Зимнее марево
ПОВЕСТИ
СВЕТОФОР. ЦВЕТ — ЖЕЛТЫЙ
ПОЗДНИЕ ГОСТИ
Вечером позвонила мать. Голос у нее был усталый и тихий.
— Ну как у тебя?
— Все в порядке, — ответил я.
— Может, приедешь поужинать?
— Нет, спасибо.
— Деду позвони, — сказала она. — Когда ты с ним в последний раз говорил?
— Ладно, — пообещал я. Сходил за сигаретами, вновь вернулся к аппарату, но в дверь забарабанили.
В глазок я увидел вытянутых, как в кривом зеркале, Кирилла, какого-то типа в очках и девчонку с косичками.
Кирилл ворвался первым.
— Звонка, что ли, нет? — сказал я, пытаясь высвободиться из его объятий.
— Да ладно тебе! — весело закричал он. — Знакомься. Это мои друзья, Вадим и Ася.
Тип в очках вкрадчиво поклонился, был он по виду нам с Кириллом ровесником, с деловым скучным лицом и неподвижной улыбкой. Девчушка жалась к нему и робко кивала.
Я слова не успел вымолвить, Кирилл утащил меня в кухню.
— Это с моей новой работы парень, — зашептал он. — Из параллельного отдела. И его сестра. Ей завтра кровь из носу чертеж нужно сдать. Ну, ты понял?
— Кирилл, имей совесть. Ночь на дворе, — сказал я.
— Очень нужно, умоляю. — Он снова полез обниматься. — Час работы, и все в шоколаде. Ну?
Чтобы не мешать, мужчины удалились на кухню пить кофе. Ася осталась в комнате.
— Что там у вас? — спросил я.
Она открыла тетрадочку в голубой обложке. Я присвистнул.
— Это в школе теперь такие задания дают?
Девочка обиделась.
— Почему в школе? Я на втором курсе. — И вспыхнула. — Вы только не подумайте, что я всегда так… — за счет других… Я привыкла сама все делать. Просто стечение обстоятельств. Бабушка в больнице…
— В какой? — поинтересовался я, подбирая карандаши поострей.
— На Октябрьском поле.
— А, — сказал я. — У меня там врач знакомый. Можем, кстати, ей позвонить.
— Что вы. Спасибо.
— Серьезно, — сказал я и посмотрел на часы. — Если она дежурит…
Она еще больше покраснела.
— Я понимаю, мы не вовремя. Мне ужасно стыдно, поверьте…
Ее смущение меня развеселило.
— Да вам слова сказать нельзя. Хорошо, буду молчать.
Она смотрела из-под черной челочки.
Я чертил. Довольно легко шло, и зритель благодарный. Один раз выглянул к ребятам. Они слегка осовели от кофе и сигарет.
— Я тебе точно говорю, — лениво втолковывал Кирилл, — эта твоя затея как мыльный пузырь лопнет. Гаврилов не разрешит. Он и так чувствует, что Базыкин ему в затылок дышит. Ты лучше через Козырева. И все в шоколаде.
Он с неохотой поднял взгляд на меня.
— Ну, скоро ты?
Глаза пощипывать начало, когда я закончил. Выключил яркую лампу, сразу спать захотелось.
Сестра кликнула брата. Он возник в дверях, сделал успокаивающий жест, исчез. Кирилл вошел. Тип в очках — за ним следом, с черным портфелем и загадочным выражением лица. Молча и отчего-то пригибаясь, приблизился ко мне, извлек из портфеля бутылку коньяка.
— Кирилл, уйми человека, — попросил я.
— Давай возьмем? — сказал Кирилл. — Пригодится.
— Ты же знаешь, я только борзыми беру, — покачал головой я.
Кирилл оживился.
— Как там мой Чапа? — И руками развел: — Ну разве так можно? — Ища сочувствия, повернулся к брату с сестрой. — Такую собаку, такую симпатягу ему подарил, а он взял и отдал.
— Там уход лучше, — сказал я.
Кирилл только себя слышал.
— Тибетский терьер. Щенок. Игрушка.
Ася вступила:
— Вы меня спасли. Честное слово. Не знаю, как вас благодарить.
— В газету напиши: «Благородный поступок», — посоветовал Кирилл.
— Позвоните, проинформируйте, что поставят, — сказал я. — Может, я и насчет вашей бабушки разузнаю.
РАБОТА ЕСТЬ РАБОТА
Жара одуряла.
Мы и шторы опустили, и вентилятор включили на полную мощность — он яростно расталкивал душный, тяжелый воздух, который со всех сторон обволакивал, тормозил его пластиковые лопасти.
Только в коридоре, куда солнце приходило к вечеру, сохранилась относительная прохлада. Большинство сотрудников переместилось туда. Стояли группами, даже не курили. Дышали ртами, будто рыбы, выброшенные на берег.
— Обрати внимание, — сказал Даня, — в этом пекле все мухи сдохли. Обратил?
— По-моему, они, наоборот, тепло любят, — отозвался я.
— Не такую же парилку. Всему есть предел. Галеры, галеры…
Он уже второй день маялся: втулка у него не получалась. Приближался к кульману то с нежностью, лаской думал взять, то с остервенением. Но дудки. Он карандаш в угол отшвыривал. Садился за стол, вдохновенным жестом художника откидывал прядь со лба… Опять ничего. Ходил по комнате кругами, изливал желчь:
— В одной шведской фирме проделали эксперимент. На полгода подчиненных сделали начальниками, а начальников — подчиненными. И работа куда лучше пошла. Представляешь, вызываю Голубкину и так задумчиво говорю: «Что-то мне в вашем проекте не нравится. Вот здесь, в этом узле?» А?
Тут она и вплыла, легка на помине, наша Голубкина. В розовом платье с оборочками, в рыжем парике. Даня сразу прикусил язык.
Она по мою душу явилась.
— Валерий, хочу напомнить, к концу недели мы должны по первой позиции все сдать. Как у вас продвигается?
— Хорошо, — сказали.
— А как насчет квартальных премий? — не утерпел-таки Даня.
— Павел Павлович должен был к Спиридонову пойти. И не пошел, — сказала Голубкина.
Даня красноречиво вздохнул. Они с Голубкиной обменялись понимающими взглядами.
— А жара, жара, — сказал Даня. — Я сегодня ночью проснулся весь в поту. И сердце так нехорошо колотилось. Просто страшно сделалось.
Голубкина сочувственно вздохнула.
— Что поделаешь, Даниил Федорович. — И на пустующий стол Лаврентьева положила руку. Два массивных кольца, одно с малахитом. — Надо же… Полтора месяца болеет…
На меня посмотрела. Я промолчал.
— Временно кого-нибудь оформить, — циркулем что-то на ватмане вымеряя и вроде бы ни к кому не обращаясь, промурлыкал Даня.
— Я поговорю с директором, — пообещала Голубкина.
— Да вы и сами можете решить, — польстил Даня.
— Я поговорю с директором, — повторила она и вышла.
Зубы у Дани великолепные.
— В ее возрасте такие платья носить. Все-таки розовый цвет, что ни говори, — цвет надежды. Увидит кто-нибудь в толпе, устремится к ней… А как рассмотрит… Какие уж тут надежды. Утраченные иллюзии.
— Зачем ты Лаврентьева подставил? — сказал я.
Даня дернул плечом.
— А почему я должен тратить остатки пошатнувшегося здоровья и за кого-то вкалывать?
Заглянула Танечка-секретарша.
— Валера, зайди к Пал Палычу.
— Скажи ему о Лаврентьеве и о премиях. Пусть он как председатель месткома примет меры. Почему мы должны страдать? — успел крикнуть мне вслед Даня.
Пал Палыч сидел за
