Планета Земля медленно поворачивала под ним сочные зеленые бока. Теплый дождь упал на пустую деревню, на замшелые крыши. Потом из ничего, как горох, просыпалась в грязные переулки и в запущенные огороды вся наглая триба Козловых. Лупили глаза, икали, думали, что с похмелья, щупали себе бока. Собаки гремели цепями. Выпучив красные глаза, ломились сохатые в деревянный загон, где скромно поводила короткими ушами некая казенная кобыленка. А какой-то один Козлов, спьяну-та, шептал одними губами:
…Лицо свое скрывает день;
поля покрыла мрачна ночь;
взошла на горы черна тень;
лучи от нас склонились прочь;
открылась бездна, звезд полна;
звездам числа нет, бездне дна…
Видно, что красотой стеснено сердце.
Аххарги-ю даже застонал, жалея друга милого.
…Уста премудрых нам гласят:
там разных множество светов;
несчетны солнца там горят,
народы там и круг веков:
для общей славы божества
там равна сила естества…
Прощай, прощай! Друг милый, прощай!
…Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
среди зимы рождал пожар?..
Ефиоп изумленно спросил: “Абеа?”
Было видно, что он-то уж никогда не будет торговать: амками.
А станут дивиться: почему так? - он ответит. Непременно с разумным оправданием. Вроде такого: алмаз тоже ют бесцелен, он никогда не заменит самую плохую самку, а - смотрите, какой неистовый блеск! Короче, за братьев Козловых можно было не волноваться. Они вошли в вечный круг. Да и в самом деле, что красивей нежной девки, холод-того алмаза, волнистого ножа из шеффилдской стали?
Вот дураки, если не поймут.
ЕВГЕНИЙ ПРОШКИН
ПЕРЕСАДКА
- По транс-портной струне пассажир идет пакетом из пяти архивов… - Незнакомец пытался говорить шепотом, но в бедламе портового бара это вряд ли могло иметь успех. - Пять информационных потоков. С нашей точки зрения, это не потоки, а импульсы… Но наша точка тут ни при чем, мы же про технику говорим.
Говорил преимущественно он. Я лишь сидел рядом и терпел.
- Пять архивов, - повторил мужчина и, двинув ко мне лист бумаги, провел черным ногтем пять параллельно неровных линий. - В первых двух вся твоя физика… - Он озабоченно посмотрел на стол, но ничего, кроме кружек и пепельницы, не обнаружил. Пепельница была полная, а кружки - наоборот. - В этом архиве врожденное, чистый генотип, а в этом приобретенное. - Он положил на листок два кривых окурка. - Если вошел в транс-порт с циррозом печени, то и выйдешь с тем же циррозом. Кстати!.. Ты не задумывался, почему Верховный так неплохо выглядит? Для своих-то ста двадцати годков… А?!
Собеседник поманил меня пальцем и, не дожидаясь реакции, поднес свой бесформенный рот еще ближе. Мне казалось, что я уже не слышу его, а чувствую.
- Верховный… да и не только он… они иногда срываются с линии. Не целиком, такого не бывает. Срывается только второй канал. Такого… ха!.. такого вообще-то тоже не бывает. Но им периодически устраивают. И на выходе они получают свое же тело, но без единой болезни. Девственное! Ну… то есть, допустим, девственное - для ста двадцати лет. Старое, но не изношенное. Слабое, но не больное, понимаешь?
- Что ж тут не понять…
- Дальше. Три других канала несут менталику. Три архива. Первый - врожденное. - На лист лег еще один окурок. - Темперамент, то-се, задатки-зачатки и прочее. Что ты от родителей взял. Вот тут… - Мужчина выбрал в пепельнице короткий изжеванный фильтр. - Вот тут приобретенное. Интеллект, навыки и всякая такая хрень, которую ты сам наживаешь, вместе с болячками. А это… - Он торжественно уронил пятый окурок, стоптанный, как сапог каторжника. - Здесь, дружище, память.
Я взглянул на лист, и мне стало тошно. Человек - от светлых мечтаний и до последнего заусенца, - весь человек был представлен на этой схеме пятью грязными чинариками. Они лежали у пяти кривых царапин, словно на старте.
- Значит, имеем пять архивов… - Собеседник потыкал пальцем в бумагу и уставился на меня, требуя подтверждения.
- Имеем, - подтвердил я.
- Скок!.. - Ребром ладони он передвинул по листу окурки, каждый по своей линии. - Скок!.. Транс-переход окончен, - объявил он, имитируя отстраненный синтетический голос. - Но “скок” - это только для нас. Сознание человека не способно воспринять этот миг. Ты просто шагаешь сквозь рамку транс-контура и идешь себе дальше, по тому же вроде бы коридору… который находится уже в другом рукаве матушки-галактики.
Слушать хмельного брехуна становилось все труднее.
- Все происходит мгновенно! - продолжал он с азартом. - Тут тебя расквантовали, там - снова собрали. Из другого сырья, конечно. Твое осталось здесь, из него соберут кого-то еще. Или, если дети финишируют, то сразу двоих. А если прибудет боров здоровый, то тебя одного не хватит, пойдешь довеском. Да это не важно, это ведь уже не ты, а прах твой… - Он вдруг осекся. - Слушай, многовато говорю, да?
Я счел за лучшее промолчать.
- Так о чем я?.. А вот о чем. - Незнакомец вернул бычки на исходную позицию. - Информационный пакет перемещается неуловимо быстро. Для человека. Но не для киб-координатора. Для машины это целый проце-е-есс… - Он вновь принялся двигать окурки, но теперь гораздо медленнее. - Полторы-две миллисекунды, иногда три. Почти вечность. За это время киб-координатор многое должен успеть. И со многими. Представляешь пассажирооборот среднего порта? Нет, не представляешь. И представить не можешь! Потоки идут отовсюду. Прием, отправка, но чаще станции выполняют релейные функции, особенно в центре. Миллионы пассажиров ежесекундно. Даже если разбить секунду на тысячу частей, то и в одной этой части окажутся тысячи инфо-пакетов! Туда-сюда… отсюда туда… опять туда… потом обратно!.. - Он исцарапал лист вдоль и поперек, затем вывернул на него пепельницу и для наглядности растер мусор ладонью.
Бармен с тревогой посмотрел в нашу сторону. Незнакомец, словно учуяв это спиной, призывно поднял руку. Бармен перевел взгляд на меня. Я сделал лицо непроницаемым, что означало: “больше не угощаю”.
Сосед по столику не то чтобы был пьян… он был пьян вчера, это бесспорно. И позавчера, что весьма вероятно. Сегодня же он принял кружку пива - от моих щедрот, - вылакал пол-литра обычного портового пойла и помутнел, но не беспросветно. Он все-таки мог говорить. Громко и неприятно.
Ему было лет тридцать пять - примерно столько, сколько и мне. Опустившийся субъект, застрявший в чужих местах не по собственной воле, а от безденежья. Он был порядком обтрепан. Вышел из дома невесть когда в приличной одежде, а потом - либо стремительно отощал, либо слишком долго шлялся. Красная рубаха не стиралась месяц как минимум. Он пованивал весь - от макушки и… нет, про пятки лучше не надо. С пятками, я подозревал, у него еще хуже, чем с головой. Штаны на нем были болотные, не исключено - когда-то серые или, допустим, бежевые… Но теперь - строго болотные, по всей своей мятой поверхности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
