— Начинаем концерт художественной самодеятельности металлургического завода. Первым номером нашей программы — песня «Ленинские горы». Исполняет Владимир Сокол. Аккомпанирует Василий Великанов.

Видимо, молодые актеры-любители уже успели завоевать симпатии заводской публики — им аплодировали щедро, увлеченно. А когда на сцене появились Сокол в черном костюме и Великанов в белой рубашке, без пиджака, густые аплодисменты превратились в дружные, совместные, с большими паузами, удары ладоней, напоминающие удары морских волн о гранитную скалу. «Великанов промок, поэтому снял пиджак», почему-то подумал Федор и только сейчас заметил, что штанины брюк прилипли к коленям, а мокрый воротник пиджака натер шею.

Федор впервые слушал, как поет Сокол. Он даже не подозревал у этого скромного парня такого сильного голоса. Перед Голубенко появился образ Москвы во всем ее величии, а также то обыденное, что неизбежно окружало его всегда, когда он приезжал в столицу, теперь оно казалось ему значительным, полным благородного содержания. Аккордеон в руках Великанова превратился в живое, поющее существо с чистой, как майское небо, душой. Песня рождала радостное волнение, будила гордость, ощущение силы...

Федор вспомнил Солода — и ему показалось, что все сейчас заметят, как покраснело его лицо. Песня высокими, светлыми чувствами будто снимала темную завесу с его ума, стучала в сердце, спрашивала: «Надежно ли ты любишь ту землю, на которой живешь, тех людей, которые тебя окружают?.. Еще один шаг, даже полшага — и ты бы утонул в болоте предательства. И виноват в этом ты сам, твоя близорукость».

Федор закрыл глаза от боли, снова подошедшей к сердцу. «Рано это началось, — подумал он. — Рано..»

Следующим номером программы был танец «молдовеняску». Девушки в коротких молдаванских костюмах вылетели на сцену с такой искрометной скоростью, словно их выбросила катапульта, скрытая за кулисами. Пальцы Великанова стали невидимыми — так быстро они мелькали по клавишам аккордеона. А девушки то разбегались, то снова слетались в тесное кольцо, то мелко топали о деревянные подмостки, то дружно били маленькими сапожками, что даже люстры под потолком покачивались от этих ударов. Разноцветные ленты за их спинами расходились веером, слегка трепетали, кружили в воздухе, не успевая лечь на плечи.

И снова аплодисменты, возгласы: «Бис! Бис! Браво!»

Но вот Федор заметил, что в четвертом ряду между заводскими девушками сидит Валентина. Она тоже слегка похлопывает в ладоши, улыбается, хотя в ее улыбке и нет той взволнованной непосредственности, что звучит на девичьих устах. На ней белая шелковая блузка с короткими рукавами, прядь шелковистых волос упала на розовую щеку...

Больше Федор не мог смотреть на сцену. Ему вдруг стало холодно. Он не посмел снова повернуть голову, чтобы не приковать к себе внимание молодежи, но спиной, затылком, всем своим существом чувствовал, что она здесь, рядом, смотрит на него... Подойти, попросить выйти?.. Нет, сейчас неудобно. А удобно ли вообще? Что она думает, что решила?.. Сотник уехал. Вид у него был не из радостных. Значит...

Нет, Федор больше не может находиться в таком состоянии. Прижал руку ко лбу. Лоб горячий, но ему холодно, очень холодно... Тело начинает дрожать, и Федор не способен унять дрожь. Ему кажется, что это почувствовали ребята, которые сидели рядом. Видимо, лихорадка или грипп...

Он встает со скамейки, осторожно идет к выходу. У самых дверей оглядывается. Да, Валентина заметила, что он вышел. Может, и она выйдет? Нет, отвернулась, смотрит на сцену. Заговорила с какой-то девушкой...

Федор выходит из вестибюля, отправляется домой. Град успел растаять, только на крышах, у жестяных желобов еще поблескивают маленькие ледяные шарики и иногда вдоль тротуаров стайки воробьев налетают на мелкие белые крупинки и, не найдя для себя пищи, разочарованно взлетают в воздух.

У оплетенной диким виноградом веранды Федор останавливается. Поднимает сбитое градом яблоко, задумчиво взвешивает на ладони. Яблоко холодное, как большая градина. Надкусил, медленно жует и, поморщившись, выплевывает... Влажный песок вокруг веранды устелен обитыми, порубленными листьями.

Вот он, твой дом, твой гнездо, слепленное когда-то тобой с ласточкиным восторгом. Здесь ты был счастлив, здесь привык уважать себя, потому что в этом доме к тебе относились как к хозяину, угадывали твои вкусы, твои желания. Здесь у тебя была семья — жена, сын. Что же будет теперь? Неужели для тебя останутся только глухие стены, молчаливый скрип половиц длинными зимними ночами, когда ты будешь топтать пол от бессонницы, и монотонное завывание ветра в трубе?..

И снова больной вопрос — а кто тебя любит?.. Почему у тебя нет друзей? Разве в многотысячном заводском коллективе нет людей, которые могли бы стать твоими друзьями? Почему ты жил одиноко, замкнуто, ходил среди людей, как среди деревьев в темном сосновом бору, никому не открывая своей души, не принимая близко к сердцу ничьих радостей и печалей? Как это произошло, когда это началось?.. И может, именно это сделало тебя таким, какой ты есть, а может, это было причиной твоего преступления?.. И почему Валентина понесла свое горе в клуб, к заводской молодежи, а ты...

Нащупал в кармане ключ, вставил в замочную скважину, открыл дверь в дом. Все было так, как всегда — посреди комнаты круглый стол, покрытый плюшевый скатертью, диван, стулья. На стенах картины, вышитый Валентиной портрет Горького, на полках — книги... Только воздух тяжелый, душный — видно, окна сегодня не открывалась.

Но вот он обратил внимание на то, что книг стало меньше, на полках появились широкие темные проемы. Конечно, нет Пушкина, нет Маяковского, словаря иностранных слов, нескольких технических книг, которыми чаще всего пользовалась Валентина.

Лихорадочно открыл шкаф для одежды. Сладковатый запах нафталина и духов неприятно защекотал ноздри. В шкафу висели его костюмы, сорочки, но не осталось ни одной вещи Валентины!.. Значит, все! А может, это временная вспышка и она еще вернется? Может, все это пройдет, прошумит над головой, как сегодняшний град, растает, сойдет за водой, а холодные остатки доклюют веселые воробьи?..

Взгляд Федора упал на кусок полотна, что лежал возле дивана. Поднял, подошел к окну, открыл. Но это же вышивка Валентины, которая его когда-то глубоко встревожила своей мрачной символикой!.. Она, видно, выпала из вещей, когда Валентина упаковывалась. Перед Федором снова предстала картина — с севера наплывает тяжелая туча, прямо в днепровскую волну ударила молния... Коренастый столетний дуб, подожжен грозой, протягивает к воде горячие, обугленные ветви, а молодые дубки жмутся друг к другу, и буря бросает языкатое пламя, окутывает их тоненькие, еще не окрепшие ветки...

Холодные мурашки забегали под влажной сорочкой Федора. Бросился в кабинет. Здесь тоже все было так, как всегда: занавешенные ковром двери в спальню, широкий письменный стол, полки с книгами, фотография Валентины на стене, над письменным столом. На него посмотрели ее глаза — веселые, умные, немного уставшие... Но почему фотография прибита ниже, чем висела всегда, а над ней — дырочка в штукатурке, там, где раньше был гвоздь, к которому она крепилась?

Федор понял — Валентина, очевидно, хотела ее забрать, сняла со стены, а потом передумала и повесила снова... Что это значит? То, что она колебалась в своем решении, только то, что она жалеет его, не хочет полностью вычеркнуть из памяти годы, прожитые с ним, его любовь, пусть украденную, запятнанную преступлением, но искреннюю?.. Как бы то ни было, но это свидетельствует о том, что ей нелегко было уйти из дома, где прошла ее молодость.

Когда Федор рассматривал фотографию, его рука нащупала на столе клочок бумаги. Едва взял его пальцами, что стали грубыми, одеревеневшими, как от мороза. Робко поднял к глазам и, затаив дыхание, сжавшись, как под обухом, что вот-вот опустится на голову, начал читать.

«Федор!

Мы с Олегом ушли от тебя навсегда. Он еще не способен всего понять, его судьбу пока что должна решать я. Позже он поймет и — я в этом уверена — одобрит мой поступок.

Ты украл сына у родного отца, ты лишил отца священной радости и наслаждения следить за ростом ребенка, за его первым шагом, первым словом, первой самостоятельно написанной буквой... Это то, чего не вернешь, не переживешь второй раз.

Я бы должна была ненавидеть тебя, но этого чувства во мне нет, я много лет прожила с тобой и знаю, что в тебе есть немало хорошего, благородного, высокого. Кроме того, я частично виновата сама... Поспешила. От всей души желаю тебе устроить свою жизнь так, чтобы на ней не было темных теней. Прощай!

Валентина».

Федор читал и снова перечитывал это письмо, написанное тщательным, округлым почерком, с четко поставленными точками и запятыми. Видимо, оно возникло не сразу, а несколько раз переписывалось Валентиной. Сначала Федор удивился, что ее приговор не вызвал у него никакой реакции. Ему даже показалось, что содержание этого короткого письма он знает давно, читает его не впервые. Разве Федор не пытался представить, что скажет Валентина, узнав правду?.. И он не раз представлял ее ответ именно таким.

1 ... 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Ветер в лицо - Николай Руденко бесплатно.

Похожие на Ветер в лицо - Николай Руденко книги

Победитель - Юрий Трифонов - Советская классическая проза
Серая мышь - Виль Липатов - Советская классическая проза
Антиподы - Виль Липатов - Советская классическая проза
Капля воды - крупица золота - Берды Кербабаев - Советская классическая проза
Старик Хоттабыч (1958, илл. Ротова) - Лазарь Лагин - Советская классическая проза
Наш берег - Николай Якутский - Прочие приключения / Советская классическая проза / Шпионский детектив
Большие пожары - Константин Ваншенкин - Советская классическая проза
Светлые воды Тыми - Семён Михайлович Бытовой - Путешествия и география / Советская классическая проза
Когда играли Баха - Вячеслав Сукачев - Советская классическая проза
Игры в сумерках - Юрий Трифонов - Советская классическая проза

Оставить комментарий