбил. «Отнеси царю твоему этот лук, – сказал он, – и посоветуй ему идти на нас войной только тогда, когда персы научатся натягивать подобное оружие с такой же легкостью, как мы. Впрочем, пусть Камбис благодарит богов, что эфиопам не пришло в голову расширять свои владения завоеванием чужих земель!»
При этих словах он натянул лук и передал его Прексаспу. Огромный лук этот из черного дерева Прексасп и представил теперь своему повелителю.
Камбис осмеял хвастуна-африканца, пригласил вельмож собраться на следующее утро для испытания лука и наградил Прексаспа за трудный путь и добросовестное исполнение поручения. Спать он по обыкновению лег пьяный и спал беспокойным сном. Перед пробуждением ему приснилось, что Бартия сидит на персидском престоле и головой касается неба.
Этот сон, для истолкования которого он не нуждался ни в мобедах, ни в халдеях, возбудил в нем сначала гнев, а потом раздумье.
Лежа без сна, он спрашивал себя:
– Разве ты не дал брату поводов к мщенью? Разве он забыл, что ты его, безвинного, бросил в темницу и приговорил к смерти? Если бы он поднял на меня руку, разве не стали бы на его сторону все Ахемениды? Да и что я сделал, чтобы заслужить любовь этих продажных царедворцев? И что сделаю в будущем для приобретения этой любви? Разве со времени смерти Нитетис и бегства этого удивительного эллина есть хоть один человек, которому я мог бы довериться, на чью привязанность мог бы рассчитывать?
Эти вопросы до такой степени взволновали его пылающую кровь, что он вскочил с постели и воскликнул:
– Любовь меня отвергает, и я не хочу знать любви! Другие могут действовать кротостью, но я должен быть строг, иначе попаду в руки тех, которые меня ненавидят за то, что я был справедлив и великое зло преследовал тяжкими карами. В глаза они мне льстят, а за спиной проклинают. Сами боги мне враждебны; они отнимают у меня все, что я люблю, и отказывают мне даже в наследнике и в подобающей воинской славе! Разве Бартия настолько лучше меня, что все, чего я лишен, ему дается сторицей? Любовь, дружба, слава, дети – все стекается к нему, как реки к морю; а мое сердце иссыхает в пустыне! Но я – еще царь; я еще могу и желаю показать ему, кто из нас сильнее, даром что голова его упирается в небо! Только один человек должен быть велик в Персии! Он или я, я или он! На этих же днях я его отправлю назад в Азию, сатрапом в Бактрию. Там пусть сколько хочет заслушивается песен жены и забавляется пестованием ребенка; а я, между тем, в войне с эфиопами приобрету уже безраздельную славу. Эй, слуги! Платье и добрую утреннюю чашу! Я покажу персам, что гожусь в цари Эфиопии и всех их превосхожу в стрельбе из лука. Еще чашу! Я натяну этот лук, хотя бы тетивой его был корабельный канат, а деревом – целый кедр!
После этих слов он одним махом осушил огромный кубок вина и, в полном сознании своей исполинской силы, уверенный в успехе, отправился в дворцовый сад, где ожидавшие вельможи приветствовали его громкими возгласами и поклонились ему до земли.
Среди подстриженных изгородей и прямых аллей возвышалась наскоро построенная колоннада. Пурпурные шнурки были натянуты между колонн, и с них, на золотых и серебряных кольцах, ниспадали куски красной, желтой и синей материи. Для отдыха были поставлены широким кругом скамейки из золоченого дерева; проворные виночерпии разносили и подавали собравшимся вино в великолепных сосудах.
- Жена бургомистра - Георг Эберс - Историческая проза
- Уарда - Георг Эберс - Историческая проза
- Дочь Эхнатона - Клара Моисеева - Историческая проза
- Наследник фараона - Мика Валтари - Историческая проза
- Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов - Историческая проза
- Служанка фараонов - Элизабет Херинг - Историческая проза
- Султан и его враги - Георг Борн - Историческая проза
- Краткий курс истории пиратства - Ольга Амирова - Историческая проза / Прочие приключения
- Последний пожиратель греха - Франсин Риверс - Историческая проза
- С викингами на Свальбард - Мария Семенова - Историческая проза