Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Характерна реакция двора на весть об этом заговоре. Вот как ее красочно описывал один из современников этого события: «Я не в силах изобразить тот ужас, который распространился при известии о заговоре… Во дворце бодрствуют царедворцы и дамы, страшась разойтись по спальням, несмотря на то, что у всех входов и во всех комнатах стоят часовые. В видах усиления их бдительности, именным указом повелено кабинету давать солдатам, которые в ночное время содержат пикет… у покоев императрицы на каждый день по десяти рублей. Бдительность и рвение телохранителей усилено, но именитые особы не ложились в постель на ночь, ждали рассвета и высыпались днем. От всего этого… беспорядок и общая неурядица во всем с каждым днем усиливаются».
По городу разослали патрули. В конце концов по этому делу были арестованы и подвергнуты пыткам генерал-поручик Степан Лопухин, его жена — статс-дама, признанная при дворе красавица Наталья Лопухина, жена брата вице-канцлера, обер-гофмаршала двора графа Бестужева-Рюмина (старшего) Анна Бестужева и несколько гвардейских офицеров, приятелей Степана Лопухина. В результате этой дворцовой интриги, усугублявшейся тем, что Наталья Лопухина имела неосторожность появиться на каком-то балу во дворце в точно таком же наряде, как и сама царица (совершенно ужасный проступок с точки зрения любой красивой женщины, а не только императрицы!), основные фигуранты по этому, также как и по предыдущему, делу были приговорены к битью кнутом, вырезанию языка и ссылке в Сибирь, с конфискацией всего имущества, прочие — только к битью кнутом или плетьми[14] и ссылке в Сибирь или к разжалованию из гвардии с понижением в чине. Так закончилось это громкое, но, в сущности, малозначительное по своей реальной угрозе для трона дело, получившее название «лопухинского заговора».
Весьма примечательной для елизаветинского сыска стала громкая история с французским посланником маркизом Шетарди, считавшимся личным другом императрицы. Именно маркиз вместе со шведским послом Нолькеном в конце 1740 года через личного врача цесаревны И. Лестока вступил в переговоры с Елизаветой и обещал всяческую поддержку в случае восшествия на престол. И хотя переворот произошел без всякого участия Шетарди, он поспешил представить себя в качестве главной его пружины и заслужил в обществе репутацию «своего человека» в Зимнем дворце.
Франция желала втянуть Россию в союз против Австрии, чему сильно противился канцлер А. П. Бестужев-Рюмин, и Шетарди стал с помощью Лестока плести против канцлера интриги. Но Бестужев-Рюмин оказался хитрее маркиза: служба перлюстрации перехватывала все письма посла и давала их читать канцлеру. Чтиво было довольно занимательное: француз, раздосадованный препятствиями, возникшими на пути заключения антиавстрийского союза, писал в Париж отчеты, не скрывая своего презрения к императрице, ее министрам и нравам, царившим при ее дворе:«…любовь к самыя безделицы, услаждение туалета четырежды или пятью на день, повторенное и увеселение в своих внутренних покоях всяким сбродом… все ея упражнения составляют».
Некоторые свои письма уверенный в своей безопасности и безнаказанности маркиз даже не шифровал. Но и шифрованные письма не составляли препятствий для Бестужева-Рюмина. В его распоряжении был ученый-математик X. Гольдбах, который был «…в состоянии… вашему сиятельству… как скоро вы мне токмо приказать изволите, и цифирный ключ вручить, способом которого каждому, который по-французски разумеет, все иныя той же цифири пиесы дешифровать весьма легко будет». А. П. Бестужев-Рюмин приказал, и Гольдбах скоро вручил канцлеру цифирный ключ, а уж по-французски русские уже тогда достаточно разумели. В результате императрице Елизавете скоро был представлен «меморандик» по перлюстрированной корреспонденции Шетарди. разгневанная Елизавета тут же подписала указ главе Тайной канцелярии А. И. Ушакову: «…к французскому бригадиру маркизу Шетарди немедленно поехать и ему имянем нашим объявить, чтобы он из нашей столицы… в сутки выехал».
Изумление французского посла не поддавалось описанию. Он был буквально поражен на месте и не мог вымолвить ни слова. Когда же он оправился от удара и стал было что-то приводить в свое оправдание, Ушаков добавил еще «горяченькой» информации, и маркиз окончательно сник. Он даже не мог сослаться на свою дипломатическую неприкосновенность, потому что, возомнив себя «другом» Елизаветы, он пренебрег вручением ей верительных грамот. В момент своей высылки маркиз оказался обычным частным лицом, а не представителем своего короля! «По всему видно, что он никогда не чаял, дабы столько против его доказательств было собрано, — писал канцлер М. И. Воронцову, — а когда он оныя услышал, то еще больше присмирел, а оригиналы, когда показаны, то своею рукою закрыл и отвернулся, глядеть не хотел»[15].
В июне 1745 года Елизавета Петровна в сопровождении свиты выехала из Петербурга в Ревель, где наблюдала за маневрами флота, а затем прибыла в порт Рогервик — бухту в Финском заливе, где в 1723 году Петр I заложил крепость и порт. Отсюда она должна была следовать в Ригу, но внезапно изменила свое решение и срочно вернулась в Петербург. Вот что по этому поводу пишет Екатерина II в своих «Записках»: «Многие ломали себе голову, чтобы отгадать причину этой перемены; несколько лет спустя основание тому раскрылось. При проезде… через Ригу один лютеранский священник, сумасшедший или фанатик, передал… письмо или записку для императрицы, в которой он ее увещевал не предпринимать этого путешествия, говоря, что она подвергнется там величайшей опасности, что соседними врагами Империи расставлены люди, — подосланные ее убить… Это писание было передано Ее Императорскому Величеству и отбило у нее охоту ехать дальше; что касается священника, то он был признан сумасшедшим, но поездка не состоялась».
Рисковать своей священной жизнью Елизавета Петровна явно не хотела.
В журнале «Русская старина» за 1871 год приводится следующее свидетельство ее современника: «От излишнего страха императрица Елисавета переменяла опочивальни и приказывала в тех комнатах с нею ночевать людям, разумеется, из низкого звания, но облеченным ее доверенностью. Так, один из камердинеров ложился близ самой ее кровати, и, когда она ночью чувствовала потребность встать, переходя через него, пробуждала его, он, прикасаясь к ней рукою, называл ее „лебедь белая“, — в память чего и дано ему прозвание Лебедев. Чтобы наскоро нагреть комнату, которая казалась ей неимоверно холодною, она приказывала созывать гвардейских караульных офицеров и прочих дежурных придворных чиновников».
Гораздо серьезнее было дело арестованного в 1754 году поручика Бутырского пехотного полка Иосифа Батурина, планировавшего арест Елизаветы Петровны и убийство ее фаворита и тайного морганатического супруга генерал-фельдмаршала графа А. Г. Разумовского, командира «лейб-компании». Конечной целью заговора было возведение на престол великого князя Петра Федоровича. Батурин имел сообщников в гвардии и даже своих людей в «лейб-компании». Он пытался также привлечь к заговору солдат одного из батальонов Преображенского полка. В исторических бумагах, собранных К. И. Арсеньевым, по этому поводу говорится следующее: «Солдат он обнадеживал… что которые-де будут к тому склонны, то его высочество теми капитанскими рангами и будут на капитанском жалованье, как ныне есть лейб-компания».
Батурин, как до него и Турчанинов, играл здесь на слабой струнке солдат и их зависти к привилегиям лейб-компанцев. Авантюрист не побоялся даже подстеречь на охоте великого князя Петра Федоровича и попытаться привлечь его к заговору, но наследник престола, перепугавшись до смерти, тем не менее о встрече с ним императрице не сообщил. Заговор все-таки был раскрыт, и Батурин заключен сначала в Петропавловскую крепость, где он в 1767 году настолько расположил к себе охрану, что чуть было не совершил оттуда дерзкий побег[16], а потом был сослан на Камчатку.
Но и там он не угомонился и в 1771 году учинил новый бунт, в результате которого вместе с другими мятежниками захватил судно и попытался бежать на нем за границу. Наконец-то побег ему удался, но вмешалось Провидение, и после долгого плавания по трем океанам он умер на судне у берегов Мадагаскара, так и не обретя долгожданной свободы.
Журнал дежурных генерал-адъютантов за 1748 год сохранил нам следующее распоряжение Елизаветы Петровны: «Какой тот человек, который Ея и. в. в Петергофе поднес ружье, из коего стреляют ветром — допросить и на допросе взять, под лишением живота, обязательство, чтобы ему впредь таких запретительных ружей в России не делать». Мастера, немецкого оружейника Йоханна Гута, вскоре нашли. Е. В. Анисимов по этому поводу совершенно справедливо замечает: «Думаю, что этот запрет на пневматическое оружие в России был связан с боязнью государыни за свою жизнь».
- Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века - Ольга Елисеева - История
- Мир истории. Начальные века русской истории - Борис Александрович Рыбаков - История
- СКИФИЙСКАЯ ИСТОРИЯ - ЛЫЗЛОВ ИВАНОВИЧ - История
- Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев - Дмитрий Засосов - История
- От депортации в Вавилон к Первой русской революции. Версия национального развития российской ветви еврейского народа в духовно-политическом контексте Ветхого Завета - Тамара Валентиновна Шустрова - История
- Основания русской истории - Андрей Никитин - История
- Повседневная жизнь старообрядцев - Кирилл Кожурин - История
- Повседневная жизнь древнегреческих женщин в классическую эпоху - Пьер Брюле - История
- Чеченский народ в Российской империи. Адаптационный период - Зарема Хасановна Ибрагимова - История / Культурология / Политика
- Беседы о русской культуре - Юрий Михайлович Лотман - История / Культурология / Литературоведение