снова звонишь Лучане, но она снова не отвечает.
Пока шел, ты превратился в сгусток беспокойства, плавающий в ванне пота. В офисе по-прежнему никого нет. Но свет в комнате с копиром опять погас.
И там точно кто-то есть.
«Самсунг» выпадает у тебя из рук.
Тень. Она решила показаться мне. Больше нельзя списывать все на помехи, пятна или наваждение. Вот она, стоит прямо за дверью, блестит белозубой улыбкой и глазами, а сама чернее окружающей темноты, цвета первобытной ночи на мертвой планете, где нет ни солнца, ни огня, ни сознания.
Обитатель Комнаты. Он танцует. Медленные па напоминают чечетку, отбиваемую сумасшедшим, и ты слышишь, как по полу стучат то ли толстые хитиновые когти, то ли козлиные копыта.
Он говорит. Смеется над тобой. Потому что ты не можешь его прогнать. Его слова – грохот железяк в копире, которые наползают друг на друга с металлическим сухим дребезжанием, изрекая недопустимые истины:
– Ты же рад, правда? Ты же этого хотел, разве нет?
Твоя Копия. Она всегда где-то была, и ты всегда это знал. В чуланах, в темных подвалах, в тех местах, куда не хочется заглядывать…
Уродливая ксерокопия твоего паспорта обрела плоть из тьмы. Она поднимает руку и подзывает тебя, согнув указательный палец, словно приглашая дотянуться до нее.
Ты затыкаешь уши, кричишь «НЕТ!» и зажмуриваешься, а когда открываешь глаза, видишь, что стоишь перед копиром в комнате для ксерокопий, совершенно один.
Ты не помнишь, как туда попал. Между ног сыро, а зубы стучат, словно молотки на наковальне, заставляя тебя плакать от боли, Клак-клак-кла-кла-клак!
Дверь закрывается, в комнате воцаряется полумрак. Только от экрана настроек идет какой-то больной, изумрудно-зеленый свет, и, падая на плакат с Беллуччи, делает ее похожей на инопланетянина, плещущегося в зараженном болоте.
Крышка копира поднята. Ты даже не успеваешь подумать, что нужно бежать, кричать, звать на помощь, как щупальца, мерзкое подобие пальцев, хватают тебя за плечи и затылок, толкают, и ты ударяешься лицом в стекло копира, один раз, два, три. Твой нос ломается, кровь обрызгивает все вокруг, и в зеленоватом свете ты видишь, что она черная, как чернила, как ужасные мысли, приходящие в голову каждому, но которые далеко не каждый осмеливается осуществить.
Потом крышка падает тебе на голову и сдавливает череп. Зубы резко сжимаются, откусывая кончик языка. Жужжа, копир начинает работать, лампа двигается туда-сюда, обугливая сетчатку, и ты слепнешь. Ты извиваешься, пытаясь вытащить голову из аппарата, но знаешь, что все напрасно.
Свет и тьма проникают внутрь тебя.
Ты чувствуешь, как Копия, бесконечное скопление тьмы и зубов, вонзается тебе в горло, уши, нос, анус, снова забирается на место, откуда появилась, заполняя тебя и крутя тобой, словно носком, надетым на ногу.
Она ласкает твой мозжечок и облизывает язычок, и в голове проносятся картины: вот Ирен бьет насильника каблуком, Франческини, сгорая, издает звериный вопль, и, наконец, Лучана, которая падает, падает и падает – как летательный аппарат в виде человека, не способный летать.
И теперь есть ты, Копия, и лист бумаги. Он медленно падает на землю, совершенно белый, в такой плотной и пустой тишине, что все теряет смысл.
Ты теряешь сознание. Умираешь. Но не совсем.
И за секунду до того, как оказываешься в другом измерении, на новом уровне существования, повторяешь себе, что за копиром ничего нет.
Абсолютно ничего.
Ничегошеньки.
Но это ненадолго.
Противнус
– Давайте поиграем во что-нибудь противное!
Дети взяли пустой целлофановый пакет. Микеле в него плюнул, Маттиа и Сантина тоже. Марти бросил клок волос, Микаэль – козявку.
– Давайте назовем его Противнус и спрячем в шкафу в классе!
Каждый день ребята добавляли туда что-нибудь, преданно заботясь о слизистой мешанине.
Марко положил ноготь, Сабри – ушную серу, а Джузеппе – корочку запекшейся крови с коленки. Но всех превзошла Кира, принеся молочный зуб.
Когда в 3в классе прозвучал звонок с последнего в учебном году урока, шкаф взорвался.
Падая в обморок, учительница размозжила голову о край стола.
Противнус, покачиваясь, вышел в класс.
Дети со смехом побежали ему навстречу.
И обняли его.
На раскаленном асфальте разлились лужи, долгожданные каникулы оказались призрачной иллюзией.
Озеро без будущего
(с Джаном Марио Молларом)
В кустах рододендрона шелестел ветер, сдувая на водную гладь засохшие цветы. На поверхности воды расходились круги, стирая отражение свинцовых облаков.
Порядком запыхавшись от тяжести рюкзаков и привычки много курить, на горное плато вышли двое мужчин.
Алессио бросил рюкзак на землю и плевком показал на ровный участок, где не было ни больших камней, ни гальки.
– Так, – с улыбкой сказал он, – давай переночуем здесь, а на рассвете начнем. Надо поставить палатку и заготовить дрова.
Пьетро кивнул и стал копаться в рюкзаке, доставая палатку и проверяя, нормально ли удочки пережили долгий переход. Вроде да, но точно он не уверен – Пьетро всего во второй раз в жизни отправился на рыбалку, и эти предметы для него по-прежнему выглядели загадочно. Увидев, что Алессио, его наставник в мире крючков, катушек, приманок и грузил, смотрит с одобрением, Пьетро успокоился.
Вдруг Алессио, почесывая бороду, вопросительно посмотрел на друга и поинтересовался:
– А чего хотел этот старик?
Пьетро перестал рыться в рюкзаке и прокрутил в памяти встречу на тропинке, возле старой хижины, от которой осталась лишь груда камней да ржавых железяк, присвоенных лесом.
– Ничего. Это был «берже́», пастух. Похоже, поддатый. Чокнутый какой-то. Нес всякую чушь про озеро…
Алессио пожал плечами.
– Жизнь у пастухов, конечно, та еще. Все время одни, в любую холодину, понятно, что тяжело, тут поневоле пить начнешь. Неудивительно, что они все немного того… Давай ставить палатку, помоги.
Следующий час они провели в тишине, под теплым солнцем, лучи которого лились в огромную прореху между облаками. Обустройство лагеря было своеобразным ритуалом, и они делали это так много раз за двадцать лет совместных походов, что хватало пары кивков, когда требовалось установить опоры и натянуть тент.
Разложив в палатке спальные мешки и матрасы, парни стали заниматься костром.
Алессио притащил с берега озера большие темные камни и сложил почти идеальное кольцо в нескольких метрах от палатки. Пьетро с ножовкой пошел к оврагу, где валялись остатки десятка, не меньше, кедров, видимо, снесенных сюда лавиной. Сейчас, когда снег растаял, при свете заката, их истерзанные ветрами и выбеленные летним солнцем спутанные ветки напоминали сломанные кости, как будто здесь, на высоте тысячи восьмисот метров, находится кладбище слонов.
Дерево настолько высохло и было так сильно изломано яростью лавины, что ножовка не понадобилась. Несколько раз сходив туда и обратно, они натащили в палатку достаточно валежника, чтобы пожарить сосиски, согреться и пару часов посидеть под звездами.
Они оба знали, что это лучшее время. Все уже сделано, палатка поставлена, можно отдохнуть.
Насвистывая, Алессио принес бутылку Барберы. Они уселись на берегу озера в том удивительном свете, который бывает только в горах и только в час
